Ибо взять, да и нарисовать краской на поверхности все-таки порою — сильно хочется!

Ибо, видимо, это занятие относится все-таки к числу базовых, врожденных человеческих потребностей — которые, впрочем, нынче Оганян —

Четверги на Бауманской

1996 конец — 1997 начало

По четвергам, короче, все они собирались,

Люди разные у Оганяна.

Премудрости разной всячески там предавались –

Трезвые до посинения, до того он дошел,

что ведь в дом не пускал, кто пришел если пьяный!

Средь завсегдатаев А., например, там был Ерофеев

(См.), еще Осмоловский (см.),

Гутов Д. заходил (см.), заходил Звездочетов

(См.), многие прочие,

коих которых всех назвать не сумею,

Ибо это ведь не является же официальным отчетом;

Было, короче, весьма интересно, даже просто пердуха!

Настоящая просто пердуха, как Горбачев говаривал

В изложении Довлатова,

что расшифровывается «пир духа»,

и т. д. — надоело до чертиков мне писать всякие познавательные сведения — и при этом одну только правду! — вот, решил, позабавнее будет хоть изложить ее стихотворным способом.

Но без прозаической правды, вижу, все равно, не обойтись.

Она такова.

«Мне очень понятно все, что ты написал мне о «крайнем равнодушии, оковывающем тебя». Это чувство я пережил сам и отчасти переживаю до сих пор. Между прочим, под влиянием его бежал я за границу, где провел более трех месяцев. За эти дни я почти ничего не делал, во-всяком случае, не делал, не писал ничего важного. Да и теперь, вернувшись в Москву, к своим книгам, к своим бумагам, я с явным насилием принуждаю себя жить и работать.

Этому внутреннему неустройству соответствует вполне неустройство внешнее. Я говорю о нашей, русской художественной жизни. Сколько я могу судить, в ней господствует полный распад. Былые союзы и кружки все разложились. Былые руководящие идеи изжиты, — новых нет.»

Это В.Брюсов пишет Вяч. Иванову 18 января 1910 года.

Аналогичное происходит и в середине 1990-х в Москве среди контемпорари арта.

К середине 1990-х кризис в московском контемпорари арт становится очевидным — развал структур, полная непонятность что делать дальше, пучина уныния, в которую все начинает потихоньку погружаться, — см. Середина 1990-х, Институции.

Встает классический вопрос: что делать?

— Создавать эти структуры и институции! — отвечает Оганян. — Возобновлять старые! Опять устраивать квартирные выставки, опять кухонные посиделки с обсуждением проблем и задач контемпорари арта, налаживать рассыпавшиеся горизонтальные связи — то есть, все начинать заново.

Среди прочего, что он пытается предпринять в этих целях, он организовывает у себя на дому что-то типа теоретического салона по вопросам новейшего искусства. Собрания людей по четвергам, на которые приходят — Звездочетов; Гутов; Ерофеев; Осмоловский; Гор Чахал; и др. и др., обычно человек по около пятнадцати за раз — эти вопросы обсуждать: какие были выставки, какие прочие события, какова сейчас ситуация в стране и мире по части контемпорари арт, и что же делать в связи с ней.

Вывели ли эти посиделки современное искусство из тупика, сказать трудно, но какое-то время это было действительно довольно интересно. Все-таки приятно порою послушать умных людей, разумно обсуждающих весьма мудреные вопросы; любитель и многолетний самиздатель всякого самиздата, я предлагал Тер-Оганяну А.С.: давай эти посиделки записывать на магнитофон, а потом издавать в виде журнальчика — «Беседы о новейшем искусстве»!

Но Авдей не захотел: слишком хлопотно.

Шабельников, Юрий

Ростовский, теперь московский художник. В начале 1980-х учился вместе с Тер-Оганяном в ростовском-на-дону художественном училище им. М.Б. Грекова и был там самым продвинутым по части контемпорари арт: если другие добирались в своем развитии в лучшем случае до футуризма и Пикассо, то Ш. уже тогда понимал Поллока и Раушенберга. В училище подружился с Т. и все 1980-е годы оказывал на Т. значительное влияние: например, тогдашние убеждения раннего Оганяна относительно живописной живописи — мне представляется, это в значительной степени именно результат влияния Шабельникова.

