Невероятны по своей проникновенности и сложности ощущения ромадинских интерьеров — то огненно-густых с глубокими тенями, то серебристо-светлых и певучих, располагающих нас к грезе, к прочтению по-новому строк Тютчева, Фета, самого Пушкина…

Желание понять поэзию, прочесть поэзию наших великих поэтов достигается Ромадиным не сходством сюжетным, не попыткой писать внешне похожий жанр.

Нет!

К этому лирическому состоянию нас зовет колорит, живописный ряд полотен мастера ассоциации, метафоры — вот стихия художника, и мы невольно попадаем в плен его таланта, мощного и тонкого, мудрого и по-детски восторженного.

Никакой иллюстративности!

Только мир высокой поэтики — вот грани ромадинского дарования, столь не схожего ни с кем.

Живописец Ромадин возвращает нам, городским жителям, первозданную прелесть природы.

И мы получаем редкое наслаждение, любуясь пейзажами Ромадина, ощущаем шелест весенней листвы, вдыхаем горький запах дыма осенних костров, любуемся многоцветьем пряных душистых лугов и пушистым инеем, украсившим кружевным убором белоствольные березы.

Глядя на полотна художника, мы невольно приобщаемся к поэзии русского пейзажа, вспоминаем бессмертные строки Пушкина, Тютчева, Есенина, Тургенева, Гоголя, Толстого, Чехова, слышим прекрасную музыку Глинки, Чайковского, Рахманинова, словом, мы прикасаемся к исконным корням нашей русской древней культуры.

Но Ромадин — дитя своего века.

Было бы неверно представить живописца иноком, бродящим по лесной глухомани и не видящим стремительных изменений облика нашей земли, гудящей от строек, грохота стальных путей, не замечающим новых кварталов старых городов.

Николай Михайлович — сверстник и современник Дейнеки, Пименова, Нисского, мастеров, показавших в своих картинах преображенный лик страны.

Ромадин избрал благородную и трудную стезю — воспеть вечную красу нашей Родины, и мы сегодня с особой остротой чувствуем необходимость сохранности заповедной природы, дающей человеку здоровье, духовную свежесть и силу, саму жизнь…

Нам очень нужны истинные картины, картины-вехи, художественно осмысливающие грандиозные изменения нашей страны, но это никак не отрицает воспитания в нашем многомиллионном зрителе высокого чувства ощущения красоты, любви и уважения к нашему национальному богатству — лесам, полям, озерам, рекам, — выраженного в небольших станковых полотнах с таким интимным и духовно близким каждому сердцу именем — пейзажи Отчизны.

ТАИР САЛАХОВ

Это было почти двадцать лет назад.

Москва готовилась встретить новый, 1969 год.

Помню синий, вьюжный, снежный вечер, когда вместе с Александром Александровичем Дейнекой и его женой мы входили в нарядно украшенный зал Центрального Дома работников искусств.

Помню большой стол, веселых людей, музыку.

И то ни с чем не сравнимое мгновение, когда шумный зал вдруг замер и в наступившей прозрачной тишине раздался мелодичный перезвон курантов…

Мерно начали бить главные часы Родины, отсчитывая время… Новый год!

Сколько значения для каждого человека вложено в эти слова! Сколько пожеланий счастья, здоровья, творческих успехов произносилось в эти минуты…

Александр Александрович Дейнека выглядел необычно.

Ведь мы привыкли видеть его в спортивных пестрых рубашках, а не в торжественно белой накрахмаленной сорочке с галстуком, надетыми для этого случая.

Великий мастер был особенно оживлен. Много шутил…

Кто мог подумать, что этот год будет последним в его огромной по масштабу работы жизни?.. Вдруг посреди общего разговора он произнес:

«Кто-то из известных живописцев как-то написал: «Истинный художник должен принадлежать своему времени». Давайте же поднимем бокалы за жизнь!»

Минуты летели, и в яркой карусели новогоднего веселья казалось, что само счастье находилось где-то совсем рядом.

К нам подошел стройный загорелый молодой человек с ослепительной улыбкой и добрыми глазами. Он поздравил Александра Александровича и всех нас с праздником.

