— Надеюсь, вы нашли вашего друга в добром здравии? — спросил граф.

— Я не ездил к нему. — Лейтенант попытался изобразить на лице улыбку. — Я ненавижу расставания, монсеньор. Каждое прощание застревает в моем сердце, как заноза!

Эмигрант понимал его лучше, чем Филиппу казалось.

— Все очень сожалеют, что больше не увидят вас в Темперли, — сообщил он. — Меня просили передать вам множество слов… Вдова желает вам доброго пути, а мисс Черитон — будущего счастья.

Филипп промолчал. Казалось, он ждал другого сообщения и наконец услышал его.

— Молодая леди Темперли пришла повидать вдову прямо перед моим уходом… Она спросила меня, в каком часу мы уезжаем, и, когда я ответил ей, что в полдень мы собираемся пересесть на почтовый дилижанс в Солсбери, сказала, что рано утром пойдет в лес Темперли и посмотрит, цветут ли еще фиалки: ей хочется подарить нам букетик в дорогу. «Разве вы не хотите взять с собой немного английских фиалок?» — спросила она. «Дорогая моя, — ответил ей, — это цветы последнего императора… И если вы подарите их мне, я буду хранить их как сокровище». Я сказал ей, что пошлю вас тоже нарвать фиалок перед нашим отъездом.

— Я не смогу быть там, — отрезал Филипп с искаженной улыбкой. — Но Жанна, без сомнения, с удовольствием исполнит вашу просьбу.

Месье Эстобан слегка дотронулся до его плеча.

— Она не будет устраивать сцен, — мягко пообещал он. — Она хочет только попрощаться… Возможно, с ней будут дети.

Но Сара была одна, когда Филипп пришел на следующее утро в лес. Апрельское небо хмурилось, обещая пролить на землю дождь, Он взглянул на ее легаше туфельки и резко сказал:

— Они промокли… вам не следовало приходить.

— Но мне надо было видеть вас. — Сара вела себя как ребенок, умоляющий о разрешении. — Только на минуту… прежде чем вы уедете.

Они сели на поваленное дерево, на котором сидели уже много раз, и Сара протянула ему маленький букет фиалок, которые собрала для него. Филипп взял букет, а также руку, державшую его, и прижал ее не к губам, а к своей щеке, и замер на мгновение, ощущая горячей и шершавой кожей холодные пальцы. Она знала, что жизнь ее кончена, но знала также, что должна встретить то, что осталось от нее, с мужеством, потому больше не желала бояться. У всех есть свои обязанности, свои долги, а дорога теперь ясна и так же мрачна, как хмурое небо.

— О, Филипп! — простонала она срывающимся голосом. — Почему мы встретились так поздно?.. Лишь несколько лет разделили нас… Почему мы не познакомились раньше?

— Когда я увидел тебя с нарциссами, я понял, что люблю тебя, — сказал он. — И буду любить тебя до самой смерти…

— Дорогой мой, ты женишься…

— Брак — это расчет… Я говорю о любви. — Он опустился перед ней на колени, обнял ее колени руками и прижался к ним лицом, а она нежно перебирала его жесткие локоны, и этот момент длился целую вечность.

— Любовь моя, — прошептала Сара. Этот возвышенный роман, сверкающий и ослепительный, как золото, причинял такую боль… — Скоро приедет карета… Тебе надо идти…

Он притянул к себе ее лицо и стал покрывать страстными, жаркими поцелуями. Затем резко оттолкнул ее и поднялся. Филипп удалялся от нее широкими шагами, а она смотрела ему вслед до тех пор, пока он совсем не исчез за деревьями, но Сара знала, что будет видеть его выцветшую голубую куртку и верх его шляпы, скрывающей темные кудри, всю оставшуюся жизнь.

Жанна вместе с багажом была отправлена на деревенской телеге на почтовую станцию в Доувертон, куда должен был прибыть дилижанс, а карета была уже готова: в ней сидели граф и юный Тед, управляющий толстым пони. Когда Филипп взобрался в карету, старик взглянул на его бледное лицо и мягко спросил:

— Вы попрощались?

— Спасибо, монсеньор. — Голос у Филиппа был угрюмый, глаза мрачно темнели.

— И все?

