Сэмюель переместил центр тяжести, нагнулся вперед и полетел вниз.

Монах за три секунды преодолел расстояние, на которое ночью он потратил несколько мучительных часов. Боль пронзила его измученные руки и ноги, когда грубая шерстяная ткань сутаны стала выворачивать их из суставов. Сэмюелю с трудом удавалось придерживать трепещущую в воздушном потоке одежду. Он не отрывал взгляда от приближающегося участка травы.

Сквозь завывание ветра он слышал крики толпы. Резким движением Сэмюель вытянул руки вперед, тем самым увеличивая сопротивление воздуха. Надо изменить траекторию. Выгнув спину, он увидел, как люди разбегаются подальше от предполагаемого места падения. Земля неслась ему навстречу. Все ближе, ближе…

Ткань на краю разреза, сделанного на правом рукаве сутаны, не выдержала и порвалась. Сэмюеля резко качнуло вбок. Он не смог справиться и вошел в штопор. Схватившись за трепещущий на ветру рукав, монах изо всех сил сжал его пальцами. Не помогло. Ветер тотчас же вырвал ткань. Он слишком слаб. Поздно. Земля уже близко. Его развернуло лицом к небу.

Тело упало в пяти футах от огораживающей ров каменной стены. Раздался глухой стук. Руки вытянулись по бокам. Глаза уставились в чистую голубизну неба. По окружающей гору толпе пронеслись истошные крики. Те, кто находился близко к месту падения, или отворачивались, или, напротив, с ужасом смотрели, как лужа темной крови растекается под телом монаха. Тоненькие ручейки сбегали в расщелины между каменными плитами. Зеленая ткань сутаны впитывала кровь, приобретая темный, зловещий цвет.

15

Телетрансляция шла в прямом эфире. Катрина Манн от изумления открыла рот, когда монах, стоящий на вершине Цитадели, вдруг бросился вниз. Камера дернулась, стараясь проследить за его падением. Потом на экране появился сидящий в студии взволнованный диктор. Возясь с телефоном, он старался заполнить мертвую тишину, последовавшую за шоком после самоубийства монаха. Катрина уже пересекла комнату и стояла у окна с биноклем в руках. Увеличенное изображение пустой вершины Цитадели и далекий вой сирен подтвердили правдивость увиденного по телевизору.

Подскочив к дивану, женщина схватила телефон и нажала кнопку повторного набора. Ее тело обволакивало странное оцепенение. Включился автоответчик: глубокий, внушающий доверие голос отца попросил оставить сообщение. Теряясь в догадках, куда ушел отец, Катрина позвонила на его мобильный. Мариэлла, очевидно, с ним. В противном случае она взяла бы трубку. Мобильник отца перевел звонок Катрины на ящик голосовой почты.

— Монах упал, — просто сказала она.

Нажав на «отбой», Катрина вдруг осознала, что по ее щекам катятся слезы. Она слишком долго ждала знака. Поколения ее единоверцев столетиями ожидали исполнения пророчества, которое, как теперь оказалось, было еще одной ложной надеждой. Женщина в последний раз взглянула на вершину горы и положила бинокль в потайной шкафчик. Затем набрала комбинацию из пятнадцати цифр на панели сейфа. Через несколько секунд раздался глухой щелчок.

Упакованный в прессованный серый пенопласт ящичек величиной с лэптоп и толщиной раза в три больше лежал за титановой дверью сейфа. Избавившись от пенопласта, Катрина перенесла ящичек на стоящую перед диваном оттоманку.

Он был изготовлен из необыкновенно прочной поликарбонатной смолы, похожей скорее на камень. Катрина нажала на невидимые защелки и открыла крышку. Внутри ящичка лежали два фрагмента сланцевой таблички, исписанные с одной стороны едва различимыми письменами. Табличка была разбита еще в доисторические времена. Это все, что осталось от древнего текста, написанного задолго до Ветхого Завета. Катрина Манн могла только догадываться о его содержании. Надписи были сделаны на маланском языке. Катрина происходила из древнего племени мала. Находясь в мрачном расположении духа, она разглядывала знакомые очертания символов мертвого языка.