Дейнека, как всегда, зорко посмотрел прямо в глаза говорившему, приветливо улыбнулся и сказал:

— Спасибо, Таир.

Он был немногословен, но каждая фраза Дейнеки поэтому звучала особенно весомо.

Таир Салахов — а это был он — крепко пожал протянутую ему большую, массивную руку мастера и произнес негромко:

— Вам спасибо, вам огромная благодарность за школу, за ваше вперед зовущее искусство.

Прошли годы…

Но теперь особенно отчетливо и выпукло я вижу эту нечаянную встречу таких разных и по возрасту, и, наверное, по охвату мира художников. Учителя и ученика. Мастеров одного фронта…

В этом, ставшем с течением времени уже символическим рукопожатии я осязаю как бы жест доверия к молодежи, к тем, кто понесет дальше эстафету нашего искусства — искусства, в рождении которого принимал такое деятельное участие сам Дейнека. Воспевший в своем творчестве любимую Родину и великолепно, ярко и незабываемо отразивший жизнь молодой Страны Советов в десятках ныне ставших классическими холстов, он высоко поднял гордое имя гражданина-художника.

Таир Салахов уже в ту пору был сложившимся, широко известным и у нас, и за рубежом живописцем, создавшим ряд новаторских портретов, композиций, пейзажей.

Ему было в тот памятный вечер сорок с небольшим лет.

В жизни каждого человека, художника огромную роль в его мировидении играет юность…

Таир — сын Баку, Апшерона…

Дюны Нардарана. Следы на песке мальчишеских ступней, быстро стираемые свежим ветром.

Шепот Каспия, рассказывающего свои древние сказки, плеск рыбачьих весел, розовая улыбка цветущего миндаля.

Неспешный накат волн.

Женщины Апшерона.

Запах нефти и роз. Шелест пыльной зелени апшеронских деревень.

Старые руины как полустертые знаки ушедших времен… И скрежещущие, и грохочущие нефтяные вышки как графический символ нашего века.

Вот мир, полный радужного сияния и трепещущих бликов солнца, которые запечатлелись навсегда на сетчатке глаз юного Таира и проникли глубоко в душу будущего художника.

Он бродил по кривым улочкам, всматривался в затейливые домики, сложенные из подаренного морем ракушечника, чутко прислушивался к музыке Востока — звонкому топоту копыт, крикам ишаков, пению озорного шалого ветра, раздувавшего легкие одежды идущих с кувшинами девушек. Долго бродил мальчик по набережной тихой бухты, в которую вечером словно опрокидывались теплые огни большого города.

Детство — пора неповторимая, когда искристая сила жизни заставляет тебя вдруг мчаться сломя голову наперегонки с ветром или толкает часами глядеть в малахитовую, пронизанную светом глубину моря, где плавают диковинные рыбы и медузы, и кажется порою, что ты сам становишься частью этой заколдованной красоты.

Или вдруг чья-то рука приводит тебя на нефтяные вышки, и ты, стараясь не мешать взрослым, вглядываешься в нелегкий труд гордых, загорелых, кряжистых, сильных и мужественных людей…

Весь этот дивный и непостижимый мир — твой!

Гляди, осязай и запоминай!

И именно в эти далекие тридцатые годы сложился круг образов художника, очерченных любовью к своей земле и ее людям — рыбакам, строителям, нефтяникам, виноградарям… Творцам.

И когда настал момент и крепкая юношеская рука взяла кисть, палитру и краски, да, с той поры до сегодняшнего дня, где бы он ни был, в какие бы далекие края ни бросала его судьба, он никогда не забывал музыку своего детства, звуки, запахи, цвета своей Отчизны. Баку…

Город особенный, где зримо живут рядом вчера, сегодня и завтра. Седые мечети, узкие переулочки, шум и гомон базаров с их толчеей и тем особым ароматом красок, которые свойственны лишь Востоку, грохот машин, мир нефти и техники самой современной, а рядом- вечное море, то бешеное, с седыми бурунами, то ласковое, изумрудно-лазоревое.