Действительно, в годы междуцарствия Батыю удалось включить в сферу своего влияния сельджукские государства Малой Азии, прежде всего самое сильное из них — Иконийский султанат. Потерпевший поражение от Бачу-нойона султан Гийс ад-Дин Кай-Хосров II также предпочёл признать власть Батыя и около 1243 года направил к нему посольство, которое было принято весьма милостиво. Бату ежедневно устраивал для послов приёмы «и оказывал почёт, так что они стати предметом зависти обитателей мира, — сообщает сельджукский историк XIII века Ибн Биби, автор книги «Сельджук-наме». — Через некоторое время он дал им разрешение вернуться и пожаловал для султана колчан, футляр для него, меч, кафтан, шапку, украшенную драгоценными камнями, и ярлык». Как справедливо отмечают современные исследователи, сам факт дарения и принятия этих даров означал «признание одаряемого правителя вассалом монгольского государя и его включение в монгольскую имперскую иерархию». Старшего из послов, наиба Шаме ад-Дина, Батый «сделал от своего имени правителем (хакимом) в областях и дал об этом ярлык». В 1246 году султан умер, и Батый утвердил в качестве преемника его старшего сына Изз ад-Дина. Однако борьбу с братом начал другой сын Кай-Хосрова II Рукн ад-Дин, получивший поддержку Бачу-нойона. Решение было передано на усмотрение великого хана, и Гуюк принял сторону младшего. «Румское государство (Иконийский султанат. — А. К.) он дал султану Рукн ад-Дину, а его брата сместил», — свидетельствует Рашид ад-Дин. В действительности же и здесь получилось так, что оба брата стали править совместно, поделив между собой государство. Батый (особенно после смерти Гуюка) по-прежнему играл роль верховного арбитра в сельджукских делах. Так, после убийства назначенного им «хакимом» наиба Шаме ад-Дина именно он направил в султанат «группу послов» «для расследования дела… и с упрёками за убийство». К нему же, в Кипчакскую степь, выехало ответное посольство «с большими деньгами… для отражения упрёков и ответа на вопросы» ⁹. Страсти в султанате продолжали бушевать. В 1254 году Рукн ад-Дин и Изз ад-Дин вместе со своим младшим братом Ала ад-Дином вновь отправятся к Батыю. В дороге братья испугаются, что Батый окажет предпочтение младшему, Ала ад-Дину, и убьют его. Но вскоре и между ними вспыхнет вражда. Изз ад-Дин схватит брата и заключит его в крепость, после чего отправит новое посольство к Батыю, жалуясь, между прочим, на то, что «послы Бачу-нойона и других нойонов слишком часто являлись в Рум (сельджукские владения в Малой Азии. — А. К.), и каждый год бесчисленные средства уходили на их нужды». «Правитель Севера» опять с готовностью поддержит его, но вот от Бачу-нойона, через ставку которого будет возвращаться посольство, последует грозное предупреждение в адрес турок: «Несомненно, мой убыток принесёт вам злополучие» ¹⁰. Так и случится — уже после смерти Батыя. В октябре 1256 года войска Бачу-нойона вторгнутся на территорию султаната; Изз ад-Дин будет разбит и бежит из страны, власть перейдёт к Рукн ад-Дину, и с этого времени влияние правителей Золотой Орды на сельджукские дела постепенно сойдёт на нет.

Заслуживает внимания и политика, которую Батый проводил в Иране. Ещё его отец Джучи вскоре после завоевания Хорезма поставил правителем завоёванных им областей онгута Чин-Тимура, которому были переданы также области Ирана — Мазендаран и Хорасан (на северо-востоке страны). Чин-Тимур продолжал исполнять свои обязанности и при Угедее. При нём состояли наместники, представлявшие интересы всех четырёх ветвей «Золотого рода», в том числе наместник Батыя хорезмиец Шараф ад-Дин, сын носильщика, человек весьма жестокий, виновный в незаконных поборах, вымогательствах, хищениях и пытках. В каждой иранской области Батыю, как мы уже говорили, принадлежал отдельный округ, в который также были поставлены его управители. После смерти Чин-Тимура власть над всеми иранскими областями перешла к уйгуру Куркузу, который прежде был секретарём при Чин-Тимуре. Выходец из небогатого селения, Куркуз начинал свою карьеру в орде Батыя, но затем обратил на себя внимание великого хана Угедея и его визиря Чинкая, тоже уйгура, правившего тогда всеми делами. Правление Куркуза оценивается в источниках весьма позитивно. «Он произвёл подушную перепись и определил твёрдые налоги, основал мастерские и проявил наибольшую справедливость и правосудие», — отмечал Рашид ад-Дин; «никто из эмиров, прежде швырявшихся головами людей, не имел теперь возможности притеснения, не в силах был зарезать даже курицы», — явно преувеличивая, писал Джувейни. Однако другим чиновникам, утратившим влияние в стране, такое понравиться не могло. Недоволен был и Батый, который, несмотря на участие в Западном походе, продолжал следить за событиями, происходившими в Хорасане. В страну вновь вернулся покинувший её было Шараф ад-Дин Хорезми, и именно после этого закрутилась интрига, имевшая своей целью отстранение Куркуза от власти. В ход было пущено всё: доносы, провокации, тайные убийства. Хорезми подговорил старшего сына Чин-Тимура