Я чувствовал себя наполненным какой-то внутренней силой, вооруженным против всех возможных физических или психических покушений, которые готовила мне эта ночь, наполненным покоем, но не расслабленностью, хладнокровием, не пессимизмом. Вздохнув с облегчением, с довольной улыбкой я направился на кухню и вдруг услышал тихий, ритмичный шум с лестницы, которая вела из приемной залы: шаги. Я обернулся и на какой-то короткий миг увидел Мириам, которая неуверенно держалась за перила и смотрела на меня сквозь темноту неуверенным, испуганным детским взглядом. Я даже не сомневался в том, что я видел ее появление в реальности; теплое, безусловное чувство удовлетворения в моем животе просто исключало всякое сомнение. Я сделал ей шаг навстречу сквозь нашу с ней реальность, желая протянуть ей руку, чтобы помочь ей преодолеть ее страх (чего она, собственно, боялась? Мы были одни, и это были только мы). Мне даже захотелось, может быть, взять ее на руки и утешить.
Но она исчезла, не успел я сделать и двух шагов по направлению к ней. Вместе с ней исчезли все те ощущения, которые вызвало во мне дрожание стен и потолка, и ко мне вернулись все впечатления, потребности, страхи и мысли, которые, как оказалось, никуда не исчезли. И как будто этого было недостаточно, как будто недостаточно было того, что это роковое лишение словно разорвало мое сознание на мелкие кусочки, на лестнице, где только что стояла Мириам, как только изображение темноволосой девочки растаяло у меня на глазах, появился кто-то другой. Это была Мария.
Увидев меня, она замерла на полушаге, и, прежде чем снова начать спускаться, посмотрела на меня сначала испуганно, потом неуверенно. Под мышкой она несла целую стопку толстых, пыльных книг.
— Привет, Франк! — сказала она, сделав заметное усилие, которого для такой неуверенной личности, как она, несомненно, стоило что-то такое прозаичное и обыкновенное, как простое приветствие. — Я рада, что я тебя здесь встретила.
Это прозвучало совершенно неискренне, но я не придал этому значения. Это всего лишь любезность, но в этот момент по части преодоления себя наша серая мышка далеко превзошла меня. Что касается меня, то в этот момент я вопреки моей собственной воле был совершенно неспособен ни сделать хоть один шаг навстречу ей, ни сказать какое-нибудь вежливое слово, я просто не мог себя заставить шевельнуть губами. Это было невежливо и совершенно абсурдно, но я вдруг почувствовал безмерную ненависть к ней, такую ненависть, какую я еще не испытывал ни к кому и никогда.
В этот момент внезапно ко мне вернулась моя головная боль в виде легкого покалывания в висках, еще не очень болезненного, но очевидно неприятного, и я мгновенно неосознанно перенес на Марию ответственность и за внезапное исчезновение этого утопически прекрасного чувства, и за исчезновение Мириам.
Короче: она была виновата в том, что я вернулся к реальности. Она была виновата в том, что она просто была. С моей стороны это было еще довольно вежливо, что я всего лишь не ответил на ее приветствие. Мне хотелось послать ее куда подальше, осыпав кучей проклятий.
Мария продолжала спускаться по лестнице на первый этаж, прошла по коридору ко мне своей необычной семенящей походкой, постепенно замедляя шаги по мере приближения ко мне.
— Сначала я приняла тебя за кого-то другого, — сказала она извиняющимся, постепенно обретающим уверенность тоном и показала свободной рукой на книги, которые несла под мышкой. — Я кое-что нашла, — проговорила она, не замечая, как я спрятал свои руки в карманах джинсов, сжав их в кулаки, с трудом удерживаясь в узде. Я повернулся и пошел дальше по направлению к кухне, чтобы она не заметила, как я плотно зажмурил глаза и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы не выместить на ней свою агрессию, как на мешке с песком. — Мне кажется, я близка к разгадке тайны.
Я ничего не ответил. Когда мы дошли до кухни, я пропустил ее вперед, чтобы не вынимать мои руки из карманов, где мне было за них спокойнее, пока она открывает дверь. Мне было не до разгадывания тайн, поисков сокровищ или других дурацких занятий. Мы были близки к тому, чтобы вести себя как стайка школьников, которые проводят время на туристской базе в поисках легендарного привидения. У меня было достаточно проблем с самим собой и никакого желания углубляться в лабиринты неведомых возможностей. И что такое со мной случилось? Что происходит с моим характером?
