Сара Хочмэн

Рассудку вопреки

Пролог

Дивиния безмятежно спала у окна за портьерами в кабинете отца. Девочка проникла сюда, чтобы спрятаться от нянюшки и уроков.

Заболевшая свинкой во время эпидемии в школе, поразившей почти половину учеников, она считала страшной несправедливостью, что должна выполнять домашние задания сейчас, когда ей стало немного лучше, но карантин еще не был снят.

«Должны же быть хоть какие-то привилегии у больных», — решила она. Спрятавшись в укромном месте, где нянюшка наверняка не станет ее искать — в кабинете отца, — она заснула, разморенная солнышком, проникавшим сквозь огромное окно в этот ясный майский денек.

Но поспала она недолго. Девочку разбудил гневный голос отца, обычно добродушного и обаятельного человека: в нем слышалось нескрываемое презрение.

— Явился, чтобы полюбоваться на содеянное? До какой гнусности, Фалкон, ты дошел, — наслаждаешься страданиями своей жертвы!

— Ты сам во всем виноват, Говард.

Мужчина, отвечавший на гневные обвинения отца, говорил так тихо, что она едва слышала его, но почувствовала весомость его слов.

— Но ты поставил меня в безвыходное положение! — возразил отец с негодованием. — Ты отнял у меня все. Мое дело, мой дом, мою…

Боже мой, у меня не осталось даже гордости.

Такие люди, как ты, Фалкон, вызывают у меня отвращение!

Возникшая было мысль выйти с повинной сразу же улетучилась, так как сейчас и речи быть не могло, чтобы обнаружить свое присутствие за портьерами. Едва ли отцу понравится, что она подслушивала, будь то случайно или преднамеренно, судя по всему, этот сугубо личный разговор; несмотря на свои девять лет, она уже поняла всю его серьезность.

Чалфорд, ее родной дом, ее единственное жилище, отнят? И отнял его этот человек, этот незнакомец, которого она не могла даже толком разглядеть?

Она попыталась было рассмотреть его из-за складок темных бархатных штор, но испугалась, что обнаружит себя, высунув голову слишком далеко. Все, что ей удалось, — это мельком увидеть высокого незнакомца.

Он в этот момент посмотрел в ее направлении, как будто почувствовал, что за ним наблюдают, и она быстро юркнула снова за портьеру, затаив дыхание от ужаса, что ее сейчас обнаружат и вытащат из укрытия и на нее обрушится не только нянюшкино неудовольствие по поводу уклонения от нудных уроков, но и отцовский гнев за недостойное поведение. А недовольство отца будет пострашнее нянюшкиных назиданий…

Однако дедушкины часы, стоявшие у стены, отсчитывали секунду за секундой, а за ней никто не приходил, и постепенно ее дыхание выровнялось.

И снова на обвинения отца был дан спокойный ответ.

— Никто не выкручивал тебе руки, Говард, — легко парировал его собеседник. — Ты сделал все сам.

— Ну да, конечно, сам, — язвительно передразнил отец. — Как легко ты расставляешь ловушки для таких доверчивых людей, как я.

— Для таких алчных, как ты, — поправил тот резко, — которые обвиняют всех, кроме себя, единственных и подлинных виновников своих ошибок!

Ее охватила ярость. Как он смел так разговаривать с ее любимым папочкой? Она была готова выйти из укрытия и поколотить его своими маленькими кулачками, требуя, чтобы он извинился перед отцом, самым честным и замечательным человеком на свете!

Но, прежде чем гнев возобладал над здравым смыслом, она услышала ответ своего отца.

— Единственная моя ошибка заключалась в том, что я доверял тебе! — воскликнул он с сожалением. — Убирайся отсюда вон, Фалкон! Чалфорд еще не принадлежит тебе, и до тех пор, пока страсти не улягутся и адвокаты не скажут своего слова, ты — нежеланный гость в моем доме.

А теперь убирайся, Фалкон, — повторил он резко. — И забирай Джанет.

Джанет? С какой стати ее мачеха должна уйти с этим отвратительным человеком, которого так ненавидел ее отец? Ничего не понятно.

— Мне не нужна твоя жена, Говард, — с трудом выговорил незнакомец. — И никогда не была нужна.

