Как только Николя вошел в дом Ноблекура, как прибывшая из Вожирара Катрина сразу заметила, что от усталости он едва держится на ногах. Увидев, что господин де Ноблекур намеревается подробно расспросить Николя о его встрече с «человеком с кошками», достойная матрона попросила его отложить разговор, и старый магистрат удовлетворился кратким ответом, что его рекомендательное письмо достигло цели. В полусне Николя добрался до своей комнаты и рухнул на кровать: на колокольне церкви Сент-Эсташ пробило четыре часа пополудни.

Понедельник. 20 января 1774 года

Он задыхался: огромный черный кот ожесточенно царапал ему грудь. Когда же, сверкая зелеными, с золотыми искрами, глазами, которые, как он был уверен, уже у кого-то видел, котяра заговорил с ним человеческим голосом, он в ужасе закричал, хотя понимал, что его никто не слышит. Страх нарастал, урчащая речь кота становилась все более грозной, но он перестал понимать ее, и только дергался, пытаясь высвободиться из кошачьих лап. Внезапно пелена спала, он икнул, закашлялся, открыл глаза и увидел перед собой добродушное лицо Бурдо.

— Наконец-то, господин комиссар изволили пробудиться! Я уже отчаялся докричаться до вас.

— Никак не могу проснуться, — зевая, ответил Николя.

— Черт возьми, мне бы столько спать! С четырех часов дня вчерашнего дня до девяти утра дня сегодняшнего, семнадцать часов кряду! Надеюсь, вы хорошо отдохнули?

— Отлично, — заявил Николя, спрыгивая с кровати. — Я принял вас за кота.

И, оставив изумленного друга размышлять над значением брошенной ему фразы, он помчался приводить себя в порядок. Вскоре он присоединился к Бурдо, который в ожидании пил кофе вместе с Марион. Николя, предпочитавший горячий шоколад, в очередной раз отметил, что кофе завоевал все слои общества: его полюбили и рыбные торговки, и герцогини. Торопясь, Бурдо обжегся, и Марион посоветовала ему взять чашку с собой в карету, чтобы спокойно допить ее по дороге.

— Кофе хорош, когда его варят дома, — произнес Бурдо, усаживаясь в фиакр.

— Ноблекур, ярый приверженец этого напитка, рассказывал, что первую кофейню во времена его молодости открыли армяне на ярмарке в Сен-Жермен. Второе заведение обустроил какой-то перс на улице Бюси. Моду же на кофе, послужившую к широкому его распространению, установил венецианец, сделавший роскошную кофейню неподалеку от Французской комедии, на улице Фоссе-Сен-Жермен; венецианца звали Франческо Прокопио ди Кольтелли.

— Откуда и пошло название заведения. В «Прокопе» сегодня собираются истинные ценители кофе и любители игры в шахматы.

— Но еще больше — любителей поговорить, так что нам приходится держать там с полдюжины осведомителей!

— В самом деле, кофе там хорош; кстати, они продают его на вынос: мальчишки в специальных ящичках могут доставить его в любой уголок столицы.

— Я этого не знал, — произнес Николя. — Когда я прибыл в Париж, все пили баваруаз. И им тоже торговали мальчишки-разносчики.

— Полагаю, вы не забыли о нашем свидании на мосту Руаяль? — спросил Бурдо. — Интересно, что мы увидим, если эксперимент увенчается успехом?

— Увидим то, что увидим, — мрачно ответил Николя. — Честно говоря, погода не располагает к погружениям. А если принять во внимание отходы, выбрасываемые и сливаемые городом в реку, можно смело утверждать, что только летом вода относительно чиста, да и то не каждый день. В январе же вряд ли можно ожидать хоть какой-то видимости, так как к грязи, слякоти и снегу добавляется сильное течение, отчего вода становится и вовсе непроницаемой.

— Мне жаль изобретателя, вознамерившегося погрузиться в ледяную воду; боюсь, как бы он там не остался, — промолвил Бурдо. — Во всяком случае, я предусмотрел меры, чтобы в случае необходимости оказать ему помощь. Надеюсь, наши люди, выставленные в караул, смогут умерить любопытство вездесущих парижских зевак.

