— Снова за кисть взялся? Да еще за пейзажики? И правильно, — одобряет его деятельность автор этих строк. — Нужно и за рукомесло порою приниматься, а то совсем погряз в концептуализме. И, смотрю, и выпивать себе не отказываешь? И тоже правильно! Как настоящий художник, подлинный мастер кисти. А то совсем в умничаньи погряз, совсем стал концептуалист, только что не очкастый. Которым и пейзажики написать, и водяры засадить кишка тонка, только бы языком чесать — «Деррида»! «Хайдеггер!» «Деконструкция!» Неужто на пленэр выбирался? Так прям в чистом поле сидел и писал?

— Во-во, именно на пленэр, — отвечает Оганян — Подлинный классический художник-модернист во всей его красе. Ты на бутылки посмотри. На этикетки.

Беру одну, смотрю: этикетка как этикетка, винная. Другую смотрю.

— И что?

— А ты с пейзажами сравни.

Вон оно что! Пейзажи Оганяна срисованы с этикеток — ибо на винных этикетках обычно бывает нарисован пейзаж, изображение того места, откуда собран виноград, из которого вино сделано. То есть, оганяновы пейзажи все-таки были не бесхитростным импрессионистским срисовыванием с натуры, а все-таки концептуалистским проектом, смыл которого был в том, что Оганян изображал из себя ленивого и простодушного художника, импрессиониста-самоучку, который читал в книжках, что импрессионисту положено ездить на пленэр, да — лень, и — опять лень, и — пьянство мешает, и вообще как-то все… Вот он и организовывает себе пленэр не отходя от ближайшего ларька.

Таков художественный смысл затеянного и осуществленного Тер-Оганяном А.С. под названием «Художник и его модель».

Смысл — если уж разжевывать все до конца, в том, что это пародия на два общераспространенных представления о художнике:

1) художник есть человек, который все время ездит на природу, и там пишет этюды;

2) столь же распространенное — что художник пьет, ибо богема.

Впрочем, в случае с Т. последнее (в тот момент) абсолютно соответствовало истине.

Хэммет, Дашил

Классик американского детектива, один из его создателей — «Мальтийский сокол», «Проклятие Двейнов» и т. д.

Пытаясь приобщить Оганяна к ценностям массовой культуры, я — осенью 1991 года — подарил ему книгу Хэммета, объясняя: это тот же Бабель, только лучше! Забойнее: «ночь была еще молода, а у меня только шесть птенчиков в моем браунинге». (Бабеля Оганян является любителем: «Беня был король, а у вас на носу очки, а на душе осень»)

Восемь лет с тех пор пролежала эта книжка на журнальном столике у Оганяна, причем он ее специально не прятал в книжный шкаф, а держал все время на виду, надеясь заставить-таки себя как-нибудь взять ее да прочитать — но так и не сумел.

Вот сколь велико отсутствие у него интереса к поп-культуре в ее любых проявлениях.

Цифровик

Являясь все-таки писателем, автор этих строк порою решает проявить-таки озабоченность проблемой чистоты русского языка. Например, однажды я решил все-таки все взять и, наконец, позаменять все заграничные слова их русскими эквивалентами, и метрополитен называть теперь исключительно «столичняком», гуталин — «хорошилом» (ибо он от слова «гут» — хорошо), и т. д.

Но застрял на слове «компьютер». Никакого русского заменителя мне в голову не приходило. Я совещался с разными людьми, все задумывались, но так никто ничего и не смог придумать хоть сколько-нибудь убедительного. Ну, человек по имени А.Струков предложил, например, «цифровик». Но, сами понимаете, как-то оно… Да и слово «цифра» — оно ведь тоже не русское!

А вот Оганян, когда я ему это рассказал, нашелся немедленно:

— Самодум! — воскликнул он.

И, конечно, это замечательно придумал.

Вот каков Тер-Оганян на самом деле.

