Вновь собрал совет Двужил и снова казаки-порубежники предложили выбрать из них гонцов. Заверили:

– Просочимся между татарами и литвинскими казаками. Уговор такой: две пары посылай. Через ночь. Если неудача случится, просвистим. Если не будет свиста, стало быть, просочились с Божьей помощью удачно.

– Берегом Оки опасно, как бы на татарские разъезды не напороться, – предупредил Никифор, но ему поперечили:

– Бог не выдаст, свинья не съест. Лесом если, более недели понадобится. Улиткам сподобляться сподручно ли нам?

Что верно, то верно. Весть запоздалая, что пустой орех.

Долго беседовал Никифор с казаками-добровольцами, как им поступить: с конями сразу же из крепости выехать или пешими, ползком, если нужда возникнет, а уж потом, коней выкрав (они не у станов, а под приглядом коноводов на лесных полянах), скакать по назначению. Порешили, что пешком – ловчее. В накидках белых, пока лес не укроет.

Конечно, вряд ли стоило Никифору тратить столько времени на лишние разговоры, ибо казаки не птенцы бескрылые, сами с усами, но он искал себе занятие специально, чтобы отвлекаться от дум о Волчьем острове, хотя и не очень уж тревожных, но неотступных.

В одном он видел сейчас свой просчет – не дал ратникам десяток голубей, чтобы весточки они приносили по мере надобности. Знал же, что даже станицы, если у кого из казаков есть голубятня, берут голубей с собой. Знал и то, что в городе есть несколько голубятен. Чего же не попросить хозяев? Для дела же. Да, воевода оказался сейчас слепее слепого котенка, совершенно не имея возможности получить хоть какую-либо весточку с Волчьего острова. «Как там?! Как?!»

А там уже началась перестрелка. Пока – на гати. Казаки, которых довел до ее начала Ахматка, удивились, когда проводник их не пошел с ними дальше, а повернул обратно, сославшись на приказ темника. Верно, желание темника такое было, верно и то, что с гати не собьешься, она ведет до самой тверди, где терем князя с казной и княгиней; смущало не это – смущало то, что с ними нет ни одного татарина. Атаман полусотни не единожды задавал себе этот вопрос, но поделиться им с товарищами своими опасался. Возьмет кто-либо и донесет беку тысячи, а то и самому беку тумена, что атаман труса праздновал, сомневался в приказе, тогда уж точно не миновать смерти. А так… Как еще все повернется. Как еще Бог положит…

Ему, опытному воину, не понятно ли, что они посланы для отвлечения, что сами татары тоже пойдут на остров, но пойдут иным путем, который знает лишь проводник Ахматка, оттого и бросивший их у гати; но что ему оставалось делать, кроме того, как выполнять приказ? За неповиновение – смерть. Если же сейчас действовать с умом, вполне возможен успех. «Для начала нужно разведать путь», – решил атаман и поделился, наконец, своими сомнениями с товарищами. Не совсем, конечно, откровенно:

– Дуром не попрем. Лазутчиков сперва пошлем. Кто вызовется?

Не густо оказалось добровольцев, оттого атаман заключил, что полусотня вполне понимает свою роль болванчика. Пяток храбрецов все же нашлось. Пустил передом двоих, а уж потом – еще троих. Чтобы шли бы, не сближаясь, на расстоянии двух полетов стрел. Если первым туго придется, на помощь не идти, а двоим оставаться на месте, одному спешить с известием. С остальными всеми остался атаман в лесу у начала гати, вовсе не торопясь ринуться в неизведанное. Рассудил справедливо: «Если Ахматка не соврал, казна с княгиней никуда не денутся. Ни сегодня, ни завтра. Если же соврал, тогда… Береженого Бог бережет». Бога вспомнил, вовсе не думая, что несет горе православному люду, служа нехристям. Но что делать, такова натура человеческая – считать себя правым, свои поступки – богоугодными, а не дьяволу сладостными.

