Аутодафе ( auto de fe) было действительно торжественной церемонией, обычно объединявшейся с празднованием великого события: например, оно было устроено во время празднеств по случаю восшествия на престол Филиппа IV в 1621 году; в другой раз она состоялась в следующем году по случаю поправки после родов королевы Изабеллы Бурбонской. Этот характер празднования, к участию в котором привлекались все жители города, мог бы показаться странным и даже несколько кощунственным, если не учитывать того, что речь шла о праздновании, впечатляющей манифестации триумфа истинной веры и о наведении страха на ее врагов. Поэтому описания наиболее значительных аутодафе распространялись в народе с целью наставления верующих. Можно также встретить их многочисленные описания в рассказах иностранных путешественников, которых особенно поражала необычность зрелища.

Утром, в то время как звонили колокола, а в церквях проводились мессы за упокой души тех, кто должен был умереть в этот день, приговоренных выводили из тюрем и выстраивали в длинную процессию, которая затем направлялась к месту церемонии. Барабаны и трубы возвещали о начале шествия. Впереди несли штандарт с гербом инквизиции, на котором были изображены крест, шпага и оливковая ветвь — символы справедливости и милосердия. За ними шла масса «приближенных», построенных в когорты. Они несли другие штандарты, кресты и зажженные свечи. Их сопровождали монахи, принадлежавшие различным религиозным братствам. За ними следовала скорбная группа осужденных. Каждый из них шел в сопровождении двоих «приближенных», держал в связанных руках желтую свечу и был одет в sambenito— желтую тунику с крестом Святого Андрея, украшенную иногда рисунком, изображавшим вид казни, которой будет подвергнут осужденный. Трагическую и нелепую фигуру приговоренного завершал длинный заостренный колпак ( coroza). «За этой жуткой толпой, которая сама себе была похоронной процессией», по словам Бартелеми Жоли, шли представители светских и церковных властей: магистрат и муниципальные судьи, королевские чиновники, «служители» инквизиции, наконец, инквизиторы (в Мадриде — генеральный инквизитор), которых сопровождал епископ города, представлявший папу римского. «Все пели Credoтихим голосом, и, глядя на этот спектакль, создавалось впечатление, что свершается Божий приговор, и Он сам сошел с небес, чтобы привести его в исполнение». ^{145} На протяжении всего пути следования процессии у окон и у закрытых дверей лавок скапливалась толпа, в молчании взиравшая на этот впечатляющий спектакль, и лишь иногда из толпы слышались оскорбления в адрес приговоренных.

На месте, отведенном для аутодафе, был установлен большой эшафот, обычно выстроенный в форме латинского U: в центре находился алтарь, перед которым водружались штандарт, зеленый крест инквизиции и кафедра для проповеди. Там же устраивалась и часть черного и белого духовенства. Справа за инквизиторами и епископом сидели инквизиторский штат и представители властей (в Мадриде — члены различных советов); напротив них, с другой стороны трибуны, было отведено место для приговоренных, куда они поднимались по ступеням в сопровождении и при помощи «приближенных» и монахов, которые старались приободрить их. На самых высоких ступенях помещались те, кому предстояло умереть; ниже — те, кого ждали тюрьма или галеры; наконец, в самом низу были те, кто мог отделаться простым покаянием. Вокруг эшафота собиралась толпа пришедших поглазеть на зрелище.

Церемония начиналась с клятвы защищать католическую веру и Святую службу. Сначала ее произносили представители властей (в Мадриде — король и члены королевской семьи), а затем она повторялась всеми присутствующими. Потом проповедник поднимался на кафедру чтобы призвать виновных к покаянию, а присутствующих — извлечь урок из страшного примера. За этой проповедью, обычно очень долгой, следовало чтение, еще более долгое, мотивировки приговоров; многочисленные секретари инквизиции сменяли друг друга, чтобы последовательно вызвать каждого из приговоренных, напомнить о преступлениях, которые они совершили, и зачитать показания и признания, сделанные перед трибуналом. Это чтение продолжалось часами, и некоторые аутодафе, на которых было много осужденных, могли длиться с рассвета до заката. Наконец зачитывались приговоры: те, от которых Святая служба приняла раскаяние, «возвращались в лоно церкви», и на них налагались наказания различной степени тяжести: от обязательства носить в течение определенного времени sambenitoдо пожизненного заключения. Другие «отпускались» в распоряжение светского правосудия, что было равносильно смертному приговору. Но приговор не приводился в исполнение непосредственно на том месте, где проходила церемония. «Отпущенных» ( relajados) с руками, привязанными к зеленым крестам, вели на костер, приготовленный на окраине города. Если в этот решающий момент они признавали свою вину и раскаивались в содеянном, то могли получить милость быть удавленными, прежде чем их тела будут преданы огню. Приходили многочисленные зрители, чтобы присутствовать при этом последнем эпизоде драмы, а некоторые даже приносили хворост, чтобы поддержать пламя.

Следует подчеркнуть, что аутодафе было достаточно редкой церемонией: их насчитывалось около тридцати в течение сорока четырех лет правления Филиппа IV (1621–1665), и больше всего их (восемь) состоялось в Севилье. Но своим зрелищным характером и отзвуком, который порождался ими в душах людей, они придавали жизни Испании того времени весьма своеобразный психологический оттенок. На жертве доноса, представавшей перед судом инквизиции, оставалось несмываемое пятно, даже если этому человеку выносили оправдательный приговор; по более серьезным мотивам приговор, даже самый незначительный, например, ношение sambenito, навлекал вечный позор на виновного и его потомков. «Услышать из уст „приближенного“ слова „ Именем святой инквизиции…“ — говорил Альварес де Кольменар, — означало, что в ту же минуту от человека отрекутся мать, отец, родственники и друзья, ибо не было такого, кто осмелился бы стать на его защиту — из страха, что подозрение в вопросе веры может пасть и на него». ^{146}

И все же угроза, висевшая над всеми, поскольку каждый мог оказаться жертвой клеветнического доноса, ничуть не уменьшала уважения и привязанности испанцев к учреждению, которое, защищая чистоту веры, казалось духовным стражем всей Испании.

Глава VII

ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ. ПРАЗДНИКИ И НАРОДНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

1

«Самые серьезные и благоразумные народы, такие, как испанцы, становятся самыми безумными, когда предаются развлечениям», — утверждал Антуан де Брюнель. Французскому путешественнику вторит современный испанский историк: «Тот, кто захочет судить об Испании, и особенно о Мадриде, XVII века по их блестящей и радостной экспансивности, не может и помыслить, глядя на этот почти постоянно пребывающий в увеселениях народ, что он страдает от самых тяжких общественных и личных бед, скорее он решит, что они купаются в изобилии и переживают период процветания, радости и счастья». ^{147}

Вероятно, это замечание стоит рассматривать главным образом применительно к столице, где присутствие королевского двора, как мы видели, увеличивало количество поводов для празднования и где простые люди участвовали, по крайней мере, в качестве зрителей, в развлечениях грандов. Но крупные города провинции — Барселона, Валенсия, Севилья — не отставали от Мадрида, и даже в менее значительных городах, в почти сельских поселках власти старались угодить вкусам толпы в том, что касалось всевозможных праздников.