Изменить стиль страницы

«А что я сделал и что еще должен, обязан сделать во имя этого светлого завтра?

Каждый, кто близко знал Игоря Эммануиловича Грабаря, не переставал удивляться его взрывчатой энергии. Ведь, по существу, с годами (а в послевоенную пору ему было далеко за семьдесят) Грабарь не утерял своей «боевой формы».

Он успевал бывать на десятках заседаний, в институте, а главное — он продолжал работать как живописец и ученый.

Больше всего поражала в Грабаре его постоянная неистовая приверженность к станковой живописи.

Никогда не забуду его откровенного восторга у талантливых работ дипломников Московского института изобразительных искусств.

Игорь Эммануилович свято верил в возрождение московской школы живописи, восходящей по традициям к таким великолепным мастерам, как Константин Коровин, Исаак Левитан, Михаил Нестеров.

Эго отнюдь не означало, что он не любил французских импрессионистов — Клода Моне или Камилла Писсарро.

Но европейская образованность, энциклопедические знания никак не мешали ему оставаться истинным патриотом родного ему русского искусства.

Трудно забыть, с каким темпераментом и теплом он рассказывал студентам о своей учебе в мастерской Ильи Ефимовича.

Репина, о плеяде его изумительных учеников — Кустодиеве, Малявине, Сомове…

Грабарь был поистине одним из патриархов русской культуры, и великое счастье доставляло слушать его, общаться с ним. Невольно, глядя на его характернейшую фигуру, вспоминался блестящий портрет, писанный с него Малявиным. Шарж, нарисованный Валентином Серовым…

Но, пожалуй, что было самое изумительное в Игоре Грабаре, это его способность сплачивать художников, заражать их идеей поиска прекрасного, великолепное умение свободно обращаться с тем запасом знаний, который он хранил.

В судьбу каждого из нас в начале жизни вошли замечательные книги, созданные под редакцией Грабаря в издании Кнебеля.

Уже это одно увековечило память о нем.

Ведь в этих книгах впервые появились великолепные монографии о Валентине Серове, Михаиле Врубеле, Андрее Рябуш-кине, Михаиле Нестерове, Исааке Левитане — мастерах-новато-рах, утверждавших отечественную школу живописи.

Игорь Грабарь навсегда остается в памяти как необычайно светлый, озаренный высоким призванием человек и художник.

Но лучшей, живой памятью Грабарю была молодежь, которую он пестовал в институте.

Среди них одним из самых талантливых студентов-живопис-цев был Виктор Цыплаков. В его лучших полотнах заложена мечта Грабаря о возрождении московской школы.

Не забыть мне последнего посещения его студии. Виктор сказал: «Когдаже напишешь, друг, очерк…»

Три работы: «Утро» (институтская постановка в мастерской Григория Михайловича Шегаля), «Гурзуф» — шедевр русского пейзажа, портрет писателя Леонида Леонова — лишь малая часть того, что он создал.

Виктор Цыплаков был светлый, честный, беспредельно преданный искусству художник. Страшная болезнь оборвала жизнь. Это — Рок. Ведь он мог сделать неизмеримо больше.

Ему было все дано…

Мастера и шедевры. Том 3 i_041.jpg

Автопортрет

ПЕТР КОНЧАЛОВСКИЙ

Тускло светят фиолетовые, синие фонари. Суровы темные громады домов. В сером вьюжном небе шарит одинокий прожектор. Пустынно. Москва. 1942 год.

Ночь глядит в заклеенные крест-накрест бумагой окна. В квартире тихо, все спят. Вдруг покой прорезает резкий звонок. В передней комендантский патруль в белых дубленых полушубках. Проверка документов. Ручной фонарик осветил огромную фигуру хозяина.

— «Петр Петрович Кончаловский. Год рождения 1876», — читает боец. — Пожалуйста, — возвращает он паспорт.

Патруль прошел в комнату к сыну, Михаилу, — все в порядке. Затем идут в столовую, и луч фонарика внезапно озаряет лежащего человека.

— А это у вас кто тут? — спрашивает красноармеец.

