По темпераменту только Серкин один раз превзошел в Брамсе Нейгауза — в g-moll'ном квартете. Там такой финал — цыганочка. Но вместо цыганочки — цунами, как будто в живого человека вколачивали гвозди. В середине вдруг сентимент… Это еще пылкий, влюбленный Брамс. Еще без живота. А у Серкина — такое раздевание, как высшая точка трагедии. Даже неловко. Я такую музыку играть избегаю. Es-moll'ный этюд — картина Рахманинова из той же оперы. Я люблю ее… слушать. Но уж если беретесь играть, то извольте раздеться. Покажите темперамент!
Потом Нейгауз попросил подумать о d-moll'ной балладе Брамса — о ее «программе». Тут я растерялся совсем, ничего не шло в голову.
Он на этот раз забыл, а я мучился… до 70-го года. Мне надо было играть на похоронах Марии Вениаминовны Юдиной. И я захотел эту балладу.
Все-таки перед покойницей не решился — очень уж много forte. Для такого случая есть музыка лучше. Это «гонг» из «Спящей красавицы». Ж-жах! — и она вскочила со своего катафалка…
Это у Чайковского лучший балет, гениальный. Там есть такой аккорд — перед выходом Авроры… Очень грустный. Я видел Дудинскую в роли Карабос — она танцевала в таком темпе, как я играю финал «Аппассионаты» У них с Юдиной что-то есть общее — в темпераменте, в прическе…
В конце «Спящей» — грандиозный апофеоз, я бы его сделал гимном. Чайковский всяко лучше Александрова!
Кроме «Спящей красавицы» люблю еще «Золушку», «Аполлона» и «Чудесного мандарина» [32]. Плохо, что балетные все темпы под себя подстраивают. Это первая беда. Вторая — что все обсосанные, будто святым духом питаются. Не встретишь ни одного толстого, лысого. Никакого разнообразия!
На похоронах Юдиной сыграл ненавистного ей Рахманинова — h-moll'ную прелюдию. Наверное она была не в восторге.
Зато тогда я вдруг понял, что для меня баллада Брамса: я играю на похоронах!Кого только не хоронил: и Иосифа Виссарионовича, и Качалова, и Книппер-Чехову, и Юдину, и Стасика Нейгауза… А сколько концертов памяти кого-то! А сколько в честь чего-то!.. Отмечал дату
Ленина, запуск первой ракеты… На День советской милиции играл «Vaise de Salon» Чайковского. Попросил милиционера объявить по-французски — он от меня бегал по всему Колонному залу.
Генриху Густавовичу нравился Пятый концерт Сен-Санса: и музыка, и как я играл. Тогда я предложил ему подумать, на какой сюжет эта изумительная «египетская» часть. А вы знаете? Она про то, как Мут-эм-энет, жена фараона [33], крадется к ложу спящего Иосифа и хочет его обольстить. Наполняется страстью, прямо на глазах превращается из лебедя в ведьму.
С ведьмами я сталкивался — были и добрые, и даже симпатичные. Одна корреспондентка писала мне письма и подписывалась — «Имаст» [34]. Сама себя называла ведьмой. Предсказывала мне долгую жизнь, но что меня не похоронят на Красной площади. Очень-то надо…
Я знаю, что Дитрих все время бредит своими похоронами. У нее несколько сценариев на эту тему. Для нее важно, чтобы в день похорон не было ни одного номера в гостиницах — все было забито. Чтобы гроб задрапировали тканью от Диора… «Слава, а у вас есть сценарий похорон?» — спросила она меня. Видимо, у нее это пунктик…
Да что она серьезно про этот сценарий? Один камень как у Булгакова или Всеволода Иванова — метеорит! Вот такой крест… (Расстегивает рубашку и демонстрирует необычный крест — в виде буквы Т, увенчанной небольшим овалом).Чтобы без фотографий и этой идиотской арифметики! Кому какое дело, кто сколько прожил! Вот Моцарт за 35 все написал, а Стравинский — за 90.
Мне для того, чтобы сказать: я сыграл все, или все, что хотел, нужно еще одолеть брамсовские вариации — на тему Паганини, на тему Генделя, Первую сонату. Кучу сонат Гайдна, «Ludus tonalis» Пауля Хиндемита. Соединить ор. 19 и ор.23 Шенберга с его «Автопортретом» [35]. Из Стравинского — каприччио, из Баха — токкаты, и доучить Четвертую Английскую сюиту. Хочется пьесы Грига — но это если получится… Вот без чего я точно вас не покину — это этюды Дебюсси. Самое непостижимое и самое опасное в XX веке! Все не соберусь… Более или менее порядок с Бетховеном, Шубертом, Рахманиновым… Конечно, Рапсодию хочется, но я не знаю, как это играть: трам-трам… Самые последние такты. Надо же так все испортить!
