Он все бы отдал, чтобы занять место свидетеля вместо Джиллиан, чтобы жизнь его дочери не стала достоянием общественности. Но ему оставалось одно – наблюдать, как и всем остальным, чем в конце концов это закончится.

Чем ближе Амос был к кухне, тем сильнее казался аромат кофе. За столом сидела Джиллиан в белоснежном, символизирующем невинность платье, которое Мэтт Гулиган лично выбрал для суда, и, спрятавшись за баррикадой разноцветных коробок с сухими завтраками, ела хлопья.

Амос взглянул на дочь, которую частично скрывали коробки. Налил себе кофе, черный, как он любил. Потом опустился на стул напротив Джиллиан.

Между ними стояли три коробки. Он отодвинул одну. Когда он отодвинул вторую, Джиллиан перестала жевать.

Амос убрал все коробки, чтобы видеть дочь. Ее щеки залил румянец.

– Джилли… – негромко произнес он, сказав все одним словом. Джиллиан потянулась за коробкой с хлопьями и поставила ее на место – возвела стену. Потом взяла вторую, третью и поставила их по обе стороны от первой. Поднесла ложку ко рту и продолжила есть в молчании, как будто отца здесь вообще не было.

– Сидни! – что есть мочи кричал Мэтт, держа на вытянутых руках дочь, которая пыталась вручить отцу обслюнявленное печенье. – Не нужно так со мной, маленькое чудовище! Это последний чистый костюм.

Из-за угла показалась его жена с грудой чистого белья.

– Где пожар?

– Здесь! – ответил Мэтт, сунув ей дочь. – И огонь неистовствует. Сид, я не могу позволить ей испачкать мой костюм. Я тороплюсь в суд.

Сидни чмокнула дочь в макушку.

– Она просто хочет пожелать тебе удачи, верно, милая?

– Я не стану брать ее печенье, черт побери!

Она пожала плечами.

– Кто-то очень пожалеет, когда присяжные огласят оправдательный приговор.

Мэтт схватил свои бумаги и засунул их в портфель.

– Я не из тех, кто верит в талисманы.

Он нагнулся, чтобы поцеловать жену на прощание, и провел рукой по мягкому пушку на головке у дочери.

Сидни проводила его до двери с малышкой на руках.

– Помаши папе «до свидания», Молли. Папочка пошел сажать плохих дядей в тюрьму.

Чарли собрался с духом и постучал в дверь ванной комнаты. Через секунду он ее открыл, и в коридоре заклубился пар. Слева под душем виднелось лицо Мэгги.

– Что? – озлобилась она. – Пришел меня обыскать?

Она распахнула дверь душевой кабинки и расставила руки. Полотенце, которым она обернула мокрое тело, начало сползать вниз. Он не знал, что сказать. Он не знал, кто вообще эта девочка, потому что она больше не была похожа на его дочь. Поэтому он выбрал самый простой и практичный путь: сделал вид, что ничего не происходит.

– Ты не видела мой значок? – спросил Чарли.

Ему был необходим значок, потому что в суд он собрался идти при полном параде. Мэг отвернулась.

– Здесь ты его не оставлял.

Чарли взглянул через ее плечо на край раковины, чтобы удостовериться.

– Папа, в чем дело? – удивилась она. – Понятно. Ты мне не веришь.

– Мэг…

Он ей верил, в этом и заключалась проблема. И только он поднимал взгляд на дочь, как опять видел ее рыдающую в полицейском участке, когда она рассказывала о том, что подверглась сексуальному нападению. Больше всего Чарли хотелось повернуть время назад. Ему хотелось обыскать шкаф Мэг и не найти в нем термоса. Он хотел посадить ее под замок, чтобы с ней никогда ничего плохого не произошло.

Он не затрагивал с дочерью тему атропина. У него едва хватало сил вести с ней невинные беседы, какие уж тут серьезные разговоры, вызывающие столько подозрений!

– С другой стороны, может быть, это я взяла твой значок, папа, – со слезами на глазах заявила Мэг. – И, скорее всего, спрятала у себя в шкафу.

Чарли шагнул к дочери.

– Мэг, милая, послушай, что ты говоришь!

– А что? Ты же себя не слышишь!

