Потом заговорила взволнованным шепотом:
— Там кто-то есть… Кто-то следит за нами!
Я взглянул в направлении луча фонарика, но ничего не увидел. Правда, у нее фонарик был намного слабее, чем у меня. Я сжал ее руку, чтобы привлечь внимание и, когда девушка, наконец, обернулась, вопросительно посмотрел на нее.
— Там кто-то есть! — все тем же взволнованным голосом прошептала Белинда, и ее зеленые глаза совершенно округлились. — Я видела их…
— Их?
— Да… Глаза… Я их видела…
Я ни секунды не сомневался в словах Белинды. Возможно, она и обладала богатым воображением, но пройдя отличную подготовку, не давала ему воли, когда вела наблюдение.
Я поднял свой фонарик — может быть, не так аккуратно, ибо свет ослепил ее. А когда девушка инстинктивно зажмурила глаза, перевел луч фонарика в то место, куда она указывала. Никаких глаз я не увидел, но зато заметил, что две висевшие рядом куклы слегка покачиваются. Движение их было почти неуловимо — почти, но не совсем. А между тем, сквозняки исключались — воздух на этаже застыл в полной неподвижности.
Я снова сжал ее руку и улыбнулся.
— Ну и ну, Белинда… Вам просто померещилось.
— Не «нукайте» на меня! — Была ли дрожь в ее голосе следствием страха или гнева, я решить не мог. — Я их в и д е л а! Страшные такие и пристальные глаза. Клянусь, я их видела! Клянусь!
— Да, да, конечно!
Она повернула ко мне расстроенное лицо. Ей казалось, что я просто пытаюсь ее отвлечь и успокоить — так оно и было на самом деле.
— Я вам верю, Белинда! Конечно, верю… — повторил я тем же тоном.
— Тогда почему вы ничего не предпринимаете?
— Как раз и собираюсь предпринять. Собираюсь покинуть это проклятое место.
Не спеша, как будто ничего не случилось, я с помощью фонарика в последний раз осмотрел помещение, повернулся и покровительственно взял Белинду за руку.
— Здесь для меня нет ничего интересного — да и пребывание наше слишком затянулось. По-моему, нам не помешает глоток живительной влаги, чтобы стимулировать то, что осталось от наших нервов.
Она уставилась на меня. На ее лице мгновенно сменялись выражения гнева, отчаяния, недоверчивости и, как я и подозревал, немалого облегчения. Однако гнев одержал верх. Большинство людей испытывают это чувство, когда им кажется, что им не верят, но в то же время делают вид, будто верят — лишь бы успокоить.
— Но я говорю вам…
— Ну вот, опять! — Я приложил палец к ее губам. — Лучше ничего не говорите. И помните: шефу всегда виднее!
Для апоплексического удара Белинда еще не подходила по возрасту, но от бурных эмоций лишилась дара речи. Она яростно взглянула на меня, потом, видимо, решила, что со мной не стоит тратить слов попусту — слишком большая честь, и начала спускаться вниз. Причем даже ее напряженная спина выражала возмущение. Я двинулся следом, но и с моей спиной было не все в порядке. Она испытывала какое-то странное и неприятное ощущение, которое не покидало меня до тех пор, пока мы не вышли и за нами не закрылась дверь.
Мы быстро пошли по улице, но Белинда держалась на расстоянии трех футов, словно подчеркивая всем своим видом, что сегодня мы друг другу совершенно чужие люди. А может быть, не только сегодня, но и навсегда. Я прочистил горло и процитировал:
— Кто, сражаясь, убегает — завтра снова в бой вступает!
Но она вся кипела от гнева и не уловила смысла этого изречения.
— Пожалуйста, не заговаривайте со мной, — отрезала она таким тоном, что я умолк и не произнес больше ни слова, пока мы не дошли до первого кабачка в районе порта, нездорового притона с ласкающим слух названием «Кошка о девяти хвостах». Когда-то здесь, вероятно, останавливались моряки британского флота.
Я взял Белинду под руку, и мы вошли. Она не проявляла особой любезности, но и не сопротивлялась.
Прокуренная, душная пивнушка — вот, пожалуй, самая исчерпывающая ее характеристика. Несколько моряков, возмущенных вторжением пары туристов в заведение, которое считали своей личной собственностью, встретили нас косыми взглядами, но в эту минуту моей злости хватило бы на сотни взглядов, и они демонстративно отвернулись.
Я усадил Белинду за маленький столик, настоящий, старинный деревянный столик, поверхности которого давно не касались ни мыло, ни вода.
