Его губы коснулись ее руки, и она почувствовала, как жидкий огонь побежал по жилам.
Неведомое, темное, странное чувство поднималось из глубин, словно заполняя собой весь мир. Все громче стучала в ушах прерывистая барабанная дробь — кажется, это ее сердце.
Полумрак сгустился, потускнели светильники на стенах, а потом и сами стены распахнулись, стали прозрачными и невидимыми. Подгибались ноги, останавливалось дыхание, и единственной раскаленной искрой в ночи тлел поцелуй на ее запястье.
Они медлили, не в силах разойтись, и больше всего на свете боясь остаться наедине.
Потом молча повернулись и ушли. Каждый в свою дверь. Тьма подумала — и убралась восвояси.
10
Белинде казалось, что она не сможет сомкнуть глаз — так бешено колотилось ее сердце. Однако уснула она, едва повалившись на кровать.
Черное платье осталось брошенным на кресло, туфли валялись у двери, а Белинда — ужас, ужас! — спала совершенно голой поверх одеяла.
Посреди ночи она проснулась, потому, что замерзла. Ночи в Монтане и впрямь были прохладны, а окна оставались открытыми. Белинда торопливо вскочила, первым делом заперла дверь, потому, что неожиданно вспомнила Сирила Файнса. Правда, он здесь с женой, но кто знает…
Потом она решила принять душ — раз уж все равно проснулась. Стоя под упругими струями теплой воды, заново вспомнила весь прошедший день, перенеслась мыслями к последним словам Мэтью…
Этого не может быть, потому, что не может быть с нею в принципе. Он — ее босс. И даже если бы им не был — ничего не может случиться, потому, что она понятия не имеет, что именно должно случиться и как…
Она медленно водила руками по своему телу, снова пробуя его на ощупь, узнавая и стесняясь, привыкая, задавая себе самой вопросы, прислушиваясь к ощущениям. Бешеная горячечная надежда сменялась тоскливым ужасом, Бе-линда тихо постанывала от невозможности понять то, что с ней происходит, и неверия в то, что это происходит на самом деле…
К двенадцати годам, когда в маленьких людях окончательно формируется интерес к «вечным вопросам» и, как следствие, к противоположному полу, Белинда была уже основательно затюкана своей матерью. Школа — дом, никаких отклонений от маршрута. Режим экономии не предполагал частого обновления гардероба, и девочка привыкла к тому, что у нее всего два платья — серое, школьное, и коричневое с кремовым бантом — нарядное. Одноклассницы уже носили тонкие колготки — Белинда покорно натягивала хлопчатобумажные чулки на резинках.
Половой вопрос был пройден ею в рамках школьной программы и больше не поднимался никогда. На школьные вечеринки она не ходила, так что и нравоучений на эту тему не потребовалось. Собственное созревание девочка пережила в одиночестве, страдая и стесняясь, но точно зная, что говорить об этом — неприлично и стыдно.
Смешно… До двадцати с лишним лет она не знала, что такое гигиенические прокладки, обходилась чистыми тряпицами и ватой. Потом никогда не покупала их в аптеке — было стыдно просить продавцов, поэтому Белинда закупала все только в супермаркетах.
Мать велела не тратить жизнь на самолюбование, совершенствоваться и учиться — и Белинда никогда не рассматривала себя в зеркале, стеснялась собственной наготы, стараясь после ванны поскорее натянуть пижаму или ночнушку.
Потом она начала бурно расти, в один год вымахала выше всех в классе, и ее грудь стала ее мучением. Мальчишки отпускали шуточки, девчонки искренне недоумевали, почему она не хочет обсудить с ними фасоны лифчиков.
Взаимоотношения мужчины и женщины были запретной темой, да она никогда и не хотела ее обсуждать. Интимные сцены в фильмах мама всегда выключала. Во время выпускного кто-то из одноклассников подшутил, надул презерватив на манер шарика и подсунул Белинде. Мать устроила скандал и увела ее с праздника за руку.
Разумеется, Белинда не могла прожить в состоянии полнейшей невинности все эти годы, но личного опыта взаимоотношений так и не приобрела. Потом привыкла считать себя уродиной, внутренне смирилась с этим — и мужчины не обращали на нее ни малейшего внимания. Если, конечно, не считать кошмарного происшествия в автобусе, когда подвыпивший мужчина ущипнул ее за грудь. Белинда выскочила на ближайшей остановке, до дому шла пешком и не спала всю ночь. Ей тогда было тридцать лет.