«Th tru ign of th cr ill

All will it in a inl mnt

cross wi

cго wi r

Tniacmnt

wina nl его»

Надпись имела форму священного знака Тау, который древние греки сделали буквой своего алфавита. Но знак Тау гораздо старше, чем их язык, — это символ солнца и древнейших из богов. Шумеры знали этого бога под именем Таммуз, римляне называли его Митрой, а древние греки — Аттисом. Древнеегипетские фараоны целовали этот священный символ перед тем, как их посвящали в сокровенные, тайные знания. Тау символизировал жизнь, воскрешение из мертвых и кровавые жертвоприношения. Именно этот знак показывал всему миру монах, стоя на вершине Цитадели.

Катрина читала слова и переводила их про себя, сравнивая значение пророчества с символизмом событий последних часов.

«Истинный крест появится на земле,

И увидит всякий сей крест,

И будет удивлен,

И падет сей крест,

И восстанет он,

И освободится Таинство,

И настанет новая эпоха,

Когда придет избавление от мучений».

Внизу последней строки виднелись верхушки очередного ряда символов. Линия раскола прошла через них так, что понять их значение стало невозможно.

С первыми тремя строками все было понятно.

«Истинный крест» — это знак Тау, символ куда старше, чем христианский крест. Он появился на земле в тот миг, когда монах распростер руки в стороны.

Многие видели это событие в международной службе новостей, и все были удивлены, так как не знали, что и подумать. Слишком уж неординарно и беспрецедентно все это было.

Затем начинались трудности. Катрина знала, что текст неполный, и не могла понять, что к чему.

Как предсказывало пророчество, «крест» пал, но «крест» был человеком.

Женщина выглянула из окна. Высота Цитадели около тысячи ста футов от подножия до вершины. Монах прыгнул почти с вертикального восточного склона.

Как можно «восстать» после такого падения?

16

Прижимая к груди небрежно сложенную пачку документов, Афанасиус постучал в позолоченную дверь, ведущую в покои аббата. Никто не отозвался, и управляющий вошел. К его глубочайшему облегчению, за дверью никого не оказалось. Обсуждать с аббатом проблемы, возникшие после смерти брата Сэмюеля, ему было неприятно. Прежде покойный был одним из его ближайших друзей. Потом Сэмюель выбрал путь святого и навечно исчез в закрытых для коричневых сутан верхних ярусах Цитадели… А теперь он мертв.

Подойдя к письменному столу, Афанасиус разделил принесенные бумаги на две части. В первую стопку он сложил ежедневные сводки о проводимых на территории монастыря работах, инвентарные описи имеющихся в наличии продуктов питания и планы ремонтно-строительных работ, которые в Цитадели никогда не прекращались. Во второй, значительно большей стопке находились сведения, касающиеся мирских интересов Цитадели: известия о последних археологических находках, обзоры текущих теологических споров, краткие содержания книг, готовящихся к публикации… Иногда там попадались отчеты о готовящихся телевизионных проектах и снимаемых документальных фильмах. Большая часть этой информации поступала из разных официальных учреждений, финансируемых или, полностью принадлежащих Церкви, но встречались и донесения тайных информаторов, которые работали в разнообразных сферах человеческой деятельности. Эта практика секретных агентов была столь же неотъемлемой частью истории Цитадели, как молитвы и церемонии — частью церковной службы.

Афанасиус пробежал глазами содержание лежавшей сверху страницы. Это был доклад агента Кафзиля, одного из самых ценных шпионов Цитадели. Кафзиль сообщал, что на раскопках руин храма в Сирии были найдены фрагменты древнего манускрипта. Шпион рекомендовал немедленное «О & Н» — «овладение» манускриптом и «нейтрализацию» всех возможных угроз. Афанасиус сокрушенно покачал головой. Еще один бесценный древний артефакт будет спрятан от мира в сумраке огромной монастырской библиотеки. Его несогласие с существующей практикой ни для кого не было секретом. Он, брат Сэмюель и отец Томас, автор множества нововведений в монастырском библиотечном деле, считали, что цензура и утаивание альтернативных знаний — признак слабости Церкви в современном, открытом мире. В личных беседах они часто рассуждали о том, каким благом для человечества будет тот день, когда содержимое библиотеки станет достоянием общественности. Это восславит Бога. А потом Сэмюель выбрал древний тайный путь святых… Сейчас Афанасиус думал, что с его смертью погибла надежда на изменения. Все, за что ратовал Сэмюель при жизни, теперь скомпрометировано.