По поводу отсутствия в отечественной теории военно-морского искусства такой категории, как «господство на море», никто особого дискомфорта не ощущал, так как все флоты отрабатывали маневры типа «Оборона восточной части Финского залива» или «Отражение десанта одновременно в двух УРах [2]», то есть исключительно оборонительной тематики. При этом как бы априори считалось, что, во-первых, противник, как стадо баранов, будет ломиться, невзирая ни на какие потери, именно через наши минно-артиллерийские позиции и именно на наиболее обороняемые участки побережья. Во-вторых, никто не будет нам мешать сосредотачивать силы флота в нужном месте и совершать маневр сухопутными войсками вдоль побережья. То есть де-факто подразумевалось, что в прибрежных районах (во всяком случае, за минно-артиллерийской позицией) господство все же останется за нами.
Кстати, в предвоенные годы совершенно официально в руководящих документах существовало такое понятие, как господство в воздухе. То ли «летных военспецов» было мало, то ли «красные военлеты» не увидели идеологической крамолы — но господство в воздухе не только признавалось как категория военного искусства, но ее достижение считалось одним из обязательных условий успешности проведения большинства операций.
В 1936 г. Совет Труда и Обороны принимает решение о строительстве «большого морского и океанского флота». Логично было ожидать, что этот факт в какой-либо форме реанимирует идею завоевания господства на море. Однако этого не произошло. Причин здесь несколько. Например, к 1937 г. система советского бытия, когда думаем одно, говорим другое, а делаем третье, достигла своего совершенства, и многие процессы протекали как бы в параллельных мирах. Сегодня твое выступление по поводу необходимости завоевания господства хотя бы в отдельном районе и на время проведения операции могли одобрить на каком-то военном или ученом совете — а завтра тебя совсем другие люди за это же отправят на Колыму, поскольку никто с самой теории господства ярлычка «идеологии империализма» не снимал.
Но главное скорее не в этом, а в том, что руководителей и теоретиков советского ВМФ решение о создании «большого» и «океанского» флота застало врасплох — это была не их инициатива. Просто политическое руководство Советского Союза увидело в военно-морском флоте одно из средств достижения внешнеполитических целей. Отсюда и произошло столько несуразностей в его создании. Это и изначальная несбалансированность по родам сил и классам кораблей, и упрямое, алогичное нежелание строить авианосцы, и очевидная недостаточность зенитных огневых средств линкоров и тяжелых крейсеров…
Политбюро ВКП (б) требовались представительские корабли, корабли для демонстрации советского военно-морского, а значит, и внешнеполитического могущества. Для этой цели прежде всего подходили линкоры и тяжелые крейсера и совсем были не нужны тральщики, охотники за подводными лодками — а уж тем более танкера, буксиры, плавбазы или спасательные суда… Что касается авианосцев, то в середине 30-х годов они еще здорово напоминали плавающие сараи, а потому особого уважения у политиков не вызывали. Даже в существовавшей в то время классификации, в отличие от линкоров и крейсеров, авианосцы относились к кораблям «узко специального назначения» наравне с тральщиками и минными заградителями. Мощь флота виделась в орудиях главного калибра, которых и должно быть побольше, а вот зенитная артиллерия внешнего восприятия могущества не прибавляла, постройку же корабля заметно удорожала. А потому при обсуждении проектов линкоров в Кремле ее хронически урезали.
Следствием «политических» корней будущего советского большого флота стало то, что не он строился под разработанную концепцию применения военно-морской силы — наоборот, теорию создавали под строящиеся корабли. Более того, разрабатывать ее, а тем более реализовывать на практике оказалось некому. Надо вспомнить, что полноценно подготовленные кадры военно-морских теоретиков в основном «ушли» в конце 20-х годов, а в конце 30-х уничтожили почти всех уцелевших, а заодно большинство из их преемников. Последние хоть и не отличались фундаментальностью своих теоретических знаний, хотя часто становились крупными военачальниками сразу из матросов, но хоть общались с первыми… В итоге к концу 30-х годов во главе флотских соединений и объединений, управлений и штабов встали по-своему несчастные люди. Зачастую неординарные и достаточно честолюбивые личности, патриоты и прекрасные организаторы, они просто не могли получить военно-морского образования требуемого качества.
Чуть лучше обстояло дело со всевозможными инженерными дисциплинами: в точных науках как ни крути, а дважды два все равно четыре. А вот что касается гуманитарных наук, к каковым относится и военно-морское искусство, то здесь весь интеллектуальный потенциал вырезали под корень. И по сей день мы заслуженно гордимся многими советскими инженерами, конструкторами, учеными — представителями точных наук, принесшими нашей стране мировую славу, почитаемых во всем мире. И не можем назвать ни одной фамилии личностей, соизмеримых с Королевым, Александровым или Иоффе, среди советских экономистов, политологов, историков, философов… Их не только не делали в нашей стране, но и уничтожали на корню случайные всходы. Все вышесказанное имеет самое непосредственное отношение к ходу и исходу военных действий на море в годы Великой Отечественной войны.
Вплоть до лета 1941 г. на флотах все так и отрабатывали бои в заранее подготовленных позиционных районах. Однако реалии практики начавшейся «второй империалистической» войны все же заставили в конце 30-х годов, по крайней мере в теоретическом плане, оторваться от обжитых прибрежных районов с их подготовленными позициями. А тут неизбежно встал вопрос: кто и, главное, как будет обеспечивать боевую устойчивость сил флота в открытом море.
Во временном «Боевом уставе Морских Сил РККА 1937 г.» (БУ МС 37) о каком-либо господстве речь не идет в принципе. А вот во временном «Наставлении по ведению морских операций» 1940 г. (НМО-40) уже имелся раздел VII «Оперативный режим на театре», где на самом деле как раз ведется речь о завоевании господства в определенных районах моря, хотя само слово «господство» ни разу не употребляется [3]. «Благоприятный и устойчивый оперативный режим» в первую очередь рассматривается для районов базирования и для важнейших коммуникаций — но тут же заявляется, что «перенесение борьбы сухопутной армии на неприятельскую территорию и борьба флота за обеспечение морских сообщений требуют последовательного расширения операционной зоны, конечной целью чего должно являться создание на театре необходимой обстановки для успешного проведения своих операций».
Забегая немного вперед, отметим, что в задачах Черноморскому флоту на случай войны одна из них формулировалась как «обеспечить свое господство на театре». Однако это нельзя рассматривать как возвращение в отечественную теорию военно-морского искусства категории «господства на море». Вполне возможно автор проекта документа и знать ничего не знал о теории Мэхэна и Коломба, а просто так в литературной форме выразил суть задачи. Во всяком случае, за этим оборотом не стояло никакого разъяснительно-нормативного документа, то есть это словосочетание можно было понимать в меру своей эрудированности и фантазии. А потому определить, в какой степени Черноморский флот выполнил эту конкретную задачу, очень сложно.
Но нам самим надо на что-то ориентироваться. На сегодняшний день в понимании словосочетания «господство на море» имеется два принципиально различных подхода. Первый можно найти в последнем издании «Военной энциклопедии»: господство на море — это решающее превосходство одной из воюющих сторон над другой на морском (океанском) ТВД или в отдельном его районе (зоне), которое обеспечивает ей благоприятные условия для успешного выполнения боевых задач. То есть «господство» — это «превосходство», которое автоматически обеспечивает «благоприятные условия», а они в свою очередь предполагают успешное выполнение задачи.