Когда карета пересекала мост Руаяль, вынырнувшее из скопления туч солнце забрызгало своим золотистым светом набережную Тюильри. На противоположенном берегу, в тени, покачиваясь на волнах, стояли баржи и лодки, доставлявшие лес и строительные материалы для строек в предместье Фобур-Сен-Жермен; носильщики разгружали эти плавучие склады. Над мостом, на набережных Орсэ и Театинцев, высились светлые каменные фасады особняков Майи и Бель-Иль. В начале улицы Бон суетилась немногочисленная толпа. Возле лестницы, спускавшейся с моста к реке, выстроилась вереница экипажей; подле них, притопывая ногами, чтобы согреться, толпилась кучка должностных лиц. Внизу, на реке, несколько лодок, поставленных полукругом на якорь, огораживали пространство, предназначенное для испытаний. Караул пропустил новоприбывших. Молодой человек в плаще военного покроя протянул Николя горячую руку.

— Полагаю, я не ошибся, и имею честь видеть перед собой комиссара Ле Флока? Мое имя шевалье де Борда, капитан-лейтенант Морского флота, член Королевской академии естественных наук. Я здесь вместе со своими товарищами по академии.

И он, согласно протоколу, по очереди представил своих соратников: члена лондонского Королевского общества и философского общества Филадельфия господина Леруа, профессора анатомии господина Пети и тщедушного аббата, зябко кутавшегося в шубу из выдры.

— Господин аббат Боссю, экзаменатор из Инженерной школы. Мы представляем специальную комиссию Академии наук, созданную ввиду большого интереса, вызванного новым изобретением. Господин де Сартин попросил нас соединить науку с пользой для дела и во время испытаний заняться поисками, необходимыми для расследования. Мы с удовольствием окажем вам содействие.

— Мы крайне признательны вашему научному сообществу, — ответил Николя. — В свою очередь, разрешите представить вам инспектора Бурдо, моего помощника. И еще я хочу задать вам маленький вопрос: откуда вы меня знаете? Мы с вами встречались ранее?

— Я имел честь служить вместе с маркизом де Ранреем, вашим отцом, во время Семилетней войны, — ответил Борда, поднося руку к треуголке. — Морякам иногда приходится сражаться на суше. Вы очень на него похожи, и мне показалось, что я вновь увидел господина маркиза. Он был настоящий солдат и истинный философ…

При упоминании имени отца Николя охватило лихорадочное волнение. Его всегда удивляло, сколько людей были посвящены в подробности его личной жизни. Впрочем, ни при дворе, ни в городе не умели хранить секреты, любая тайна немедленно становилась достоянием гласности, особенно когда речь шла о людях, занимавших определенное место в обществе; каждый считал своим долгом интересоваться ходившими о них слухами. Интересно, как долго еще людей будут оценивать только на основании их происхождения и рождения? — подумал он.

Возле парапета, в грубой рубахе и старых холщовых штанах стоял, накинув на плечи овечью шкуру, человек с крестьянским лицом, напомнившим Николя суровых рыбаков его родной Бретани; весь облик его выражал полнейшее безразличие к окружающему. Только живые глаза свидетельствовали о его нетерпении, однако прервать разговор «господ» изобретатель не решался. Его помощник, такой же неотесанный, копался в загадочном снаряжении, напоминавшем бесформенную кучу кожи и металла.

— Мои дорогие собратья, господин комиссар, — произнес Борда. — прошу внимания. Присутствующий здесь наш друг-изобретатель — плохой оратор, поэтому он попросил меня представить вам его изобретение. Итак, я буду рассказывать и объяснять все, что вы сейчас увидите. Речь идет о новом устройстве, позволяющим пребывать под водой, по крайней мере, один час, ни разу не поднявшись на поверхность. Аппарат состоит из кожаной оболочки, точнее, футляра, сделанного по форме человеческого тела. Тот, кто намерен осуществить погружение, влезает в футляр в одной рубашке или ином легком наряде сквозь проем на шее. Когда он разместится в футляре, ему на голову наденут медный шлем…

Помощник протянул большой блестящий металлический шар, и вся ученая компания уставилась на него с нескрываемым изумлением.