ЦРУ

Если кто полагает, что это именно оно (или Моссад— см.) финансирует все московское контемпорари арт, ему сообщаю: вовсе нет. Ни копеечки! По анекдоту: правда ли, что жиды Россию продали? Да? А где же мне получить свою долю?

***

Хотя, кстати, я думаю, что если бы оно, ЦРУ, действительно вдруг вздумало бы финансировать его, в смысле — давать художникам деньги, то Оганян, я полагаю, деньги бы эти — взял.

Я бы, во-всяком случае, — точно взял, а я, в отличие от Оганяна, в общем, скорее из лагеря «патриотов».

Прийди ко мне это ЦРУ, принеси сколько-нибудь денег, скажи:

— Вот тебе денег за твои сочинения, пиши больше, мы еще будем давать, — я без всяких колебаний бы взял.

Если бы выдвигались бы какие-нибудь условия — то писать, это не писать, — тогда бы не взял.

А если бы за то, что я и так добровольно и бесплатно делаю, — а ЦРУ бы почему-нибудь бы пришло бы к выводу бы, что это соответствует его интересам, и решило мне за это бы дать денег — несомненно бы взял, а что там думает ЦРУ о соответствии его и моих интересов — это мне по барабану.

Черный квадрат

В 1915 году (или 1916-м) Малевич выставил его, заявив при этом, что написав оный, полностью завершил тем самым развитие мировой живописи. С тех пор, в том числе благодаря и вышеупомянутым заявлениям, сия картина есть одно из самых знаменитых произведений мирового авангарда, и при этом одно из ставящих простого человека с улицы в самый большой тупик: что это? Шутка? Тогда почему так с этим квадратом носятся? Что в нем все-таки хорошего?

Отвечаю.

Насколько мне кажется — если, конечно, я правильно понимаю, в чем отнюдь не уверен — хорошего в «Черном квадрате» то, что слова Малевича о завершении им мировой живописи — правда. Нужно только уточнить — авангардистской живописи. По порядку.

Вся история авангардизма есть, на мой взгляд, история поиска, типа как алхимики искали философский камень, — того, чем оно действует, искусство. В чем же его, в конце концов, то которое —

Поиски эти осуществлялись вполне научным методом — методом редукции: отбрасывать одну за другим составляющие и смотреть — продолжает ли действовать, или нет.

И вот:

Импрессионисты выбросили сюжет — оказалось и без него отлично!

Постимпрессионисты отказались от светотени и воздуха — Сезан, Ван-Гог, Гоген, у которых все происходит, в общем, в более менее абстрактном пространстве, — оказалось, не в светотени суть.

Матисс покусился на объем, став писать почти совсем плоскостные картины, — оказалось, художественная сила не в объеме: картины Матисса действуют на человека, и сильно.

Кандинский выбросил самое изображение, Мондриан примерно тогда же — цвет и эмоции, стал писать бледные однотонные квадратики: и все равно, оказалось, получается искусство, и довольно убедительное.

Ну, вот Малевич, и сделал последний шаг в этом направлении: он тогда не нарисовал ничего: черный квадрат, отсутствие всего.

И тем самым, в общем, действительно сделал последний шаг в этом направлении отбрасывания и редукции. Вот почему его тезис о том, что он тем самым завершил живопись, имеет смысл — если вести речь об авангардистском живописи в ее историческом развитии 1860–1915.

Так я это понимаю.

Хотя, кстати, Оганян, прочитав это, вполне возможно, будет очень сильно ругаться, утверждая, что я все понимаю совершенно неправильно, то есть ничего не понимаю — мы с ним этого вопроса не обсуждали, это я изложил свою собственную точку зрения.

***

Но сам авангардизм на «Черном квадрате», как известно, не закончился — пошли «объекты», «инсталляции», а там и «хэппенинги», «акции», «перформансы» и проч., и проч., да и от живописи как таковой тоже все равно не отказались, хоть Малевич ее и «закончил». Не отказался в том числе и сам Малевич, и писал, и красил, и не только супрематические свои «супрематоны», но и фигуративную живопись, и даже чуть ли не совсем реалистическую.