— Попользовался, и хватит? — презрительно произнес отец. — Что ж, и мне она больше не нужна!

— Это твое личное дело, — спокойно возразил незнакомец. — Единственное, что меня интересует, — это…

— Знаю, почему ты пришел сюда, Фалкон, — гневно прервал его отец. — Я уже говорил тебе, что благодаря тебе я разорен. Подожди немного, и дом отойдет тебе. И ты каждый раз будешь с радостью вспоминать, каким образом его заполучил.

Дверь с шумом распахнулась.

— Я дважды предлагал тебе убираться. Я зову полицию и выпроваживаю тебя силой. Интересно, как это будет изложено в газетах?

Последовало тягостное молчание, и девочка вновь затаила дыхание, на этот раз непроизвольно. Она не поняла и половины из того, что нечаянно подслушала, но она целиком разделяла чувства отца, требовавшего, чтобы этот Фалкон немедленно убирался из Чалфорда.

— Ладно, — проговорил наконец незнакомец, и послышались его шаги по направлению к двери, которую, очевидно, отец держал распахнутой для него. — Предлагаю поговорить в другой раз, Говард, когда ты будешь более благоразумным.

— А я тебе предлагаю, — гневно бросил отец, — держаться подальше от меня и моей семьи!

Когда незнакомец наконец вышел и дверь за ним со стуком захлопнулась, комната наполнилась какой-то зловещей нескончаемой тишиной.

Девочке хотелось броситься в объятия отцу, сказать ему, что тоже ненавидит этого Фалкона, что не хочет, чтобы ее любимый Чалфорд доставался ему, и что нельзя позволить ему прийти сюда и жить здесь! Но, сделав это, она раскроет свое убежище, вынуждена будет признаться, что подслушала разговор. Между нею и отцом существовало полное взаимопонимание, и она знала, что он снова расстроится из-за всего этого.

Она лучше подождет здесь, пока он не уйдет из кабинета, а затем осторожно выберется из своего укрытия. Было уже около пяти часов, скоро накроют на стол, так что ей не придется долго ждать: отец всегда пил с ними чай в маленькой гостиной.

Дивиния слышала, как он ходит по кабинету; вот он сел за письменный стол и стал выдвигать и задвигать ящики в нем, будто что-то искал.

Затем комната надолго погрузилась в тишину, так что у девочки от неподвижности затекли ноги.

Внезапно, когда она окончательно решила, что пора выходить (будь что будет!), раздался легкий щелчок и тишину разорвал страшный грохот.

В первое мгновение она была оглушена и не могла двинуться с места, затем ее испуг сменился недоумением. Звук выстрела был ей прекрасно знаком: он часто раздавался во время отцовских вылазок на стрельбище. Но отец всегда повторял, что нельзя держать заряженное оружие в доме, и что необходимо убедиться в том, что курок на предохранителе, прежде чем взять его в руки.

В коридоре раздался шум, дверь распахнулась, послышались голоса вошедших, среди которых девочка различила нянюшкин голос, голос Сильвестра, дворецкого и мисс Хол, экономки, — а затем наступило гробовое молчание… возможно, перед тем, как отец сделает им выговор за то, что вошли без стука, что было совершенно недопустимо!

— О Боже…! — вдруг в ужасе простонал Сильвестр.

Странно, почему нянюшка не отчитывает его за упоминание имени Господа всуе. Она так всегда поступала. Эта пожилая уже женщина нянчила в свое время и отца, а сейчас была в преклонном возрасте и досаждала второму поколению своими старомодными нравоучениями.

Однако любопытство брало верх над страхом перед наказанием за отлынивание от уроков. Дивиния не могла дольше оставаться в неведении и, покинув свое убежище, спокойно направилась к письменному столу, рядом с которым столпились вошедшие. Они были в таком шоке, что даже не заметили ее появления. То, что она увидела, подойдя к столу, было чудовищно.

Она застыла от ужаса с широко открытыми глазами и побелевшим лицом. Это… что же это такое?!! Жалкие, ужасные останки человека, которого невозможно было даже опознать. И море крови. Кровь была повсюду. На голубой рубашке, на пиджаке в полоску, который был надет на отце в тот день. На стене…