Шаповалов, Юрий

Приятель автора этих строк из города Тюмени. Он приезжает ко мне в гости, в рамках культурной программы я его веду в гости к Тер-Оганяну на Бауманскую, где, как всегда, куча народу, который обсуждает вопросы жизни и искусства. Шаповалов Ю. с интересом слушает все эти разговоры, а потом в недоумении спрашивает:

— Так я не понял, вы это не шутите? Вы — правда против царя?

Тер-Оганян А.С. очень обрадовался этому.

— Вот-вот! Новое мышление все-таки победило! Приезжает паренек из Сибири, потом вернется к себе, будет рассказывать: у столичных интеллигентов побывал, так они — против царя! Мечтали вернуться в 1902 год — он на дворе, пожалуйста!

(Осмоловский на следующий день меня спросил:

— Ты это кого приводил? Посмотришь — шофер, а начнешь говорить — и это он знает, и то он читал, и во всем разбирается?

Я передал эти слова Шаповалову Ю., ему было очень лестно, что его приняли за шофера. Потому что на самом деле папа у него — банкир, и сам он — человек, у которого папа — банкир.)

Шаргунов Александр,

протоиерей

Тот самый, который изо всех сил добивался сначала возбуждения уголовного дела против Оганяна, а потом — его осуждения: водил на суд толпы кликушествующих старух, ультраправославных, но вполне охочих до погрома подростков и казаков, и проч. Весьма видный церковный деятель, один из лидеров православных фундаменталистов, постоянный автор газеты «Завтра», один из «красных попов», то есть таких попов, которые агитируют за Зюганова.

Если кто думает, что он только против Тер-Оганяна А.С., или хотя бы только против контемпорари арт, или хотя бы только против современной культуры с поп-музыкой, мини-юбками и макдональдсом, — он ошибается. Протоиерей Шаргунов — против любой светской культуры вообще: и против Пушкина, но и против Тютчева, но и против Достоевского: зачем они нужны? есть молитвослов! А эти достоевские от молитвослова — отвлекают, и следовательно, являют собой один только вред. То есть, Шаргунов серьезно хочет — или во-всяком случае мечтает — заставить всехжить по монастырскому уставу. Для их же, конечно, блага.

Ну, а тех, кто не захочет этого, а тем более будет активно этому мешать — что же в Библии про это написано: и про паршивую овцу в стаде, и про что с ней делать.

Конечно, на Пушкина замахнуться, а уж тем более на Достоевского — руки коротки, а вот тут Оганян подвернулся, сам, добровольно!

Я ему это говорил. То есть, А.С.Тер-Оганяну.

— Ты на чью мельницу воду льешь? — говорил я ему. — Ты же —!

Но Оганян, кстати, совершенно протоирея Шаргунова, когда я ему рассказал, кто это такой и чего хочет, — более-менее одобрил.

— Его позиция мне понятна, — ответил он, — и она совершенно разумна. И ты, если бы действительно и серьезно был православный, должен его поддержать. Ты должен все вот это, — дело происходило на Ленинградском вокзале, была ночь, дождь накрапывал, ларьки сияли огнями, они отражались в мокром асфальте, пахло паровозами, ужасная музыка вырывалась из репродукторов, — ненавидеть и мечтать истребить. И чтобы вокруг был один скит, старцы с бородами, и так далее. А если ты этого не ненавидишь, то либо ты просто сволочь, на названии «православного» делающий бабки, как Патриарх Алексий, либо авангардист, который выделывается, как Тимур Новиков (тоже, кстати, очень несимпатичный тип). Но, поскольку очевидно, что первое неверно, значит, верно второе. — говорил А.С.Тер-Оганян.