— Баул свой выбрось, полегче будет.

От возмущения и негодования он покраснел, едва не выйдя из режима невидимости, и упрекнул:

— И это я слышу вместо благодарности?

— Тебе, быть может, ещё и премию выписать?

Напарник поправил сумку на плече, потом, не выдержав, поставил её на землю с такой силой, что содержимое её протестующее зазвенело.

— Осторожнее, Изяслав Родионович, — забеспокоился Берия.

— Один ты меня понимаешь, друг Лаврентий, — Изя отработанным долгими тренировками жестом промокнул выступившие слёзы шёлковым платочком с монограммой княгини Волконской. — А то этот сатрап….

Договорить он не успел. Из ближайших кустов на полотно выбежала троица весьма подозрительных личностей. Один остановился, чуть не сбив нас с ног, и начал осматривать местность в театральный бинокль, а двое других упали животом на насыпь принялись сноровисто подкапываться под рельсу.

— Лесные братья, — усмехнулся Лаврентий Павлович. — Они бы ещё с дамским лорнетом сюда пришли.

— А чего, они и в самом деле родственники? — Изя оглядел мужиков. — Не похожи.

— Ты что, историю совсем не знаешь? — Берия удивлённо поднял брови.

— Я её делаю, этого достаточно, — Израил с гордым видом сплюнул на сапоги наблюдателя.

Тот опустил голову, покрутил ей, а потом поднял лицо к небу, отыскивая наглую птичку. Лаврентий Павлович походя ткнул указательным пальцем под удобно подставленный кадык, а напарник, не долго думая, с силой саданул "лесного брата" в печень.

— Убьёшь ведь, — покачал я головой.

— Уже, — ответил Изя, выдёргивая тонкий стилет. — По законам военного времени.

— Могли бы допросить. Кто? Откуда? Зачем?

— Да ладно, Гавриил Родионович, — товарищ Берия показал пальцем вперёд. — У нас ещё двое есть. Зато я видел работу настоящего мастера. Тебе кто удар ставил, товарищ Раевский?

— Я сам кого хочешь научу. У меня, между прочим, сам Брут уроки брал. Смотри и запоминай, — напарник на ходу сделал два быстрых движения, а потом брезгливо отпихнул ногой мешок с взрывчаткой. — Дилетанты.

— И кого мы теперь допросим?

— Зачем? Ты что, собрался по лесам за бандитами бегать?

— Да плевать мне на все банды. А вдруг они нашего Такса видели? Где теперь его искать?

Изя показал пальцем строго вперёд:

— Там! Этот ориентир тебя устроит?

Над городом поднимался роскошный столб чёрного дыма.

— Давайте быстрее, он точно там, — скомандовал я. — Да брось ты свою сумку!

— Нельзя, — вступился за Израила Лаврентий Павлович. — Она с коньяком. Двадцать девять — число, приносящее удачу.

— Двадцать девять бутылок?

— Нет, Гавриил Родионович, литров.

И мы опять опоздали, на этот раз только на два часа. Видимо сказалась разница в скорости передвижения. Или тут зависит от длины ног? Но полюбоваться на слаженную работу храбрых пожарных успели вполне. К нашему приходу они уже вовсю поливали весело горящее здание вокзала, и заранее готовили багры для растаскивания брёвен. Европа, мать их за ногу, неужели нельзя было из кирпича построить? Или нужно было демократической Литве дотаскать имперские обноски?

Изя бережно замаскировал свой груз, подвесив его повыше, во избежание досадных недоразумений, и отправился руководить брандмейстерами. Это его любимое занятие со времён знаменитого пожара в Риме. В том, что вокзал выгорит до последней головешки, можно было не сомневаться. А мы с Лаврентием Павловичем решили найти свидетелей произошедшего.

Таковые отыскались очень быстро, и поражали разнообразием версий и своей словоохотливостью. Одни, за небольшое вознаграждение в советских рублях, были готовы поведать о чудовищном заговоре мирового троцкизма. Явки, пароли, фамилии резидентов — это за отдельную плату. Имя главного городского троцкиста, дирижёра местной хоровой капеллы мальчиков Борисоса Березовскаса, можно было узнать со значительной скидкой.