На Мэгги накатила обида. Она стояла перед ним в одном полотенце и так горько плакала, что у Чарли защемило в груди. Он схватил дочь в охапку, как маленькую, когда она боялась, что у нее под кроватью прячутся чудовища. «Чудовищ не существует», – успокаивал он тогда, хотя на самом деле должен был сказать: «Чудовища живут не под кроватью».

Внезапно Мэг замерла в его объятиях.

– Не прикасайся ко мне! – отшатнулась она. – Не прикасайся!

И бросилась прочь из ванной, ища убежища в своей спальне. Когда дверь, выпуская Мэг, распахнулась, Чарли заметил, как что-то блеснуло на полу. Его значок, который, скорее всего, упал, когда он мыл руки в ванной. Чарли опустился на колени, поднял значок, прицепил его и взглянул в зеркало. Вот он значок, серебристый и блестящий, прямо на груди – бляха, закрывающая его сердце, но не способная его защитить.

– Черт! – выругался Джордан. – Они нас съедят.

Селена прищурилась, глядя на ступеньки здания суда, которые просто кишели репортерами с фотоаппаратами и телевизионщиками.

– Здесь есть черный ход?

Он заглушил мотор.

– Я вынужден пройти через строй, и ты это прекрасно знаешь.

Они вышли из машины. Селена одернула юбку, а Джордан расправил плечи.

– Готова?

Журналисты напоминали черных мух, этих ужасных насекомых, которые каждое лето на несколько недель прилетают с северо-востока и бездумно лезут в нос, уши, глаза, как будто имеют на это полное право. Джордан натянул на лицо улыбку и стал протискиваться в задние суда по каменным ступеням, стертым за многие годы, что по ним устало влачились подсудимые. Вверх – с надеждой, вниз – с победой или поражением.

– Мистер Макфи! – окликнула женщина-репортер, бросаясь к нему. – Как вы считаете, вашего клиента оправдают?

– Практически уверен, – вежливо ответил Джордан.

– А как вы объясните тот факт, что ваш клиент уже один раз сидел за изнасилование? – выкрикнул другой репортер.

– Заходите в зал, – улыбнулся Джордан, – и сами увидите.

Пресса его любила. Он всегда нравился средствам массовой информации. Он был самонадеян, фотогеничен и уже давно научился отпускать эффектные реплики. Он растолкал плечом камеры и микрофоны, не переставая думать о том, не слишком ли отстала Селена.

На предпоследней ступеньке дорогу ему преградила женщина. На ней был кроваво-красный тюрбан и футболка с надписью: «ВЫЧЕРКНИТЕ ИЗ ЖИЗНИ ТУ НОЧЬ».

– Мистер Макфи, – кричала она, – вы знаете, что в одних Соединенных Штатах за прошлый год сто тридцать две тысячи женщин заявили о том, что их изнасиловали? А если еще прибавить огромное количество женщин, которые не заявляют о том, что подверглись насилию, то цифра достигнет семисот пятидесяти тысяч!

– Да, знаю, – ответил Джордан, глядя ей прямо в глаза, – но это вина не моего подзащитного.

Джек сидел в глубине крохотной камеры в департаменте шерифа, которая располагалась в подвале здания суда, грыз ноготь на большом пальце и таращился на пол у себя под ногами, совершенно не обращая внимания на то, что приехал его адвокат.

– Джек! – негромко окликнул Джордан.

Он был поражен тем, как хорошо выглядит его клиент в чистой одежде. С другой стороны, Джек был приучен к этому с рождения – к дорогим пиджакам, галстукам из репса и кожаным туфлям. Джордан улыбнулся.

– Готов?

– Надеюсь.

– Нет нужды рассказывать, что ждет тебя в суде. Ты уже через это проходил. Много разного дерьма всплывет до окончания суда, но самое важное, чтобы ты оставался спокойным. Ты взорвешься, и в ту же секунду прокурор докажет, что ты – одно большое зло, которое только и ждет, чтобы совершить насилие.

– Я не взорвусь.

– И помни, наше слово последнее, – сказал Джордан. – Это больше всего привлекает в работе адвоката.

– А я было подумал, что возможность побрататься с по-настоящему замечательными людьми.

С уст Джордана слетел удивленный смешок, но когда он поднял глаза на Джека, тот смотрел на него серьезно, без намека на улыбку.