[24] В большинстве случаев нагучица — древняя старуха с веретеном в руках и с огромными грудями, закинутыми за спину. В данном варианте нагучица выступает в мужской ипостаси. Это можно объяснить общей деформацией традиционного сюжета, в частности, в предыдущей записи с героем состязается сама красавица.

[25] Три серые змеи в традиционных сказках и нартском эпосе предназначаются для расправы с героем. В ряде случаев герой побеждает их с помощью магии — «стальных» усов (змеи обычно сидят в преподнесенном ему хмельном напитке). В данном случае в соответствии с ситуацией герой убивает змей мечом.

[26] По обычаю адыгов, перед свадьбой невесту (особенно если она из другого аула) отводили не в дом жениха, а в дом его родственников или какого-нибудь уважаемого человека, где оберегали честь и достоинство невесты (см.: М. И. Мижаев. Мифологическая и обрядовая поэзия адыгов. Черкесск, 1973, с. 92).

[27] В сказке нашли отражение дружественные связи адыгов с соседними народами. Упоминания об отношениях с калмыками встречаются весьма часто.

[28] Конь занимал особое место в жизни горца. Не случайно в сказках нередко подчеркивается, что коней лучшей породы содержат в тайне от окружающих, в подземной конюшне, куда не должны проникать даже солнечные лучи.

[29] Одна из сюжетных универсалий нартского героического и сказочного эпоса адыгов, Во время игры в альчики — «бабки» мальчик, проигравший свои альчики, начинает отнимать их у победителя. Тот, защищаясь, упрекает его, говоря, что лучше бы он отомстил за смерть своего отца. Вторая часть эпизода — испытание матери с целью узнать у нее, где находится знаменитый табун хана, — утрачена. Явное свидетельство деформации традиционного сюжета, характерное уже для записей конца XIX в.

[30] Постоянный прием, который пускает в ход герой адыгской волшебной и иногда бытовой сказки при встрече с великанами, внушая им таким образом уважение к своей силе.

[31] Победа над чудовищем, которое каждую ночь высасывало кровь у героини сказки,— традиционный подвиг сказочного героя.

[32] Обычно орел выносит героя из подземелья или из «другого» мира в благодарность за оказанные ему услуги; в данном случае — явная деформация древнего сказочного мотива.

[33] Месть героя (или героини) за кровь отца, брата или мужа — традиционный мотив адыгского фольклора (главным образом нартского эпоса и сказки). Иногда мститель привозит кровь убитого врага родителям погибшего, ослепшим от слез. Протерев ею глаза, они обретают зрение.

[34] В фольклоре разных народов Кавказа женщина выступает мстительницей исключительно в тех случаях, когда в роду истреблены все мужчины, способные совершить возмездие.

[35] Стальные ножницы — традиционный предмет обихода героинь адыгского фольклора (преимущественно героического эпоса и сказки). Вероятно, это какой-то древний мифологический предмет, исконное значение которого утрачено. Е. Б. Вирсаладзе высказывает предположение, что эта мифологема связана со стрелой-ножницами — «знаком» хозяйки зверей, владычицы леса. См.: Е. Б. Вирсаладзе. Грузинский охотничий миф и поэзия, с. 73—74.

[36] В сказках адыгских народов отразились древнейшие представления о связи человека с тотемными животными. В данной сказке мотив рождения человека от зверя сильно затемнен (эпизод о том, как у львицы появился сын-человек, опущен), но вместе с тем связь Аслануко с миром животных сохраняется до конца. Даже обретя верного друга среди людей, Аслануко в конце концов уходит в лес.

Упоминания о слонах, львах, крокодилах и прочих экзотических животных, не обитающих на Кавказе, характерны для фольклора народов Кавказа. Эту особенность еще в прошлом веке отметил известный кавказовед П. К. Услар: «Несмотря на незнание или полузнание горцами львов и орлов, и львы и орлы часто употребляются ими для сравнения» (см.: П. К. Услар. Этнография Кавказа, II, с. 82).

[37] Как правило, герой сказки встречает на своем пути одного иныжа (реже — трех, а иногда и семь). Упоминания о крае (стране) иныжей, где они властвуют безраздельно, крайне редки Характерно, что иныжи соблюдают те же обычаи, что и горцы, в частности обычай гостеприимства.

