стороны и к альтруизму с другой. Тенденция к автономности,

представленная в чистом виде, придает человеку силу противостоять

миру, ведет его к самодостаточности, ко все более полному развитию его

внутреннего неповторимого <Я>, к развитию, подчиняющемуся внутренней

динамике его <Я>, автономным законам Психеи, а не предписаниям внешней

среды. Это иные законы, они не связаны с законами надпсихического мира

внешней реальности, даже противоположны им. Поиск самоидентичности,

или своей <самости> (индивидуальности, самоактуализации), который

открыли психологи развития и самоактуализации на почве, подготовленной

философами-экзистенциалистами и теологами разных школ, стал

несомненным фактом реальности.

Но мы знаем и о другой, не менее сильной и внешне противоустремленной

тенденции, заложенной в человеке. Это тенденция отказа от своего <Я>,

тенденция погрузиться в <не-Я>, тенденция отказа от свободы,

самодостаточности, самоуправления и автономии. В крайних, болезненных

проявлениях она пробуждает варварскую мифологизацию кровного родства,

могил предков и архаичных инстинктов, пробуждает мазохизм, презрение к

отдельной личности, она либо побуждает к поиску ценностей вне

человеческого, либо обращается к низшим животным позывам, причем и то

и другое предполагает презрение к исконно человеческому.

Разница между высшей и низшей гомономностью подробно описана мною

(89). Здесь я хочу обозначить границу между высшей и низшей

автономностью. По моему мнению, такое разграничение поможет нам понять

176

Образование

изоморфизм внутреннего и внешнего, и таким образом послужит

теоретическим основанием для улучшения коммуникации между личностью и

миром.

Автономность и сила, которые мы можем обнаружить у эмоционально

уверенных, эмоционально устойчивых людей, в корне отличаются от

автономности и силы неуверенных в себе людей (95). Если попробовать

обобщить это различие, не рискуя при этом впасть в излишнюю

приблизительность, то можно утверждать, что неустойчивая автономность

и неуверенная в себе сила могут сослужить пользу только в борьбе

личности против мира, только в рамках той же дихотомии <или-или>, где

личность и мир не только отдельны друг от друга, но и взаимно

исключают друг друга, выступают как враги один другому. Их стоит

назвать эгоистичной автономностью и эгоистичной силой. В мире, где все

- либо молоток, либо наковальня, они, конечно, молотки. У обезьян, на

которых я начинал изучать разные проявления силы, это было названо

автократической или фашистской доминантно стью. У студентов колледжа,

которых я исследовал позже, это было названо неустойчивым

превосходством.

Совсем другое представляет из себя устойчивое превосходство. У моих

испытуемых оно проявлялось в приязненном отношении к миру и окружающим

их людям, в братской ответственности, в чувстве доверия к миру и

идентификации с ним, но никак не в противопоставлении себя миру и не в

страхе перед ним. Эти люди использовали свою автономность и силу на

радость окружающему их, с любовью и для помощи другим людям.

Сейчас мы располагаем достаточными основаниями, чтобы говорить, с

одной стороны, о различиях между психологически здоровой и

психологически нездоровой автономностью, а с другой стороны, о

различиях между психологически здоровой и психологически нездоровой

гомономностью. При этом мы можем обнаружить, что автономность и

гомономность скорее взаимосвязаны друг с другом, чем противостоят друг

другу - человек становится более здоровым в психологическом смысле,

более аутентичным тогда, когда его высшая автономность и его высшая

гомономность набирают силу одновременно, проявляются равноправно и

стремятся в конечном итоге слиться и соизмерить свои свойства в неком

высшем единстве, включающем и то, и другое. Только в таком случае

дихотомия между автономностью и гомономностью, между эгоизмом и

альтруизмом, между <Я> и <не-Я>, между Психеей и внешней реальностью

станет отступать и ее можно будет рассматривать как свидетельство

неполной зрелости личности, свидетельство незавершенного развития.

Естественно, что у самоактуализированных людей мы с особой

отчетливостью можем наблюдать подобное преодоление дихотомии, но

недихотомичность свойственна также и любому из нас в мгновения

озарений, в мгновения внутренней интеграции и слияния с миром. Нечто

подобное происходит в моменты высшей любви между мужчиной и женщиной,

между

Познающий и познаваемое

177

матерью и ребенком. В моменты, когда человек становится особенно

сильным, достигает особых глубин самооценки, постижения собственной

индивидуальности и в то же время растворяется в другом, отвлекается от

осознания своей отдельности от окружающего, в большей или меньшей

степени выходит за границы своего <Я> и своего эгоизма. То же самое

ощущение сопутствует человеку в мгновения вдохновенья или при глубоких

эстетических переживаниях, при переживаниях открытия, при родах, в

танце, при занятиях атлетическими видами спорта и при других, как я их

называю, высших переживаниях (89). В состоянии высшего переживания

человек не может провести четкую грань между <Я> и <не-Я>. Человек

становится интегрированным, и интегрированным становится окружающий

его мир. Он чувствует себя хорошо, и таким же хорошим видится ему мир.

Спешу отметить, что перед вами - эмпирический вывод, а не философское

и не теологическое умозаключение. Любой может обнаружить это в себе и

в других людях. Я веду речь не о сверхъестественных, а о человеческих

переживаниях.

Во-вторых, прошу заметить - мой вывод оспаривает распространенное

мнение теологов о том, что выход за границы своего <Я> означает

пренебрежение к личности, отрицание ее или утрату индивидуальности.

Выход за границы своего <Я> в моменты высших переживаний как для

обычных, так и для самоактуализированных людей - это результат

развития высшей автономности, итог постижения идентичности, продукт

самотрансценденции, а не самоуничтожения.

И в-третьих, высшие переживания - кратковременны, а не постоянны. Это

посещение иной реальности, за которым неминуемо следует возвращение в

обычный мир.

Полное функционирование, спонтанность и постижение Бытия

Наконец мы приступаем к научному познанию интегрированной личности, в

ее восприимчивости к сообщениям внешнего мира и в ее способности

сообщать нечто. Так, многочисленные исследования Карла Роджерса (128)

и его коллег показывают, что благотворное воздействие психотерапии

заключается кроме всего прочего в большей интегрированноеT человека,

он становится более <открытым для опыта> (более эффективным в

восприятии и в познании) и <полностью функционирующим> (открытым,

смелым в самовыражении). Многие клиницисты и психологи-теоретики пишут

о том же и поддерживают общие положения этого вывода по всем пунктам,

эта же проблема, похоже, станет основным направлением