Мика ее близость взволновала не меньше, но он постарался отогнать от себя это наваждение.

Фэйт наконец справилась со шнурками, и Мик тут же отшвырнул ботинки в угол.

— Спасибо,— буркнул он.

Не поднимаясь с колен, Фэйт улыбнулась ему.

— Ты ведь обещал мне быть дома к ужину, Мик.

Мик с трудом удержался от ответной улыбки.

— Обещал,— признался он.— Полагаю, мне следовало бы извиниться, что я не сдержал слово.

— Извиниться? — Фэйт отрицательно мотнула головой.— Не надо мне извинений.

Она порывисто встала, и Мик, намеревавшийся было брякнуть что-то грубое, вдруг непроизвольно обнял ее за талию. И вот уже она стояла перед ним, а он, не удержавшись от искушения, прижался ухом к ее круглому животу. И почти тут же почув­ствовал легкий толчок.

— Она меня сегодня с ума сводит,— в порыве доверия призналась Фэйт.— Елозит и елозит, непо­седа этакая.

— Она? В каком смысле она?

— В самом прямом. Не сомневаюсь, что это девочка.

Мик ощутил еще толчок, и в это самое мгновение рука Фэйт ласково взъерошила ему волосы.

— Мик! — дрожащим голосом прошептала она.

— Гм?

— Я тебе так благодарна. Мне так не хватало человека, который разделил бы со мной мою ра­дость...

Мик поднялся, и ее рука соскользнула с головы на его обнаженное плечо.

— Фэйт,— начал он и замолк, не зная, что и сказать. Она была слишком близко от него — непозволительно близко для человека, выбор которого — уединение, и ее белые нежные пальцы мерцали на смуглой коже его плеча.

— Мик,— срывающимся от волнения голо­сом вымолвила Фэйт.— Мик... У меня такое стран­ное чувство...— Она вся дрожала, ноги ее подкаши­вались.

В ту же минуту он обвил ее своими силь­ными руками.

— Что случилось? — хрипло прошептал он.— Тебе дурно?

Но в ту же секунду Мик понял, что ее слабость и дрожь не имеют никакого отношения к здоровью. Как зачарованная, Фэйт смотрела на свою руку, медленно двигающуюся вдоль его обнаженного плеча.

— Ты такой горячий,— дрожа, пробормотала она.— И такой красивый... Я...

Да он и сам чувствовал себя не менее зачаро­ванным — этой теплой, шелковистой кожей жен­щины, ее спутанными прядями волос, похожими на блики лунного света на воде, этим нежным благоуханием, исходящим от ее тела.

Закрыв глаза перед столь зримым и осязаемым искушением, Мик безуспешно пытался взять себя в руки: обычно это удавалось ему так легко, что приятели за глаза называли его «роботом».

Ее маленькая, нежная ручка по-прежнему неуверенно гладила его по обнаженному плечу. Мик разомкнул веки и, помедлив, прошептал:

— Погляди на меня, Фэйт.

Зрачки ее расширились, губы приоткрылись, щеки разрумянились от возбуждения. Эта женщина сама не понимала, что с ней творится! Как с ней такое вообще могло случиться?

— Мик! — слабо выдохнула она.

Он бы давно мог послать ко всем чертям самооб­ладание и контроль над собой, но какая-то часть его сознания продолжала напряженно работать, делать заключения. И именно сейчас до Мика дошло, что Фрэнк наверняка унижал жену и в интимной сфере, добиваясь сексуального удовлетво­рения для себя и в то же время полностью игно­рируя ее чувства. Сейчас на Фэйт впервые в жизни нахлынули чувства, которые, за недостатком опыта, она не сумела бы и объяснить, и если он, следуя здравому смыслу и инстинкту самосохра­нения, отодвинется от нее, для женщины это будет очередным ударом по ее и без того растоптанной гордости, очередным подтверждением ее физичес­кой и психической неполноценности. И в резуль­тате? В результате, очень может быть, никогда уже больше она не даст волю своим чувствам, своему влечению к мужчине, и тогда Мик сможет считать, что довел до конца дело, столь успешно начатое Фрэнком.

Прижав Фэйт к себе, он заставил ее положить голову себе на плечо.

— Да хранит молчание Дочь Луны,— глухо прошептал он.— Прижмись покрепче и закрой глаза. Все будет хорошо.

Она казалась такой маленькой, такой хрупкой, что пробудила в его душе скрытую от всего осталь­ного мира, почти забытую нежность — только так можно было назвать чувство, с которым он касал­ся губами ее волос, вдыхая их божественный запах, ласково гладил ее плечи.

Мик почувствовал, как у него вдруг перехваты­вает дыхание, как ее безоговорочное доверие легко взламывает барьеры, до сих пор наглухо отделявшие его от всего мира, но главное — от себя самого. Откуда в ней столько веры, столько беззаветнос­ти — неужели эхо того канувшего в небытие лета вернулось к ним?

А впрочем, разве это так уж важно? Она прильнула к нему, доверила себя мужчине, уве­ренная в его надежности и порядочности, и он хотел ее сейчас больше, чем кого-либо и когда-либо. Она была как надежда, с которой он давно распро­щался, греза, в существование которой он и пове­рить не мог, и почему бы ему не отбросить на эти несколько минут свою извечную осторожность и целиком не отдаться чувствам, захлестнувшим его.

Мик осторожно приник губами к ее рту — ни намека на сопротивление или нерешительность. На порывы его жадного, ищущего языка она отозва­лась так, будто всю жизнь ждала этого мгновения.

А когда ее руки словно в забытьи поднялись и легли на его обнаженные, могучие плечи, он и вовсе отбросил свою дурацкую осторожность. Господи, как же это ему нужно, оказывается, чтобы кто-то обнимал его! Мысли со звоном рассыпались в пустоте сознания, как жемчуг с оборвавшихся бус по паркету гостиной.

— Боже, Мик!— бормотала Фэйт, прижима­ясь лицом к изгибу его шеи и вдыхая в себя его запах.

За последние четыре года жизни окончательно убедив себя, что волшебные сказки не более чем ложь, она с изумлением открывала в себе сейчас неиссякаемые родники страсти и потребность любить и быть любимой. В течение последних месяцев она представляла и планировала для себя жизнь без мужчин, то есть без мужчин вообще, жизнь, где она окажется вне их досягаемости и наконец-то ощутит себя в полной безопасности. И что же, выходит, она зря строила эти планы, не подозревая о том, что такие ужасные грубые су­щества, как мужчины, способны пробуждать в ней такие бездны чувств, способны дарить такое наслаждение и при этом привносить ощущение полной защищенности? Но зачем ей это откры­тие именно сейчас, сейчас, когда она уже расчер­тила и разметила для себя иной план жизни?

Фэйт судорожно вздохнула — почти всхлипну­ла, но в этом вздохе не было колебания — только томление и страсть, пламенная и нетерпеливая. Мик порывисто припал к ее губам — на этот раз ни в чем не сдерживая и не останавливая себя, и когда голова ее бессильно откинулась назад, он понял, что стал свидетелем своего полного триумфа. Не отрывая губ от ее рта, он застонал, горя нетер­пением, и пальцы его отыскали пояс ее халата, а развязав узел, легли на ее жаркую, полную твер­дую грудь.