— Спасибо, Джим… сынок, — признательно произнес Джордж. — Конечно, иди к ней. Чувствуй себя здесь как дома. И передай, что мы ее очень любим и с радостью обсудим с ней все, что она пожелает, когда будет к этому готова.

— Если ей так хочется, чтобы мы продали этот дом, мы готовы пойти на это… ради нее, — расшифровала Маргарет мысль своего мужа.

На что Джим ответил, резко обернувшись:

— Полагаю, ее реакция нисколько не связана с вашим нежеланием покидать этот дом. И вам это хорошо известно, миссис Моррисон. А про дом она заговорила лишь для того, чтобы показать вам, что она устала зависеть от ваших капризов, Дэнни заслужила спокойную независимую жизнь.

— Но мы ей всегда давали полную свободу, не так ли, Джордж? — изумилась женщина.

— Дэнни никогда ни о чем нас не просила с пятилетнего возраста, если мне не изменяет память. Всегда была самостоятельной и независимой.

— Я искренне рад, что вы наконец распознали друг в друге хороших друзей, миссис и мистер Моррисон. И смею надеяться, что однажды вы узнаете, какова в действительности ваша собственная дочь, — назидательно произнес Джим Хаскелл. — Вы не подскажите, в какую сторону она могла направиться?

— Думаю, к берегу… Полмили к востоку. Выйдешь из дома, возьми вправо, затем вниз по улице. Увидишь берег через три дома от нашего… Она часто бывает там, в парке, — объяснил отец.

— Благодарю, сэр… Я непременно найду ее.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Даниэль Моррисон знала, что Джим Хаскелл непременно бросится вслед за ней и найдет, куда бы она ни направилась. Не мог не найти. И вовсе не потому, что любил или боялся за нее. Просто таким был Джим, который никогда не изменял себе.

Джим Хаскелл — рыцарь, преданный друг, самоотверженный мужчина. Только вот ее ли Джим?

Сидя в парке у реки на скамье, Даниэль вдыхала запах травы, надеясь вернуть себе самообладание… Она ожидала Джима.

Все вокруг радовало глаз. Барашки на воде с серо-зелеными крапинками вперемешку с бликами солнца, шелест листвы над головой, пенье птиц, голубые небеса, жемчужные облака… Природа, понятная и не зависящая ни от кого, всегда выполняла свою миссию — заслоняла собой людские скорби.

— Эй! — наконец услышала она за своей спиной, и рука друга легла на плечо.

И Дэнни уже готова была довольствоваться тем малым, что было у нее всегда, — товарищеской верностью Джима Хаскелла. Она повернула к нему лицо, и улыбка была ее ответом.

— Вот, значит, где прячется маленькая Дэнни Моррисон, хозяйка безвременно погибшего Брюса, — сказал, присаживаясь рядом, Джим.

— Люблю этот парк, — кивнула Даниэль.

— Готов разделить с тобой это чувство… — доверительно произнес Джим.

— А другие? Похоже, ты не одобряешь мою реакцию на замечательную новость от моих родителей. Скажи честно, Джим.

— Ты мне не говорила, что намерена требовать у них свою часть бабушкиного наследства.

— Само наследство меня волнует постольку поскольку. Ты же понимаешь, — махнула она рукой. — Не в доме дело…

— Я так и понял… — кивнул он. — Я сказал им это.

— Что именно ты им сказал? — насторожилась Даниэль.

— Сказал, что их дочь заслужила жить собственной судьбой.

— Так и сказал? — растроганно и признательно посмотрела на Джима Даниэль.

— И еще я дал им понять, что они совершенно не знают тебя, а следовало бы, потому что ты замечательная…

Даниэль с замиранием сердца смотрела на Джима, боясь проронить слово.

— Скажешь, я был не прав? — спросил ее Джим.

— Прав… Спасибо тебе за все. Но как ты меня нашел?

— Оказывается, твой папа имеет представление, куда девается его дочь, когда ей становится плохо. Так что, Малышка Дэнни, с твоими родителями не все так беспросветно, — обнадежил ее Джим.

— Теперь мне кажется, что я была к ним несправедлива… все эти годы, — вздохнула Дэнни.

— Теперь мне кажется, что мы с тобой очень похожи, — подытожил Джим.