Другие же наоборот, уверяли что фанаты Льва Давидовича Бронштейна тут вовсе не причём, а во всём виновата проклятая буржуазия, не простившая владельцу ресторана сотрудничества с новой властью, заключавшееся в бесплатных обедах для коменданта города. Но гонорар за разоблачение пресловутой закулисы требовался уже в фунтах. Франки в последнее время имели неустойчивый курс и принимались неохотно.

Бесплатные версии с обвинением в поджоге вокзала уругвайской военщины или старой ведьмы Марты из ближайшего хутора нами просто не рассматривались, хотя некоторые из них были весьма интересны. Но мы хотели знать другое — не видел ли кто из опрашиваемых нашего Такса?

— Гиви, я напал на след! — сквозь густую толпу зевак, бесцеремонно работая локтями и раздавая иногда оплеухи, протискивался товарищ Раевский, замаскированный под деникинского капитана. За собой он вёл упитанного господина, по виду — врача. Что-то неуловимое выдавало в нём представителя самой гуманной профессии. Или походка и общая манера двигаться, или белый халат с торчащим из кармана стетоскопом.

— Позвольте представиться, — доктор ещё издалека поклонился, уронив с головы котелок. Пышные кудряшки, окружавшие солидную лысину, всколыхнулись в такт движению. — Коньков Игорь Петрович, профессор Второго Конотопского медицинского института.

— Вы видели нашу собачку? — я пожал руку подошедшему врачу.

— Не совсем, господин… э-э-э…?

— Генерал-майор. Но учтите, я здесь инкогнито.

— Понимаю, — Коньков улыбнулся. — Я и сам, в некотором роде…. Мобилизован добровольцем. Но это тоже тайна.

— Так что Вы видели, Игорь Петрович?

— Час назад меня вызвали сюда для оказания медицинской помощи местному ресторатору. К большому сожалению помочь не получилось. Он скончался за пять минут до моего прихода, так что пришлось просто зафиксировать летальный исход. Но при осмотре тела обнаружены следы от укусов.

— Бред, — возмутился я. — Охотничья собака может покусать в целях самообороны, но никогда не загрызёт человека насмерть.

— Позвольте, но никто этого и не утверждает. Диагноз поставлен чёткий и сомнений не вызывает. Смерть наступила в результате острого приступа амфибиотрахической асфиксии, причины которой неизвестны.

— Простите, — я решил уточнить. — Как название болезни? Она не заразна?

— Видите ли, — пояснил профессор. Это не совсем болезнь. Можно сказать проще — жаба задушила.

Житие от Израила

Пока Гаврила точил лясы и расшаркивался с заезжим медицинским светилом, мы с Лаврентием занялись делом. Таксометр выдал новое направление и эмоциональный след. Я бы даже уточнил — отпечаток следа, наложенный поверх чьей-то тихой паники. Так, во всяком случае, пояснил прибор. Палыч пытался добиться большего, задавая всё новые параметры поиска, но на экране высвечивалась одна и та же надпись — "Хау, я всё сказал". Пришлось довольствоваться малым. Но сначала предупредил непосредственного начальника:

— Товарищ Архангельский, тут у нас нарисовалось кое-что. Мы сходим, проверим?

Гиви кивнул не оборачиваясь:

— Хорошо, встречаемся через час на этом же месте.

Мы с Лаврентием Павловичем козырнули, обозначая перед посторонними субординацию, щёлкнули каблуками и отбыли. Правда, совсем недалеко, минут десять пешего хода. Проклятый прибор, невзлюбивший нас с первых же мгновений, злорадно пискнул, выдвинул откуда-то сбоку лазерную указку и направил луч на ближайший канализационный люк.

Берия спрятал таксометр в саквояж и заявил:

— Да он наверняка бракованный.

— Лаврентий, посмотри мне в глаза, — потребовал я. — Разве делать атомную бомбу было легче?

— Я туда не полезу, — ответил Палыч, не поднимая взгляда.

— Никто и не заставляет.

— Да? — за стёклами пенсне блеснула надежда.

— Конечно! Ты должен сделать это абсолютно добровольно. Вспомни, как наш Такс тебя любил. А вдруг он там лежит весь израненный, истекая кровью, с поломанными крыльями? Ждёт, надеется и верит, считает последние мгновения уходящей жизни, и часы, отделяющие его от спасения. Что ты творишь, Лаврентий Павлович? Разве можно убивать в собаке любовь к человечеству? Не бери грех на душу!