Благодаря Фернану он выучил арабский, показавшийся ему проще, чем древнееврейский. Несколько лет подряд Реми ходил по улицам Города света, из общежития на занятия или в библиотеку, ничего не замечая вокруг. Фернан дал ему некоторое представление о столице, но Реми казалось непростительной тратой времени часами просиживать в кафе, беседуя ни о чем и наблюдая за прохожими. Сам он говорил мало, но слушал много. Сначала франко-канадское произношение вызывало вопросы, но уже через неделю Реми говорил правильно, как парижанин. Во время учебы он будто надевал маску, превращаясь в совершенно другого человека, и со временем настоящий Реми Пувуар потерялся среди ролей, которые выучился играть. Фернан отвел его в масонскую ложу. Вот в чем заключалась его задача: в разрушении христианского мира, в изгнании суеверий, чтобы потом вести немногих избранных к совершенству, к поклонению Великому архитектору. До сих пор знакомство Реми с масонством ограничивалось «Войной и миром» и де Местром. ^[94]Он согласился на посвящение с той же целью, с какой согласился поступить в семинарию: чтобы учиться. Когда Фернан возвратился в Каир, Реми очень переживал разлуку.

В общежитии, где жил Реми, поселился Ладислав, священник из Польши, который приехал поступать в Национальную школу хартий. Он обратился за советом к Реми, и тот с наслаждением сыграл роль наставника, хотя на самом деле был лишь на несколько лет старше Ладислава. В те времена поляков редко отпускали учиться за границей. Ладислав относился к коммунистическому режиму без враждебности. И неудивительно. Новичок рассказывал, о том, как партия отправляет молодежь учиться на священнослужителей, чтобы в будущем контролировать церковь, и у Реми возникало ощущение, что Ладислав говорил о себе самом. Молодые люди чувствовали, что находятся по разные стороны баррикад. Получив диплом и попав в Ватиканский архив, Реми по-прежнему поддерживал связь с Ладиславом — впрочем, скорее наоборот. После избрания Иоанна Павла II Ладислав приехал в Рим, надеясь теперь, когда его соотечественник занял престол Святого Петра, получить должность в Ватикане. Увы, Кароль Войтыла знал о связях просителя с польскими спецслужбами; для Ладислава архивы были закрыты.

— И что ты будешь делать?

Ладислав задумался. Польша изменилась; теперь ему не хотелось туда возвращаться. Но куда устроиться безработному палеографу? Ладислав устроился в Гёте-институт в Риме. Они с Пувуаром ужинали вместе по крайней мере раз в неделю.

III

И они вылетели в Фатиму

Перед тем как отправиться с Зельдой в Фатиму, Габриэль Фауст устроил то, ради чего и был назначен директором фонда «Приют грешников».

Инагаки повторил название.

— Похоже на тюрьму.

— Ни в коей степени, дорогой мой друг. Больше того, как раз наоборот. Мы забудем заботы, которые до сих пор обременяли нашу жизнь.

Молчание в трубке. Фауст постоянно наказывал себе сдерживаться, однако недавние перемены в финансовом положении разбудили в нем давно спавший восторг, заставив забыть об осторожности — о том, к чему сам призывал Инагаки.

— Вот что тебе предстоит сделать, — сказал Фауст.

На столе перед ним лежал список, составленный Бренданом Кроу. На втором пункте Инагаки его прервал.

— Ты хоть представляешь, где находятся эти картины?

— Раз уж об этом зашла речь, представляю. — Фауст зачитал приведенные города и музеи.

— А первые две отделяют друг от друга шесть тысяч миль.

Габриэль постарался рассеять беспокойство давнишнего напарника и подельщика.

— Разумеется, дорожные расходы приплюсуют к твоему гонорару, так же как и текущие за все время выполнения работы. И, полагаю, можно будет повысить жалованье. Скажем, удвоить.

— Ты пьян.

— Нет, я женился.

— Женился! — опешил Инагаки.

— Возможно, ты вспомнишь имя. Зельда Льюис.

— Делакруа.

— Совершенно верно.

— Жена может не давать показания против своего мужа, — заметил Инагаки.