— А что еще может быть, монсеньор? — Филипп посмотрел на маленький букет фиалок в своей руке — голубых и белых — и только сейчас заметил, что они перевязаны золотистым волосом. Он сунул букетик в нагрудный карман, уставился в окно, и знакомая дорога в Доувертон вдруг стала расплываться перед его глазами.

— Не надо было соблазнять ангела, — проговорил он, обращаясь больше к себе, чем к графу Эстобану.

Глава 14

Мелисса вернулась в дом пастора, восторженно встреченная Помпом и более сдержанно, но так же сердечно — отцом и тетушкой.

Доувертон погрузился в тихую жизнь, не затронутую волнениями внешнего мира, но мисс Черитон считала, что письмам ее племянницы недостает их обычной веселости, и объяснила это тем, что лейтенант позабыл попрощаться с ней перед тем, как уехал вместе с графом.

— Я думала, что мистер Кадо отвлечет нашу дорогую Мел и развеет ее мысли о неудачном любовном романе, — со скорбью в голосе говорила она вдове, — но теперь понимаю, что мои расчеты не оправдались. Хотя наш дорогой лейтенант — такой красавец!

— Да, он красивый мужчина, — согласилась ее сестра с таким видом, будто это было редким исключением и красивая внешность — лишь прерогатива английских мужчин. — Мне кажется, что Мел охватила тоска по возвращении домой — после веселых дней, проведенных здесь, — задумчиво продолжила она. — А потом еще побег Софи, который огорчил буквально всех.

— Не понимаю, почему это должно огорчать? — недовольно проворчала мисс Черитон. — Мне кажется, это так романтично!

— Но ты видишь романтику во всем, — заметила вдова. — Самое положительное в этом деле — это то, что миссис Форсетт теперь не вернется в Темперли. Она останется вести хозяйство своего зятя, и в отсутствие Софи ей никто не будет чинить препятствий. Будет вить из него веревки.

— Бедняжка, — отреагировала мисс Черитон.

Монсеньор Эстобан приехал в Лондон во время триумфального прибытия в город Луи XVIII и написал по поводу этих счастливых обстоятельств восторженное письмо вдове. На улицах, сообщал он, было множество белых кокард, белых символов Бурбонов, и все, у кого были белые фартуки или рубашки, размахивали ими из окон при приближении короля Франции.

«Я думаю, что в глубине души Филипп Кадо был сильно разочарован нашим старым королем, — писал граф. — Будучи республиканцем, он никогда не станет почитать Его Величество, и после того, как тот прошествовал мимо, Филипп заметил, что король очень старый и толстый, и мне пришлось напомнить ему, что Его Величество — это брат короля Луи XVI и он провел в изгнании двадцать пять лет».

Далее граф описал прием в «Гриллон-отель» на Албемарл-стрит, на который король пригласил всех эмигрантов, вернувшихся из Англии. Они были разочарованы тем, что на приеме не было герцогини Ангулемской, но она проводила вечер вместе со своим свекром на Одли-стрит. Наряды у женщин были очаровательны, сообщал монсеньор Эстобан своей старой подруге, но на дамах конечно же не было драгоценностей, а костюмы некоторых джентльменов были так поношены, что вызывали смех. Однако сам король выглядел величественно, несмотря на то что был утомлен волнениями дня. Жаль, что с ним не было Филиппа: возможно, он изменил бы свое отношение к французской аристократии. Во Францию они плыли два дня, вместе со многими другими эмигрантами. Филипп, если бы захотел, мог уехать вперед, но он почему-то считал, что за графом и его старой служанкой следует присматривать во время путешествия.

Мисс Черитон, изложив все эти новости Мелиссе в своем письме, добавила, что миссис Форсетт приехала на несколько дней в Темперли, когда сквайр был в городе, и в результате Тэм настолько вышел из себя, что Сара снова слегла в постель, и даже мисс Поуп пришла в нервическое состояние.

Пастор чувствовал себя значительно лучше, когда Мелисса зачитывала ему это письмо. Заметив, что отец уснул, она отложила его в сторону и взялась а рукоделие, но, случайно глянув в окно, увидела джентльмена, соскочившего с лошади возле приходских ворот. Грум, сопровождавший его, придержал лошадь под уздцы и открыл калитку, а джентльмен уверенными шагами направился к дому, будто не сомневался, что его с радостью ждут.