— Элеонора! Кто этот человек? — не отставала от меня Аэлита.

— Который?

— Благородный господин в синих шелках с серым мехом — тот, кто смотрит на меня.

Глаза сестры сияли, я невольно проследила за ее взглядом.

Да, посмотреть было на что. Рослый, могучего телосложения франкский аристократ был не молод, но густые волосы еще не тронула седина, а лицо с ястребиным носом и густыми бровями было поразительно красиво. В данную минуту губы плотно сжались, ибо дворянин был погружен в глубокое раздумье, что-то завладело его вниманием — быть может, моя сестра. Его темные глаза смотрели на нее пристально, с восхищением. «А почему бы и нет?» — подумалось мне. Аэлита созревала, и ее формы подчеркивались облегающим платьем из темно-зеленого шелка с вышивкой серебром. Дворянин был явно из свиты Людовика, но мне он был незнаком. Наверное, только что приехал.

— Ну, узнай для меня, — потребовала Аэлита не таким уж sotto voce [16].

— Аэлита! Что, прямо в разгар моего свадебного пира? — Но я все-таки пошла ей навстречу. — Кто этот господин с огненным взглядом? — чуть слышно пробормотала я, повернувшись к Людовику.

Людовик посмотрел на другой конец залы, лицо его осветилось приязненной улыбкой.

— Это мой двоюродный брат Рауль. Граф Вермандуа. А что?

— Ничего. Он выглядит слишком гордым.

Людовик вскинул руку, чтобы привлечь внимание названного господина.

— У него есть на это право. Он сенешаль Франции [17]. А его жена приходится сестрой графу Теобальду Шампанскому [18]. Влиятельные связи.

Граф приблизился к нам, отвесил поклон и представился.

— Приветствую вас, госпожа. Какой счастливый сегодня день!

Его голос был гладким, как шелк моего платья. Потом он вернулся в толпу, заняв место подле суровой дамы, слегка косившей по сторонам расчетливым взглядом — полагаю, это и была его властная жена из Шампани, имевшая исключительно влиятельные связи. А я передала, что узнала, Аэлите. Позади нас уже выстраивалась процессия.

— Он женат. И по возрасту тебе в отцы годится.

— Он красив. — Аэлита посмотрела на меня серьезными глазами. — Властный мужчина. Мужчина, а не мальчишка.

— И тебе нет до него никакого дела!

Аэлита, как всегда, была для меня открытой книгой, и я видела ее намерения: пофлиртовать немного на пиру, чтобы скоротать время между лакомыми блюдами. Я не придавала этому ни малейшего значения, разве что иногда дивилась про себя: порою моя сестра, невзирая на свое воспитание и очень юные годы, проявляла наклонности шлюхи, из тех, что таскаются по воинским лагерям.

— Не роняй своего достоинства! — предостерегла я ее.

— Да уж не буду!

И вот мы прошествовали в строгом порядке через всю залу, заняли свои места за столом и обозрели все великолепие празднества, на которое не поскупились. Мы с Людовиком выслушали добрые пожелания и пригубили свадебную чашу. Я старательно не замечала, что мои заплетенные в косы волосы, лежащие на груди, неудачно соседствуют с платьем, а рубины так и сверкают на солнце. Все же я не могла не пожалеть о том, что в день своей свадьбы мне пришлось, по настоянию Людовика, надеть платье из красного дамасского шелка, да еще с рубинами Людовика Толстого. Принц не пожелал слушать возражений. Красный цвет — королевский, сказал он. Мне следует нарядиться, как положено будущей королеве Франции. Я пошла ему навстречу — Боже, каким же тяжелым было все это золото! — во всем, кроме фасона своего платья. Оно было пышным, в чисто аквитанском стиле, и Людовик удивленно поднял свои светлые брови, глядя на длинные юбки и длиннейшие верхние рукава, которые надо было подвязывать красивыми узелками, чтобы они не влеклись по дорожной пыли. Я оказалась права — он не любил показной роскоши.

В этот раз Людовик выглядел блестяще — светловолосый красавец, увенчанный золотой короной герцогов Аквитании. Пусть и губы при этом у него были плотно сжаты. Слугам пришлось с ним изрядно повозиться, зато выглядел он настоящим принцем, как будто у него действительно богатств некуда было девать. Говоря без обиняков, он был ослепителен. Вероятно, это его отец или вездесущий аббат Сюжер настояли на красном камзоле, тяжелом от золотого шитья. Фигура в таком наряде казалась неуклюжей, зато от нее веяло несомненным величием.

Запели трубадуры, пир начался. Перед нами была целая россыпь владетельных особ Гаскони и Аквитании, носителей громких имен. Лузиньян и Овернь, Перигор и Арманьяк, Шатору и Партене. Мой отец жестко держал их в узде, умело сочетая силу и щедрость, но теперь я не сомневалась: как только я окажусь в Париже, они вопьются в мои земли, словно крысы в падаль. Я представила себе эту картину и содрогнулась. Я посылала каждому из них полные блюда снеди и кувшины пива, расточала ослепительные улыбки. Чтобы усмирить вражду, нет ничего лучше пира. Я старалась не смотреть, как Аэлита, сидящая чуть дальше, справа от меня, бросает неподобающие взгляды на недоступного графа Рауля. Тот, ничуть не мешкая, отвечал на них, несмотря на явное неодобрение своей супруги, которая сомкнула пальцы, как когти, на его запястье, дабы обратить на себя его внимание. Слева от меня Людовик лениво возился с каким-то жалким молочным поросенком, зажаренным на угольях, тогда как все вокруг поглощали блюдо за блюдом, только за ушами трещало.

— Вам не нравится, господин мой? — обратилась я к нему.

Прямо перед нами на белой скатерти плыл по озеру из зеленых листьев гордый белый лебедь, украшенный разноцветными лентами; изогнутую шею поддерживал скрытый внутри железный штырь. За этим шедевром поварского искусства располагались щедро наперченный павлин, жаренный на вертеле поросенок, олений окорок, а слуги бесконечной вереницей вносили все новые и новые блюда с утками, гусями, журавлями во всевозможных соусах. Людовик нахмурился при виде всего этого:

— Я не привык к подобным излишествам.

— Но это ведь празднество.

— И негоже мне не получать от него удовольствия.

Он нанизал на нож кусочек мяса и отправил в рот. Только один кусочек, а мои вассалы набивали рты мясом, пока не пресытились. «Наверное, — подумала я в оправдание Людовика, — он так поступает в противовес обжорству своего родителя». Порицать его за это я не могла.

Бернар, самый любимый из моих трубадуров, преклонил предо мною колени.

— Я прошу позволения спеть о вашей красоте, госпожа.

И, не дожидаясь моего согласия (какой же аквитанец откажется послушать песню?), он запел знакомые строки:

Я бросила к его ногам кошель с золотыми монетами — в благодарность за комплимент, но он сразу же затянул не знакомый мне куплет.

Стало быть, талантливый Бернар специально написал этот куплет к сегодняшнему торжеству. Мое сердце слегка затрепетало, откликаясь на лесть. Мой трубадур хорошо знал, какую ценность я представляю для короля Франции, и он оповестит об этом целый свет. Апрельская Царица. Мне это понравилось ничуть не меньше, чем Царица Радости, а уж особенно мне нравилась мысль о том, что о моей руке мечтают многие. Да и какой женщине такая мысль не пришлась бы по душе? И я повернулась к Людовику, засмеялась от неожиданной радости.