— Но почему я не могу просто порадоваться за них? Неужели я такая злая? Всю жизнь больше всего на свете я хотела одного — чтобы мои родители наконец поладили и стали жить мирно. Ведь они, в сущности, оба неплохие люди, которые, к сожалению, зациклились на ложных представлениях друг о друге. Так почему мне так грустно, когда это наконец свершилось? — искренне недоумевала Даниэль.

— Потому что ушедшего времени не вернешь. Как не воскресишь обманутые надежды. Теперь ты сама по себе, и они тоже.

— И все же мне трудно поверить, Джим. Неужели такое возможно? Около тридцати лет они терпеть друг друга не могли… Ты веришь в их вновь обретенную любовь? — искренне высказала свои подозрения Дэнни.

— Есть еще симпатия и дружба… Но в их случае скорее всего имеет место сильная привязанность. Тридцать лет нетерпимости научили их тому, что друг без друга им будет еще хуже.

— А разве это не грустно?

— Таков их выбор, Малышка Дэнни. Тебе лишь следует смириться. Теперь им точно некого винить, кроме самих себя, разумеется. И если бы ты меня спросила: как теперь быть, то я сказал бы, что надо это отпраздновать. Открыть бутылку шампанского и выпить за прошедших тернии супругов, лелея надежду, что былых ошибок они уже не повторят.

— Все, как всегда, слишком иллюзорно… В голове не укладывается, что они на это решились, — покачала головой Даниэль.

— Чем ты опять недовольна? Тем, что они больше верят в любовь, чем ты? А вот я, например, им верю. Хоть они и кажутся мне несколько… шалопутными, что ли…

— Шалопутными? Джим, ты настоящий дипломат! Мне их всегда хотелось охарактеризовать другими эпитетами, — рассмеялась Дэнни.

— Представляю… — глубокомысленно улыбнулся Джим.

— Мне очень стыдно. Я всю жизнь осуждала их, вместо того чтобы безоговорочно любить. Обидеться всегда проще, чем постараться понять, — досадуя, произнесла Дэнни.

— Мне нравится твое стремление находить во всем полезное зерно, Дэнни.

— Но? Ты ведь хотел сказать «но»? — предположила девушка.

— Верно, хотел… Трудно объяснить… Сдается мне, что, стремясь понять ситуацию, ты слишком драматизируешь, ошибочно видя в ней печальный итог. Пойми, жизнь всякий день вносит свои коррективы, меняет события и вместе с ними людей. И решение твоих родителей оставаться вместе — лишнее тому подтверждение. И если они после тридцати лет нашли в себе силы пересмотреть многие свои заблуждения, то и тебе, молодой и чуткой, тем более необходимо взглянуть на жизнь другими глазами.

— И как я могу это сделать, Джим? — скептически спросила Дэнни.

— Для начала поверь, что мы — пара. Не задавай вопросов, не требуй гарантий и подтверждений. Просто поверь в это. Прими тот факт, что ты моя, а я твой.

— А тебе самому-то не страшно оттого, что когда-нибудь настанет день и я превращусь в подобие своей вечно недовольной матери? — с сомнением поинтересовалась она.

— А ты переживешь, если я буду похож на мистера Джорджа Моррисона? — обнял ее за плечи Джим.

— В сущности, я люблю своего папу, — призналась Дэнни.

— Тогда через тридцать лет у нас будет шанс на дружную старость. Нам лишь надо не упустить его сейчас. Представь, какая долгая у нас жизнь впереди! — Джим весело смотрел на Дэнни. — При всем моем уважении к твоим родителям ты не Маргарет, а я не Джордж. Мы не лучше и не хуже. Мы просто другие. И в очередной раз я хочу сказать трусишке Дэнни, что я люблю ее такой, какой знаю.

Даниэль Моррисон замерла в его объятьях в необъяснимом оцепенении. Джим тряхнул ее, но это не возымело действия.

— Если ты продолжаешь думать о своих родителях, то я отказываюсь тебя целовать, — строго сообщил он. — Тем более, если ты продолжаешь отождествлять себя со своей мамой. Хоть миссис Маргарет Моррисон и представляется мне весьма миловидной женщиной, но целовать ее у меня нет никакого желания, — тормошил подругу Джим.

— Ты такой смешной, — чуть просветлела девушка.

— Ты тоже забавная, Малышка Дэнни.

И он еще крепче обнял задумчивую Дэнни. Притянул к себе, убрал с девичьего лица шелковистые пряди столь любимых им смоляных волос, ласково заглянул в глаза и припал к ее губам, целуя горячо, захватывающе, неотрывно.