Дозорные шли тем временем, тоже уповая на Господа Бога, медленно, ощупью. В одной руке щит, в другой – аркан. Чтобы бросить товарищу, если он вдруг провалится в болоте. Они отчего-то считали, что на гати обязательно должны быть ловушки. Миновали, однако же, версту, и все ладом. Вторая уж позади, а гать держит. Следов на ней много. Подтаявшие основательно, но все еще хорошо видные. Их и придерживались разведчики. Старательно придерживались. Справа и слева – белым бело, лишь редкие кустики осоки оголились и выпирают из снега, а до острова, который как бы вклинивался лесной темнотой в эту белизну, еще далеко. Еще не видят разведчики стены с бойницами, которая опоясала выступ.

Но вот уже у кого глаз зорче разглядели между берез и елей стену, срубленную сажени в три высотой в нескольких саженях от опушки. Ловко сработана, не вдруг в глаза бросается, а стрельницы так вытесаны, что можно со всех боков без помехи стрелять по гати. Выходит, не беспечные ротозеи на острове. И оборонять, по всему видно, есть что. Только, кажется, нет никого за стеной. Никто не показывается ни в стрельницах, ни в бойницах. Не ждут, видно, никого в гости. И все же лазутчики остановились. Чего переть, не подумавши, на явную смерть. Только думай – не думай, а идти придется, надеясь лишь на щиты из сыромятной воловьей кожи, которые не хуже железных держат стрелу, да на то, что никого за стеной нет. «Благослови, Господи!»

А за стеной давно увидели казаков. Через узкие щели, так сработанные, будто бревна небрежно прирублены друг к другу. Удивились, что казаки, а не татары.

– Чтой-то не так, как следовало бы. Нужно поживей Сидору Шике весть дать, – высказал свое мнение наблюдатель старшему засады. – Не ровен час, ловушку какую басурманы устроют.

– Погодим. Оно как: впереди казаки, а сзади – татарва. Да и шевеление заметят лазутчики. А нужно ли прежде времени? Из самострелов уложим, как поближе подойдут.

– Эка – уложим. А вон, гляди, еще трое вдали.

– Все одно – погодим.

Трудно сказать, разумно такое решение или нет. Чего вроде бы тянуть с вестью, тем более, что конь, оседланный саженях в тридцати за деревьями и ерником, прошмыгнуть туда, не выдавая себя лазутчикам, пара пустяков; но старший не хочет по пустякам беспокоить своего голову, тем более, что тот никакой подмоги не пришлет. Есть их здесь полторы дюжины, им и держаться. Болтов каленых для самострелов припасено весьма изрядно. Чего ж паниковать. Ни справа, ни слева стену не обойти, болото уже совсем проснулось, а солнце вон как припекает, расправляясь с похудевшим сильно снегом. Он вон как водой напитался – не снег, а каша-размазня.

Осмелились лазутчики двинуться вперед, к стене, чавкая сапогами по каше, еще не успевшей полностью стечь с бревен гати и вовсе их оголить. Это – хорошо. Не углядят ловушку. С бревен – да в трясину. Пока станут выкарабкиваться на гать, стреляй без спешки. А убитых болото самозасосет. Только первых не стоит подпускать к тому месту, где гать разобрана. Раньше встретить калеными стрелами-болтами из самострелов.

Так и поступили. Не выказывали себя до тех пор, пока лазутчики не подошли саженей на полсотню. Оно, конечно, и раньше встретить можно, болт жалит намного дальше, только меткость тогда не та, а ближе – верней. Сразу несколько лучников показались в стрельницах, привычно прицелились и – со свистом унеслись навстречу непрошеным гостям железные стрелы.

Две стрелы пронзили щит идущему впереди, впились, больно ударив в грудь, защищенную такой же воловьей кожей, как и на щите, но пробить нагрудник сил не хватило. Второй же лазутчик упал замертво со стрелой в шее. Попятился передовой казак, прикрываясь щитом, ожидая с тревогой нового залпа, только никто больше не стрелял. Будто никого и не было за стеной.

Старший повелел:

– Не тратьте болтов. Пущай докладывают своему атаману, – потом добавил: – Вот теперь и голове Шике можно весть подать. Я сам поскачу. Не скоро, прикидываю, появятся вороги. Успею обернуться.

Шика, выслушав доклад урядника, остался вроде бы доволен:

– А то, думаю, чего не жалуют? Появилась, таким образом, у него возможность проявить себя, заслужив тем самым благодарность княгини, но, особенно, князя, когда тот воротится в свой удел.

– Схожу, уведомлю княгиню.