Эдди потянулась к Джеку, словно утопающая к спасательному кругу, и их руки сомкнулись над столом в подвале окружной тюрьмы. Она касалась его, пытаясь передать чувства, которые бушевали внутри с тех пор, как она дала показания. Она прикасалась к нему тысячу раз, но все равно ей хотелось подойти к скамье подсудимых и положить руку Джеку на плечо, поцеловать его в шею. Она касалась его и понимала, что даже от столь невинной вещи, как сплетение пальцев, у нее мурашки бегут по спине, а сердце учащенно бьется.

Эдди была в восторге оттого, что они созданы друг для друга, – ладонь Джека как раз такая, чтобы в ней полностью поместилась ее ладонь, – и не замечала, что человек, за руку которого она ухватилась, отчаянно хочет уйти.

Лишь когда Джек мягко высвободил пальцы, Эдди подняла на него взгляд.

– Нам нужно поговорить, – негромко сказал он.

Эдди вгляделась в его лицо. Упрямо вздернутый подбородок, мягкий рот, легкая золотистая щетина на щеках, напоминающая блестки, которыми осыпает детей сказочная фея, – все, как обычно. Но его глаза – равнодушные и темно-синие – были пусты.

– Кажется, все идет хорошо, ты не находишь? – сказала она, улыбаясь изо всех сил, так что даже щеки заболели.

Она обманывала его, и оба это понимали. Над ними, словно надвигающаяся буря, висело воспоминание о Мэтте Гулигане, зачитывающем первое обвинительное заключение. Если уж это облако нависло над Джеком с Эдди, то что говорить о присяжных?

– Джек, – произнесла Эдди, смакуя его имя, как ириску, – если ты о моем заявлении, мне очень жаль. Я не хотела выступать в качестве свидетеля. – Она закрыла глаза. – Когда Чарли пришел тем утром, я обязана была соврать ради тебя. Все дело в этом, да? Если бы я солгала, у тебя было бы алиби. И ты был бы свободен.

– Эдди, – произнес он до боли равнодушным голосом. – Я тебя не люблю.

Можно быть привязанной к самому твердому стулу и, тем не менее, почувствовать, как земля уходит из-под ног. Эдди уцепилась руками за край стола. Куда исчез мужчина, который уверял, что она луч света, помогающий ему пережить эти унижения? В какой момент между вчера и сегодня все изменилось?

«Иногда, когда меня одолевают мысли, что я проиграю, я представляю, что уже отсидел».

На глаза Эдди навернулись слезы, горячие и злые.

– Но ты говорил…

– Я много чего говорил, – горько произнес Джек. – Но ты же слышала прокурора: мои слова не всегда правда.

Она отвернулась к подвальному окну, крошечному квадратику грязного стекла практически под потолком, пошире открыла глаза и посмотрела вверх, чтобы не разрыдаться. Ей вдруг вспомнился отец, каким он был после смерти матери. Однажды она обнаружила его в гостиной, на удивление трезвого, в окружении газет и сувениров. Он протянул ей шкатулку с безделушками.

– Тут мое завещание. И еще кое-что, что должно быть у тебя. Первое письмо, которое я написал маме, моя медаль за войну в Корее…

Эдди взяла шкатулку онемевшими пальцами и открыла. Здесь лежали предметы, которые собирают после смерти человека, – как сделал отец, когда похоронил маму, как совсем недавно поступила она сама с вещами Хло. Этим ты словно отпускаешь ниточки их жизней, чтобы иметь возможность двигаться дальше. Эдди увидела, что отец кладет в шкатулку свои модные золотые часы, и поняла: он наводит порядок, чтобы ей не пришлось этим заниматься.

– Ты же не. умираешь! – заявила тогда Эдди и швырнула ему шкатулку.

Рой вздохнул.

– Но ведь могу умереть…

Эдди медленно повернулась к Джеку. Ему нечего было ей завещать: ни медалей, ни воспоминаний. Но он возвращал ей ее сердце, чтобы, когда он уйдет, их ничего не связывало.

– Нет! – решительно заявила она.

Джек непонимающе смотрел на нее.

– Прости?