— Мне шотландского, — сказал я. — А вам?
— Тоже! — сухо ответила она.
— Но вы же не пьете виски?
— Сегодня буду!
Белинда оказалась права наполовину. Храбро опрокинув стакан, она отхлебнула лишь глоток и так сильно закашлялась, словно захлебываясь и задыхаясь, что я ободряюще похлопал ее по спине.
— Уберите руку! — прохрипела Белинда. Я убрал.
— Думаю, что не смогу больше работать с вами, майор Шерман, — сказала она, когда, наконец, вновь обрела способность говорить и дышать.
— Весьма жаль слышать.
— Я не могу работать с людьми, которые мне не доверяют. Вы обращаетесь с нами, как с куклами! Как с малыми детьми!
— Вовсе но считаю вас ребенком, — сказал я примирительным тоном, и что была правда.
— Я вам верю, Белинда, — передразнила она меня с горечью. — Конечно и вам верю, Белинда! А на самом деле вы совсем не верите Белинде!
— Но я и в с а м о м деле верю Белинде, — сказал я. — И, и конце концов, мне далеко но безразлично, что с ней случится. Вот почему я и увел Белинду из этого дома.
Она удивленно уставилась на меня.
— Вы верите?.. Тогда почему же вы…
— Там действительно кто-то был, за рядами кукол. Я видел, как две куклы слегка покачивались. Там кто-то прятался, наблюдая за нами и выясняя, не найдем ли мы чего-нибудь. У него, явно, не было намерения убивать нас, иначе он выстрелил бы нам в спину, когда мы спускались по лестнице. А прореагируй я так, как вы хотели, мне пришлось бы идти искать его, и он пристрелил бы меня из своего укрытия. Я даже не успел бы его заметить. А потом и вас, чтобы избавиться от свидетеля. А вы, я считаю, еще слишком молоды для того, чтобы умереть.
Правда, я мог поиграть с ним в прятки, и тогда наши шансы уравнялись бы. Но поступить так я мог бы только в одиночку. А со мной были вы, совершенно неопытная в этих мерзких делах, да, к тому же, безоружная. Ведь вы просто оказались его заложницей. Поэтому, Белинда, я и увел вас оттуда. Ну как, неплохую речь я закатил?
— Насчет речи ничего сказать не могу… — Какая скорая реакция — глаза ее уже наполнялись слезами. — Знаю только, что еще никто и никогда не говорил обо мне столько хорошего.
— Чепуха! — Я осушил свой стакан, допил ее порцию и доставил девушку в отель. Мы подбежали к входной двери, укрываясь от дождя, перешедшего в ливень, и она сказала:
— Простите меня… Я выглядела такой дурой. И мне даже жаль вас…
— Жаль?
— Я поняла, что работать с марионетками было бы намного проще. Если марионетка погибнет, даже в глубине души не появится желания поплакать…
Я промолчал, чувствуя, что теряю власть над этой девушкой, что старые отношения «учитель-ученик» уже невозможно сохранить.
— И еще одно, — добавила она с почти счастливым видом.
Я со страхом и ожиданием смотрел на нее.
— Я никогда больше не буду вас бояться.
— А вы что… боялись меня?
— Еще как! Честное слово! Но случилось почти так, как сказал один человек…
— Какой человек?
— Шейлок, кажется. «Порежьте меня, и пойдет кровь…»
— Замолчите, пожалуйста!
Белинда замолчала. Она только улыбнулась. Той самой сногсшибательной улыбкой, не спеша поцеловала меня и, улыбнувшись еще раз, исчезла за дверью.
Я глядел на застекленные створки дверей, пока они не перестали колебаться.
Еще один-два таких случая, подумал я, и дисциплина полетит ко всем чертям.
Глава 5
Я прошел двести или триста ярдов, пока отель, в котором остановились мои девочки, не остался позади, потом поймал такси и вернулся к себе. На минуту я остановился под навесом, посмотрел через улицу на старую шарманку. Старик-шарманщик, казалось, был не только неутомим, но и водонепроницаем. Дождь не служил ему помехой, и, видимо, только землетрясение могло бы сорвать его вечерний концерт. Подобно истинному артисту, он, возможно, чувствовал свой долг перед публикой, ибо, как ни странно — публика оказалась на месте: с полдюжины юнцов, ветхая одежда которых явно свидетельствовала о том, что они промокли до нитки, группа одержимых, забывших все на свете и внимавших с каким-то мистическим экстазом предсмертным мукам Штрауса — именно он был очередной жертвой старого шарманщика. Я вошел в отель.