Онгу-Тимура просить себе должность отца. Куркуза же оговорили, а когда он вознамерился поехать с жалобой к великому хану, схватили; в завязавшейся потасовке ему в кровь разбили лицо. Куркуз, однако, исхитрился послать к хану своего человека и передал ему окровавленную одежду. Это возымело действие: вскоре пришёл приказ Угедея явиться «всем эмирам и меликам, а там, в Хорасане, ни слова не допрашивать». Жалобщики отправились к великому хану, причём в дороге от руки подосланного убийцы пал один из них, бывший помощник Чин-Тимура Кул-Пулад, человек Батыя. Началось следствие, на ход которого повлияли вещи, казалось бы, совершенно не имеющие отношения к делу, — но такова уж была практика монгольского правосудия. Сперва пир для великого хана устроили в ставке Онгу-Тимура, но когда Угедей вышел из шатра, чтобы облегчиться, внезапно налетевший ветер опрокинул шатёр и покалечил одну из ханских наложниц. «Каан приказал растащить этот шатёр по кускам, и по этой причине дело Онгу-Тимура расстроилось». Когда же неделю спустя пир устроили в шатре, привезённом Куркузом, Угедей смог веселиться без помех. Больше того: ему поднесли в подарок пояс, и когда хан надел его, «некоторая тяжесть, которая была у него в пояснице от несварения желудка, прошла. Он счёл это за хорошеее предзнаменование — и дело Куркуза возвеличилось». Хан уличил Онгу-Тимура и его людей в преступлениях, однако сам наказывать их не захотел. «Так как ты находишься в зависимости от Бату, — заявил он сыну Чин-Тимура, — то я пошлю туда твоё показание. Бату знает, как лучше с тобой поступить». Но тут в дело вмешался Чинкай: «Судьёй Бату является каан. А это что за собака, что для его дела нужно совещание государей?» Угедей согласился с этими словами. И поскольку он был ханом милостивым и справедливым, то решил простить Онгу-Тимура и его людей. «Вас всех нужно убить, — сказал он, — но ради того, что вы прибыли издалека и ваши жёны и дети ожидают вас, я дарую вам жизнь». Куркузу было поручено ведать «всеми областями за Джейхуном (Амударьёй. — А. К.)», однако с условием, что он не будет мстить своим обидчикам; в противном случае его тоже ждало наказание. Все отправились обратно, и по дороге Куркуз заехал к брату Бату Тангуту — видимо, для того, чтобы заручиться его поддержкой. Примирение с Бату, однако, не состоялось. Вскоре после прибытия в Хорасан Куркуз схватил Шараф ад-Дина Хорезми — главного зачинщика смуты, и, вопреки запрету великого хана, приказал подвергнуть его жестоким пыткам. Хорезмиец сознался в злоупотреблениях. Налицо было прямое нарушение воли Угедея, а потому Куркуз вновь направился к великому хану для объяснений. Но погубило его не это. По пути, в Мавераннахре, он затеял спор с одним из эмиров только что умершего Чагатая. Куркуз вёл себя вызывающе; эмир пригрозил расправой, обещая доложить о его поведении. «Кому ты обо мне доложишь?» — с издёвкой возразил Куркуз, намекая, что Чагатая нет в живых, а больше за эмира заступиться некому. Об этой выходке было доложено вдове Чагатая, и та пожаловалась великому хану. Оскорбление было слишком сильным; уйгур переступил ту грань, за которой прощения ему не было. Великий хан приказал схватить его и «набить ему рот землёй так, чтобы он умер». Это произошло перед самой смертью Угедея [37]. Куркуз бежал, пытался сопротивляться, но его схватили. Суд над ним состоялся уже при Туракине-хатун. Бывший покровитель Куркуза Чинкай к тому времени бежал, защитить уйгура было некому, и «после того, как доказали за ним вину, его убили, наполнив его рот камнями». Наместником Хорасана был назначен эмир Аргун (родом ойрат, из числа личных слуг Угедея), а его помощником (наибом) — Шараф ад-Дин Хорезми. К последнему Туракина-хатун относилась с крайней неприязнью (очевидно, как к ставленнику Батыя), однако она «сильно благоволила эмиру Аргуну, через которого Шараф ад-Дин устроил свои дела и получил ярлык… Благодаря этому он возвратился вместе с эмиром Аргуном и, когда прибыл в Хорасан, взял в свои руки все дела». Это было явно на руку Батыю. Но слухи о злоупотреблениях наиба, очевидно, дошли и до него, и он направил за Шараф ад-Ди-ном своих людей. В ставке Батыя состоялось разбирательство, однако «благодаря ходатайству и авторитету Аргуна и взятым им (Шараф ад-Дином. — А. К.) на себя обязательствам по сбору налогов» хорезмиец был оправдан. Он действительно умел, как никто, выбивать налоги из населения, добиваться своего самыми бесчеловечными способами, и правители Монгольской империи — как Батый, так и те, кто представлял интересы великого хана, — не могли не оценить его стараний. Шараф ад-Дин бесчинствовал в городах Ирана до самой своей кончины (случившейся около 1245/46 года), и лишь после этого, как пишет Джувейни, «весь народ успокоился» ¹¹. Что же касается эмира Аргуна, то он в своей политике ориентировался не столько на Батыя, сколько на великих ханов — сначала Гуюка, а затем Менгу. Впрочем, его методы выбивания податей и налогов не слишком отличались от тех, что практиковал Шараф ад-Дин, и мы ещё поговорим об этом.