Она действительно привыкла к мысли, что с ней ЭТО никогда не произойдет, привыкла и смирилась, так что и страданий никаких по этому поводу не испытывала. Единственное, что иногда ее грызло, — зрелище молодых мам, гордо катящих коляски с карапузами по улицам и аллеям парков. Дети Белинде очень нравились, и она им тоже нравилась, они охотно заговаривали с ней на улице.
Эдна Дайк, ее пьющая соседка, иногда оставляла у Белинды своего маленького сынишку, и Белинда после таких визитов несколько дней ходила сама не своя. Было очень жалко чумазого, белобрысого Эдди, худенького и злого, как волчонок. У Белинды он съедал все продукты, без зазрения совести клянчил мелочь, а если Эдна долго не возвращалась, засыпал прямо на диване в гостиной…
Фокусы Сэнди Хоук привели к тому, что самооценка Белинды Карр упала ниже уровня пола, и если бы не путешествие в Монтану, она бы наверняка за пару лет превратилась совсем уж в классическую старую деву.
Теперь, стоя под душем, она все это анализировала холодно и чуть отстраненно. Все изменилось всего за сутки, слишком быстро для того, чтобы осознать смысл перемен полностью, и потому Белинда изо всех сил прислушивалась к себе и своим ощущениям.
Слова «любовь» она не произнесла бы и наедине сама с собой, но тому чувству, которое последние несколько часов вызывал у нее Мэтью Карлайл, срочно требовалось определение. Темное, жаркое НЕЧТО, присутствие которого она так явственно ощутила в коридоре и чуть раньше, когда Мэтью поцеловал ее, больше не позволит ей остаться прежней.
Он сказал, что будет ждать. Из груди Белинды внезапно вырвался горький смешок. Тогда можно успокоиться и больше ни о чем не думать. Ждать чего — того, что она сделает первый шаг? Бесполезно. Она не знает, как его делать. В чем он заключается, тоже не знает.
Стало быть, остается только одно: лечь спать, а завтра вести себя, как обычно.
А как — обычно? Как обычно раньше — нет повода. Ее никто теперь не считает Тумбой и Мымрой. Как вчера вечером — будет ли это тем самым первым шагом? Или обычным проявлением ее природной глупости?
И тут она вспомнила: Джош! Он обещал вернуться завтра вместе со своей женой Ширли и взять Белинду под свою опеку. Почему-то эта мысль обрадовала ее и вселила надежду. Нет, конечно, немыслимо предположить, что она будет советоваться с Джошем по поводу таких интимных проблем, но, по крайней мере, с ним можно будет разговаривать, задавать ему разные вопросы…
И не оставаться наедине с Мэтью Карлайлом, не загораться, как спичка, от одного прикосновения его теплой руки, не смотреть в его странные светлые глаза, умирая от страха и непонимания, что же с ней все-таки происходит.
Белинда с наслаждением завернулась в шелковое кимоно и отправилась спать. На этот раз сон пришел не сразу, зато спала она до самого утра и без сновидений.
На завтрак она спустилась в одиночестве и тут же выяснила, что миллионеры не жалуют ранние часы. За громадным столом в банкетном зале сидели только мрачная Лу Фонтейн с помятым лицом и сигаретой в длинном мундштуке, которой она угрюмо помахала Белинде; пухлый мистер Армстронг, с отвращением ковырявший высокий воздушный омлет с грибами и ветчиной, да свежая, как роза, Лора Морган, при полной боевой сбруе, то есть накрашенная, надушенная и выряженная в очередное сногсшибательное декольте, на этот раз в милитаристском стиле. Именно с ней Белинде и довелось болтать за завтраком.
— Салют! Как спали, мисс Карр?
— Как убитая. Доброе утро, Лу, доброе утро, мистер Армстронг.
— Добрутр…
— А как вы, Лора?
— Отвратительно! Мой старичок храпел и пукал — к этому я привыкла, но вот москиты! Это тигры, а не москиты. Я вся извелась, а утром обнаружила на щеке противный волдырь. Вот — видите? — пришлось конопатить по полной программе.