— Этот живет у нас без прописки, — отвечает Михаил.

Пучок света выхватил из мрака бледное молодое лицо с темными большими глазами, скользнул по золоту эполет, сверкнул по рукояти сабли, сжатой маленькой, но энергичной рукой, замерцал на газырях и погас, запутался в косматой черной бурке. В тьму комнатки будто ворвался голубой кавказский рассвет. В широко распахнутую дверь стала видна запряженная парой бричка, а вдали изумрудная долина, покрытая прохладной тенью. Светает. Мирные дымы встают над аулом. Вверху в грозном одиночестве ослепительно белый, снежный Казбек.

— Лермонтов, — узнают бойцы, — кто это написал?

— Отец, — отвечает Михаил.

И потом они вместе с художником Петром Петровичем Кончаловским долго стоят у большого холста.

— Крепко работаете, — взволнованно произносит молодой боец и пожимает руку Петру Петровичу. — Простите за беспокойство, желаем быть здоровым…

Война. Кончаловский отлично знает, что это такое. В 1914 году он, русский прапорщик, артиллерист, дрался с врагом под Леценом, выходил из окружения, был ранен. Три года фронта.

Сегодня шестидесятишестилетний мастер не покинул любимый город, не уехал в эвакуацию. Он, как всегда, на посту, в мастерской. Пишет ежедневно, упорно, вдохновенно.

Но наступает зима, в студии становится холодно.

И художник решает перенести картину «Лермонтов», над которой он работает, на квартиру.

Правда, комната мала, нет возможности отойти от холста, и приходится писать почти вслепую. Конечно, и здесь не тепло, и живописец трудится в полушубке, в перчатках. Он работает жадно, помногу, и невзгоды не могут помешать ему.

Вскоре произошла вторая, не менее знаменательная встреча «Лермонтова» со зрителем. Вот как это было.

Старый особняк в Собиновском переулке. Дом Совинформ-бюро. Здесь в это суровое время порою встречались писатели, композиторы, художники, музыканты. Бывали Алексей Толстой, Леонид Леонов, Дмитрий Шостакович и многие другие. Словом, это были литературные вечера и концерты, на которых можно было услышать музыку Рахманинова и Прокофьева в блестящем исполнении тогда еще малоизвестного Святослава Рихтера или вновь насладиться волшебным голосом Обуховой, певшей русские романсы.

На один из таких вечеров пригласили Петра Петровича Кончаловского, и он с большой охотой согласился прийти.

— Могу притащить «Лермонтова», — сказал он.

Зал полон. Рядом с роялем мольберт, на котором в золотой раме — «Лермонтов». Им любуются. Иные спорят.

Все ждут концерта. Ждут приезда великой Обуховой…

И тут произошло неожиданное. К «Лермонтову» подошел Иван Семенович Козловский и запел «Белеет парус одинокий».

Слова поэта, чарующий голос певца, обаятельный образ Лермонтова, его задушевное, немного печальное лицо, глядевшее с полотна в зал, — все это слилось воедино, в одно великое слово — Родина.

Мастера и шедевры. Том 3 i_042.jpg

Портрет Н. П. Кончаловской, дочери художника.

… На московских вернисажах, премьерах пятидесятых годов нельзя было не заметить и не залюбоваться неизменно шествующей рядом супружеской парой.

Ни сутолока, ни теснота, ни обычный для таких дней шум будто не влияли на их постоянно приветливое, доброе состояние.

Огромный, на голову выше всех, с мягким, почти детским выражением лица, никак не сочетавшимся с крутым лбом, изборожденным резкими морщинами, прямой, широкоплечий, этот человечище с большими, сильными руками осторожно вел рядом маленькую женщину с радушным и открытым лицом, привлекательную той особенно милой сердцу простотой и душевностью, которая присуща русским красавицам.

Это были Ольга Васильевна и Петр Петрович Кончаловские.

10 февраля 1902 года в Москве в Хамовнической церкви венчались Ольга Васильевна и Петр Петрович. Впереди их ожидал более чем полувековой путь, полный радостей и огорчений, побед и неудач…