[38] Описание того, как герой становится «молочным» сыном нагучицы, традиционно для адыгской сказки. Стабильна и формула-проклятие, которое произносит при этом нагучица.

[39] По обычаю, хозяин должен был сопровождать гостя, пока тот не достигнет границ его края или пока гость не поблагодарит его и не разрешит возвращаться обратно.

[40] Традиционный мотив фольклора народов Кавказа, в частности адыгского нартского и сказочного эпоса: убитое на охоте и освежеванное животное оживает и, убегая от охотника, говорит, что в его «воскресении» нет ничего удивительного. Узнать о более удивительном происшествии животное отсылает охотника к кому-нибудь другому. Рассказ последнего обычно представляет самостоятельный и развернутый сюжет.

[41] Распространенный вид состязания сказочных богатырей — вбивать по очереди друг друга в землю. Тот, кто вгонял противника по горло, сносил ему голову.

[42] Оставить мужчину без головного убора — значит оскорбить его мужское достоинство.

[43] Кормить охотников и ухаживать за конями должен был хагрей.

[44] По обычаю, самый младший из спутников должен ехать (или идти) с левой стороны. Если старшему понадобится послать его с каким-то поручением, ему не надо нарушать общий строй.

[45] По обычаю, женщины в присутствии мужчины не должны были садиться, не ели с ним за одним столом.

[46] В сказочном эпосе горцев весьма часты упоминания о «другом» мире или о нескольких мирах (верхнем, нижнем, среднем). Попав в этот «другой» мир, герой нередко обнаруживает, что жизнь там идет по тем же законам, что и на земле (в сказках тюркоязычных народов, например, в «другом» мире живут различные чудовища, враждебные человеку).

[47] В сказке наряду с древнейшими мотивами («другой» мир) находим и отзвуки весьма поздних — патриархальных — представлений: отец лишает дочь княжеского сана только потому, что она вернулась с ребенком, отец которого никому не известен.

[48] По обычаю горцев, младшие относились к старшим с большим почтением, и только предательство тестя позволяет Едижу обращаться с ним непочтительно.

[49] Эпизод о победе Едижа над орлом, вероятно, утрачен. Ничего не говорится и о его возвращении в «другой» мир, ко второй жене.

[50] В некоторых вариантах этой сказки говорится о том, что герой родился от сожительства медведя с женщиной, которую он похитил, унес к себе в берлогу и сделал своей женой. В публикуемом варианте мотив происхождения героя от тотемного животного утрачен — медведь только воспитывает ребенка и наделяет его богатырской силой.

[51] Древнейший мотив воспитания героя тотемным животным контаминируется с явно более поздним сюжетом о его борьбе с князем.

[52] В этой сказке, как и в некоторых других, встреча охотника с оленем оказывается роковой. Возможно, что в этом эпизоде отразились мотивы отношений охотника с «хозяйкой» леса, впрочем сильно затемненные (ср.: Е. Б. Вирсаладзе. Грузинский охотничий миф и поэзия, с 32—33).

[53] В этой сказке, как и в других, жизнь в подземном мире нисколько не отличается от земной, хотя он находится на «семь ярусов» ниже земли (см. также сказку № 10, примеч. 1).

[54] В знак почтения к старшему молодой человек не мог сесть в его присутствии и, конечно, не мог пользоваться его услугами.

[55] Ответ Долетмиза — традиционная реплика героя адыгского фольклора. В других вариантах она бывает более развернутой, но смысл ее стабилен: герой выезжает в путь не в поисках богатства, а для того чтобы совершить подвиги или побольше угнать о незнакомых краях.

[56] Превращение красавиц в чудовищ-бляго никак не мотивировано. Правда, в дальнейшем развитии сюжета жены Долетмиза обнаруживают необыкновенные способности — не только выстраивают за одну ночь красивые дома, но и подсказывают мужу, как выполнить трудные задачи, поставленные перед ним усарежем. Однако в других сказках все это делают обыкновенные женщины. Вероятно, какие-то элементы сказочного повествования утрачены.