Валентина Николаевна с пониманием улыбнулась, сделала движение, которым военные обычно сопровождают слово «Есть!», и закрыла за собой дверь. Королев посмотрел на Бабеля.

— А вы? Можете оставить меня хотя бы на пять минут?!

— Конечно, — сказал Бабель, придвигая к кровати стул и усаживаясь на него.

— И? — вопросительно посмотрел на него Королев.

— Что «и»? Вы хотите услышать, что у меня для вас есть, или нет?

Королев задумался и показал на окно.

— По крайней мере, дайте мне хотя бы минуту, чтобы переодеться.

— Вы что, стесняетесь? Знаете, я ведь тоже был в армии. И поверьте, в кавалерийском полку, где я служил, не было места для излишней скромности.

— Пожалуйста, посмотрите на улицу, Исаак Эммануилович. Прошу вас.

Бабель буркнул что-то себе под нос, поднялся и с явно недовольным видом направился к окну.

Королев спустил ноги на голый дощатый пол. От этого у него немного помутилось в голове, и он учащенно задышал. Он взглянул на Бабеля, который с интересом наблюдал за ним.

— У вас лицо вдруг побелело. Интересно, я никогда такого не видел. Прямо на глазах. Вы были совсем другим буквально пару минут назад.

Королев махнул рукой.

— Я в порядке, — сказал он неуверенно. — Просто смотрите в окно, если вам не трудно.

Если показать свою слабость, закончится тем, что этот чертов писака примется описывать его обвислый зад в одном из рассказов, которые печатает в журнале «Новый мир». Все-таки у любого гражданина должно быть право на личные моменты, как бы остро ни стоял вопрос с жильем.

Капитан дотянулся до стула, оперся на него и встал. И сразу почувствовал прилив крови к ногам. Он немного постоял, собираясь с силами, и сделал пару шагов к шкафу.

— О-о, да вы совсем плохо выглядите! Может, вам все-таки нужна помощь?

Все усилия Королева были направлены на то, чтобы побороть приступ тошноты и удержать содержимое желудка. Говорить он не мог. Он был даже не в силах повернуть голову, чтобы бросить на назойливого очкарика негодующий взгляд, поэтому просто отмахнулся, надеясь, что этого жеста будет достаточно и Бабель больше не станет донимать его расспросами. Он сделал последний шаг, уперся в дверцу шкафа руками и прижался щекой к приятному холоду полированного дерева. Запах лака немного взбодрил его, и Королев почувствовал, как возвращаются силы. Он стянул с себя свитер, расстегнул пуговицы на брюках, и одежда кучей упала к его ногам.

Он достал свою последнюю чистую рубашку, с трудом просунул руки в рукава и застегнул несколько пуговиц. Потом он достал другие брюки, облокотился о стену, с трудом надел их и натянул подтяжки на плечи.

— Вот так-то лучше.

— Я, кажется, просил вас смотреть в окно.

— Я писатель, и как любому мастеру пера мне интересно наблюдать за такими моментами. Как вы шли, как надевали рубашку, какой у вас был цвет лица. Я мысленно записываю все это у себя в голове.

Королев попытался выразить все свое негодование одним взглядом, но это оказалось выше его сил.

Он тяжело уселся на стул.

— Так что вам удалось узнать?

— Боюсь, немного. Человек, с которым я говорил, знал Миронова, но смог сказать мне только одно: Миронов работал в седьмом отделе. А в наши дни интересоваться работой седьмого отдела небезопасно.

— Седьмой отдел?

— Раньше он назывался иностранным отделом.

— Понятно, — ответил Королев.

Об иностранном отделе если и говорили, то только шепотом. Он знал, что этот отдел отвечал за разведывательные операции Советского Союза за рубежом. Эти ребята отличались беспощадностью и сверхсекретностью. В этом они переплюнули даже НКВД. Да-а, интересно…

Иностранный отдел теряет человека тогда же, когда обнаруживается труп американки, и в это же самое время половина Москвы занимается поисками иконы, которая, вполне возможно, уже направляется к границе Штатов.

— Сейчас ведь идет чистка, — сказал Бабель. — Конечно, это не новость, но все чекисты сильно нервничают.