— А как поживает миссис Инагаки?

— Никакой миссис Инагаки нет.

— Что ж, теперь ты сможешь ее себе позволить.

Разговор выдался долгим: Фаусту пришлось один за другим снимать слои скептицизма и осторожности, чтобы добраться до самых потаенных глубин души Инагаки, привыкшего не доверять никому.

— Я хочу получить все в письменном виде, — сказал Инагаки.

— Разумеется, ты получишь все в письменном виде. И какую сумму указать, чтобы отметить подписание договора?

После долгих лет нищеты величественная щедрость давалась Габриэлю легко. Одна уже женитьба на Зельде, учитывая ее приданое, явилась более чем полным ответом на его молитвы. Габриэль достиг возраста, когда финансовая стабильность приобретает решающее значение. В молодости ему удавалось без труда переносить длительные полосы голого безденежья, потому что у него оставалось будущее, полное надежд и грез. Увы, жизнь показала, сколь неуловимыми бывают объекты мечтаний и надежд. Теперь ему хотелось чего-нибудь надежного, пусть и скромного. Неудивительно, что люди постоянно подстраиваются под свои счета. Когда у алтаря Санта-Сусанны Зельда стала госпожой Фауст, Габриэль буквально почувствовал, как с его плеч упала тяжесть постоянной тревоги за будущее. И вот теперь эта чуть ли не бездонная щедрость, которой Игнатий Ханнан одарил «Приют грешников». Потеряв зависимость от состояния Зельды, Габриэль открыл в себе новые глубины чувств.

— Бездонная, — сказал он, похлопывая ее по голому заду. ^[95]

— О Габриэль!

Вот уж правда, «О Габриэль!» Если это и есть второе детство, пусть не кончается.

И они вылетели в Фатиму. Первым классом.

В последнее время Габриэль изучил святыни, связанные с культом Девы Марии, и в первую очередь Лурд, к чему его подтолкнула копия грота перед административным корпусом «Эмпедокла». Она сохранила провинциальный дух оригинала, но, судя по фотографиям, это местечко переживало последствия бурного всплеска туристической индустрии, вызванного наплывом паломников. И дело было не только в клиниках, где тщательно проверялись мнимые целительские методики, но и в длинной узкой улице, ведущей к святилищу. Вдоль нее нескончаемыми рядами тянулись магазинчики, предлагавшие все мыслимые религиозные безделушки и сувениры. Поэтому, сойдя по трапу самолета в Лиссабоне и отправившись на заказанном автомобиле к месту явлений, Габриэль ожидал китча.

И был приятно удивлен.

Машина высадила чету у большой площади, через которую к церкви ползли пилигримы, многие во взятых напрокат наколенниках, чтобы испытание не казалось таким мучительным. Слева, у входа в церковь, высилось дерево, возле которого и происходили явления.

Войдя внутрь, Зельда опустилась на колени, и Габриэль, поколебавшись мгновение, последовал ее примеру. В состоянии эйфории, в котором он пребывал все последнее время, имитация набожности далась ему легко. Он уже привык сопровождать Зельду на мессу, и та нисколько не удивлялась, когда муж не подходил вместе с ней за причастием. Как оправдывала его Зельда?

— Мой первый супруг тоже не был католиком.

Ах вот как! Однако Габриэль сказал, что он католик.

— В каком-то смысле, — напомнила та. — Я знаю, что люди вроде бы неверующие все равно ощущают себя частью церкви.

Так, так.

— Только не стоит говорить об этом Игнатию Ханнану, — заметил Габриэль.

— Боже упаси.

Габриэль Фауст перекрестился. Он постепенно учился себя вести.

Они за несколько часов все посмотрели, везде побродили, после чего водитель отвез их в гостиницу «Синквентенариу». Там вечерами, пока Зельда читала или притворялась, что смотрит телевизор, Габриэль изучал документы, скачанные из Всемирной паутины перед отъездом. Здесь, в Фатиме, он накупил книг и убедился в том, что мысль, показавшаяся вначале безумием, на самом деле может обернуться вовсе не таким уж бредом. Но стоит ли тратить на все это силы?