Хотите совет? Все-таки ведьм опасайтесь — особенно японских. Я однажды подарил розу — прямо со сцены одной японке. Она в первом ряду сидела. Я хотел этим сказать: все, бисов больше не будет! Она присылает записку: «Хожу на все ваши концерты Наконец, вы заметили меня. Если с вашей стороны все серьезно, пришлите обрубленный палец». И адрес. Я был в шоке, а японцы все объяснили. Этот палец означает у них клятву верности. Такой старый обычай. И предлагают: давайте сходим на рынок и купим там мизинец. Чтобы послать по указанному адресу. Я им сказал: большое спасибо. На следующем концерте она снова сидит. И что вы думаете — я после концерта снова дарю розу! Правда, заранее знаю, что из этого города сразу же уезжаю.
Теперь викторина для вас. (Играет на рояле знакомую тему, знакомую по Его исполнению, но в голове — полная растерянность).Вспомнили? Концерт Глазунова… Я его играл, когда вы еще не родились. Мне нравится Глазунов. Мравинский замечательно ставил Четверную симфонию. Вот не скажи, что Глазунов, а скажи, что Моцарт, — все бы поверили.
Вот вам Концерт Глазунова… Думайте, что за история.
Я снова испытываю те же самые чувства — прострацию и растерянность— а Рихтер сосредоточенно прохаживается по комнате, словно отмеряя мне время.
Ну, не мучайтесь. Я подскажу. Вы видели фильм «Любовь» с Гретой Гарбо и Джоном Гилбертом? Это — «Анна Каренина» по-американски. С ужасным концом, но в стиле. Еще немой фильм, Глазунов сюда очень подходит. Анна целуется с Вронским, а ее мальчик наблюдает через стеклянную дверь. Она подбегает к нему, целует в губы… через стекло. Изумительно.
Дитрих, мягко говоря, недолюбливала Гарбо, называла ее Матой Хари. Но это часто между артистами, такая «любовь».
Все восторгаются Гульдом, даже Гульд восторгается мной [36], а я не понимаю, как так можно играть «французские сюиты». Фьюить — и все уже кончилось!
VI. Аполлон и муза Ша-Ю-Као
Рихтер учил d-moll'ный этюд-картину Рахманинова. В одном месте, как он выразился, у него не хватало рук. «Тот, кто будет переворачивать ноты, должен незаметно нажать нижнее «ре» и держать его два такта. Для этого нужно тренировать загораживание клавиатуры. Я загораживаю, вы нажимаете». Мы потренировали пять раз, и Рихтер остался доволен. «Теперь подождите в столовой еще часик..»
В столовой была новая экспозиция. Прямо над столом висел портрет Нейгауза работы К.К. Магалашвили. Нина Львовна готовилась к ужину. Рихтер появился в сером пиджаке и синем галстуке. «Это потому, что вы пришли в пиджаке и галстуке!» — пояснил Святослав Теофилович.
В портрете Нейгауза поразительная удача сходства. Полное слияние со звуком, буквально слышимым. Может быть, это одно из интермеццо Брамса?
Ешьте сосиски. Сейчас Нина Львовна еще сварит. Жаль, нет пива, а так бы и у нас получился Брамс Пиво и сосиски — это Брамс. Вообще что-то сразу от Вены. Папа все об этом знал, потому что дружил со Шрекером. Он в то время писал свою лучшую оперу «Дальний звон». Потом даже приезжал в Ленинград ей дирижировать.
Шрекер все время вводил в либретто эротику. У папы был еще клавир другой его оперы «Игрушка и Принцесса». Я помню, что когда мы играли ее, папа вдруг остановился и сказал очень резко: «Ну, вот опять… Это он под влиянием Шилле».
Эгон Шилле — талантище! Один из первых писал обнаженную натуру в очень уж неприглядных позах. Совсем откровенных. И все преимущественно пролетариат с грязноватой кожей. Папе это не нравилось. Они со Шрекером спорили. Тот доказывал, что и Вагнер тяготел к натурализму, и Шекспир.