— На днях на Петровке убрали статую Ягоды. Просто превратили ее в пыль.

— Говорят, его со дня на день арестуют. А пока он сидит у себя в кабинете и ни один его телефон не звонит. Он бродит как привидение по коридорам комиссариата, и все делают вид, что не замечают его. А всего несколько недель назад он считался самым страшным человеком в России. Если он упадет, то потащит за собой других. Поэтому чекисты засуетились и делают все, чтобы не попасть в молотилку вместе с ним. Это снова наталкивает меня на мысль о Грегорине.

— Что вы о нем узнали?

— Он не в ладах с грузинами, несмотря на то что сам грузин, пусть даже наполовину. Его отец был русским. Но грузины его не любят. У меня есть подозрение, что еще в Тбилиси он наступил кое-кому на мозоль. Кроме того, он протеже Ягоды, а у того самого земля горит под ногами. Хотя Ежов вроде благоволит к нему, и ему может повезти, даже если грузины возьмут верх. А скорее всего, так и будет. Знаете, они близки к Сталину — поют одни и те же песни. Похоже, в конце концов они победят.

— У меня сложилось впечатление, что он работает по указанию самого Ежова, а то и еще кого-то повыше.

— Возможно, вполне возможно. Но мне кажется, что он далеко не в выгодном положении. Хотя прямо сейчас ему ничего не угрожает. Иными словами, он в таком же положении, как все.

— Что-то еще раскопали для своих записей в ящике?

— Я бы сказал, в секретном ящике. — Бабель поднялся с подоконника, на котором все это время сидел, и потянулся. — Надо немного пописáть перед учениями. Они начнутся после обеда. Кто знает, смогу ли я снова держать ручку, после того как проведу полчаса в противогазе.

— Поверьте, полчаса в противогазе лучше, чем один глоток газовой смеси. Мне приходилось видеть, как люди травятся газом, и я надеюсь, что больше не придется сталкиваться с подобным зрелищем.

— Конечно, если дело дойдет до войны, не думаю, что фашисты станут разбрасывать букеты с бомбардировщиков. Нужно готовиться. Я слышал, что Сталин приказал рыть метро на максимально возможной глубине, чтобы можно было укрыться от налетов с воздуха. И если мы готовы к бомбам, то почему не приготовиться к газовой атаке?

— Вы действительно думаете, что на нас нападут?

— Они уже готовятся к этому, мой друг. Мы стреляем в них в Мадриде, а они отстреливаются. И поверьте, Испанией это не ограничится. — Он пожал плечами. — Сталин это понимает. И делает все, чтобы мы были готовы к этому.

— Да, — сказал Королев, думая о людях из стали, которые уверены, что остальные слеплены из такого же теста.

Бабель попрощался и ушел. Какое-то время Королев каждой клеточкой ощущал свои сорок два года. Мысль о еще одной войне, со всеми ее ужасами и трудностями, словно тяжелый камень, давила на него. Ему хватило войны против немцев и австрияков. Он помнил лица убитых молодых ребят, среди которых мог оказаться сам. Они гибли тысячами, и в конце Первой мировой войны их было уже миллионы, а потом столько же в Гражданскую. В этот раз будет еще хуже — с новыми танками, бомбардировщиками и оружием, которое может положить сразу целый батальон. Конечно, он пойдет воевать, если до этого дойдет. Он прекрасно знал свой долг, как и другие граждане.

Размышляя об этом Королев, вероятно, уснул, потому что следующей картинкой, которую он помнил, было лицо Валентины Николаевны в проеме двери. В бледном свете солнца, падавшего через окно, ее волосы отливали золотом. Такая красавица, будто с рекламного плаката!

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Неплохо. Лучше. Я не привык все время лежать. Думаю, я уже могу подняться.

— Отлично. Сейчас принесу вам чаю. Ваш коллега Семенов скоро приедет. И звонил полковник Грегорин — он надеется, что вы быстро поправитесь.

— Спасибо, — сказал Королев, думая, каково Грегорину теперь, когда его марионетка соскочила с веревочек.

— За вами, мужчинами, нужно постоянно присматривать. Но я не против.