– Еще бы! Смотришь мне в глаза и беззастенчиво врешь. Господи, Джек, если ты хочешь поставить точку в наших отношениях, то мог бы придумать предлог, в который я бы поверила. Например, что ты меня недостоин. Или что ты не хочешь, чтобы я страдала вместе с тобой. Но говорить, что ты меня не любишь… Извини, в эту глупость я не поверю. – Эдди подалась вперед, видя, что ее слова попали Джеку прямо в сердце. – Ты меня любишь. Любишь! Черт возьми, я устала оттого, что люди, которых я люблю, уходят до того, когда я буду готова их отпустить. Больше этого не случится.

Она встала, окутанная, словно королевской мантией, злостью и решимостью, и направилась к двери, за которой маячил надзиратель, оставив Джека страдать оттого, что она уложила его на обе лопатки.

– Если ты не выспишься, – предупредила Селена, – завтра от тебя толку не будет.

Два часа ночи, а они лежат, уставившись в потолок.

– Да я и сам знаю, – согласился Джордан.

– Ты очень напряжен. – Селена привстала на локте. – Хотя это и кажется невозможным после того, чем мы только что занимались.

– Не могу ничего с собой поделать. В ушах стоит голос Гулигана, который читает этот чертов приговор.

Селена на минуту задумалась.

– Тогда я заставлю тебя отвлечься от этих мыслей.

– Селена, мне уже сорок два года. Ты хочешь моей смерти.

– Макфи, выбрось из головы всякие глупости. – Она села, скрестив ноги, и натянула на себя простыню, как шаль. – Вот послушай. Один парень получает повестку в суд, потому что почтальон поскользнулся на обледеневшей подъездной аллее к его дому и сломал мизинец. Через два дня жена этого парня посылает письмо своему адвокату, начиная бракоразводный процесс. Парень по горло сыт адвокатами, поэтому идет в паб и заливает горе.

– Звучит многообещающе, – прервал ее Джордан.

– Десять рюмок текилы – и он пьян как сапожник. Он залазит на стойку бара и кричит что есть мочи: «Все адвокаты – козлы!»

– Отлично. И как это должно помочь мне отвлечься?

Селена не обратила на его язвительные замечания никакого внимания.

– Мужчина в другом конце бара орет: «Эй, за базаром следи!» Пьяный усмехается и спрашивает: «Да? А ты что, адвокат?»

Джордан закончил анекдот за нее:

– Нет, я козел.

Селена выглядела расстроенной.

– Ты уже его слышал!

– Милая, это я его сочинил. – Он вздохнул. – Нужно сделать что-нибудь приятное, расслабляющее. Может, написать вступительную речь для ирландских экстремистов?

– Ты должен поработать за одного моего знакомого адвоката, – заявила Селена.

Джордан улыбнулся.

– Ты обвинишь меня в сексуальных домогательствах?

– Не знаю. А ты станешь добиваться моей руки?

– Я знаю, чем нам с тобой лучше всего заняться, – пробормотал он.

Селена ожидала, что Джордан обнимет ее, но он отвернулся. Она склонилась над ним, ее волосы коснулись его плеча.

– Джордан?

Он схватил ее за руку, понимая, что удержать ее будет не так-то легко.

– Ты снова хочешь меня бросить, Селена?

– А ты снова хочешь меня придушить, Джордан?

– Я просил тебя выйти за меня замуж. Не думаю, что это преступление.

– Джордан, ты не хотел на мне жениться. Ты просто не мог оправиться после дела Харта, и я оказалась ближе всех.

– Не говори мне, чего я хотел, а чего нет. Я знаю, чего хотел. Тебя. И продолжаю хотеть.

– Почему?

– Потому что ты умная и красивая. Потому что ты единственная знакомая мне женщина, которая станет рассказывать дурацкий анекдот об адвокатах в два часа ночи. – Его хватка стала крепче. – И потому что ты заставляешь меня верить, что существуют вещи, за которые стоит бороться.

– Секс со мной, возможно, и сделает тебя счастливее, но куда же еще усерднее заниматься делами клиентов! – Она покачала головой. – Твоя жизнь неразрывно связана с работой. Ты и меня заставляешь так жить.

– Селена, останься со мной. Я прошу тебя сейчас, чтобы ты не говорила, что это как-то связано с исходом процесса.

– А может быть, это и плохо, – попыталась отшутиться она. – Возможно, стоит попросить присяжных решить нашу судьбу, раз уж у нас тобой не получается?

– Присяжные каждый день выносят неверные решения.