— Это все как-то связано с Эдом, — Мария остановилась, держа руку на дверной ручке, глядя на меня с заговорщическим видом, и несколько секунд тщетно ожидала, что я выкажу интерес в какой-то форме. Чтобы скрыть свое разочарование при виде отсутствия у меня малейшего интереса, она напустила на себя еще большую таинственность и приняла такую безразличную, надменную позу, которая, по ее мнению, должна была уверить меня, что она вовсе и не собиралась посвящать меня в свою секретную информацию. — Пошли. Я совершенно уверена, что мы сейчас все выясним. — С этими словами она повернула дверную ручку и протолкнула меня перед собой в кухню.
Я без всякого желания повиновался. Мне хотелось остаться одному, я больше не нуждался в компании, чтобы устроить грандиозный скандал. Теперь мне для этого хватало бесед с самим собой. Я бы мог часами спорить сам с собой о себе — о том, кем я был, пока не оказался здесь, а также о том, кем я, возможно, стану, когда, наконец, покину эту крепость. Во всяком случае, я должен был позаботиться о себе и поскорее научиться контролировать мои внезапные причуды, утрату реальности, лучше всего полностью запрятать это все в дальний уголок моего мозга, откуда это все и выскользнуло. Однако я только теперь понял, что я довольно долго отсутствовал в нашей компании, и этим я, вероятно, заслужил еще большее недоверие, и я уже мог дословно представить себе тот текст, которым Эд с ухмылкой осведомится, что это я так долго делал в зале наедине с покойником и чем занимался наверху с серой мышкой. Я не хотел доходить до крайности и вовсе обособляться от компании, делая себя тем самым не только наиболее подозреваемым, но и самым одиноким. Но, когда мы вошли, никто ничего не сказал. Мария закрыла за нами дверь. В помещении повисло подавленное, смущенное молчание, которое не отважился нарушить даже болтун Эд.
На Марию это, напротив, не произвело никакого впечатления. Она целеустремленно подошла к кухонному столу и с размаху плюхнула на него книги, которые она держала под мышкой, вероятно, найденные ею на втором этаже. Я не без радости заметил, что кто-то уже очистил стол от крови мертвого спортсмена. Потом она схватила стопку фотографий и вынула один из снимков: Клаус Зэнгер в своем белом лабораторном халате.
Элен прятала свой страх за стеной высокомерия, отметил я. А Мария, напротив, никогда не прятала свою ранимость, и за счет этого была в состоянии на короткое время забывать о ней, когда оказывалась как бы у школьной доски с мелом в руке, чтобы поразить группу глупых учеников своими обширными знаниями. Уверенность и целеустремленность ее движений говорили о том, что нам предстоит довольно пространная и обязательная лекция. Я с трудом удержался от стона и еще дальше затолкал кулаки в карманы. Короткая, болезненная молния вонзилась мне в лоб и отдалась в затылке.
— Я сразу поняла, что в этом снимке есть некая особенность, — с победоносной улыбкой, которая на ее лице смотрелась совершенно неуместно и портила его, Мария протянула снимок Юдифи. — Он доказывает, что наш благодетель был больше чем просто учителем и классным руководителем.
Она показала на второго мужчину в белом халате, который стоял прямо сзади Зэнгера.
— Позвольте представить, Рихард Краузе.
Она бросила на Эда убийственный взгляд.
Лицо Эда трудно было разглядеть под многочисленными пластырями, которыми Эллен немилосердно заклеила его, и до сих пор это не имело почти никакого значения, так как единственными лицевыми мышцами, которыми он обычно пользовался, были те, которые отвечали за движения уголков рта и позволяли ему строить свои глупые ухмылки, которые он нам демонстрировал при каждой возможности. Но в этот раз эти мускулы ему не понадобились. Может быть, я и ошибаюсь, но я видел, как вся кожа между пластырями мгновенно побелела. В то время как реакция Юдифи, Карла и Элен была абсолютно спокойной, так как ни они, ни я понятия не имели кто такой Рихард Краузе и что вообще хотела нам этим сообщить Мария, все мы не проявили к этому ни малейшего интереса, Эд был явно поражен и даже смущен. Некоторое время он молча смотрел на Марию, потом он, не говоря ни слова, отвел от нее взгляд и тупо уставился в пустоту. Мария всего несколькими словами добилась того, что я вообще считал невозможным: она добилась того, что Эд утратил дар речи.