Глава 25

Аполлон проснулся в это утро поздно. После ночных дискуссий он позволил себе понежиться в постели лишние часок, другой. Откинулся на подушку и, перебирая в памяти ночные разговоры, вспоминая, как грустна, но как все же хороша была Милодора (кто поспорит с тем, что многих людей украшает грусть!), сам не заметил, как опять уснул. Около полудня в дверь постучали. Он не сразу проснулся. Стук повторился. Аполлон открыл.

Это приехал Карп Коробейников, управляющий. Он поклонился в дверях:

—Помоги вам Христос, барин!...

Аполлон не обратил на его приветствие ровно никакого внимания, опять бросился в постель.

—Давно тебя не было, Карп. Ты не болел? — впрочем, задав вопрос, Аполлон не дожидался ответа, кивнул в угол комнаты, за ширму. — Там... поешь что-нибудь...

Карп с сумрачным видом доставал из корзины продукты и выкладывал их на стул, а также на широкий подоконник:

—Вот хлеб от Марфы. Как всегда, теплый был, когда Марфа его заворачивала...

—Как Марфа поживает? — спрашивал Аполлон, без интереса поглядывая на хлеб, завернутый в крестьянский платок.

—Поживает, слава Богу!... А вот масло от Феклы...

—Как там Фекла? — перед мысленным взором Аполлона появились руки этой женщины — красноватые, припухшие, пахнущие молоком, но лица ее вспомнить не мог. — Не забыла еще, как я помогал взбивать ей масло?

—Слава Богу!... А вот сало от Степана...

—Экий набожный ты человек, Карп... Здоров Степан?

—Здоров. А набожный... обыкновенный.

Аполлон подумал, что пора бы уже вставать.

—А как барышни Кучинские? Замуж не повыходили?

—Да Бог с ними — с барышнями...

Аполлон улыбнулся сквозь дрему:

—Заладил: Бог, Бог...

Карп не ответил, тихо стоял у стола.

—Что молчишь, Карп?

Управляющий опять не ответил.

Аполлон в удивлении открыл глаза, обернулся:

—Карп?

Карп Коробейников тыльной стороной ладони утирал слезу со щеки.

Предчувствие кольнуло Аполлона в сердце:

—Что?

—Беда у нас, барин.

—Брат Аркадий? — Аполлон сел в постели; дрему как рукой сняло. — Что с братом? Почему молчишь?...

—Помер ваш брат, барин...

—Ах ты Господи!... — Аполлон покачал головой. — Почему сразу не сказал?... Масло... сало... Когда?

—Вчера, — Карп громко высморкался в платок, вытер покрасневшие глаза. — В минуту и помер, не мучился. Барин Кучинский с ним в игру турецкую играли... Глядь, а Аркадий Данилыч — белый, как мел, и не дышит... Бог прибрал. Хорошая смерть...

Аполлон уже одевался.

—Лошадей на постоялом дворе оставил?... С тобой поеду...

—Хорошая смерть... Прибрал Господь... — твердил себе Карп.

В поместье Аполлон пробыл три дня.

Похоронил брата, почтил его память тризной, принял соболезнования соседей. Приходили крестьяне с подношениями; принял крестьян, подношений не взял; угостил мужиков водкой — дабы помянули добрую православную душу упокоившегося.

Барышни Кучинские приезжали отдельно; смотрели на Аполлона с приличествующим случаю сочувствием, но и с прежним интересом. По умершему вздыхали...

Графа Кучинского Аполлон просил приглядеть за поместьем и отбыл обратно в Петербург. Совсем отвык Аполлон от деревни: чувствовал себя в ней, будто рыба в тесной заводи. Да и все в доме слишком ощутимо жило присутствием брата — казалось, звякнет сейчас в комнатке колокольчик и кто-нибудь из челяди бросится на зов переворачивать страничку или ноги одеялом прикрыть... Тягостно было оставаться здесь более трех дней.

А в Петербурге — иная беда... Говорят: отворяй ворота!...

Уже на пороге дома Аполлон узнал, что Милодора... заключена под стражу.

Это сказал Антип — дворник был растерян и испуган, и добиться от него подробностей Аполлон, как ни старался, не смог. Почему Милодора взята под стражу, при каких обстоятельствах — этого дворник не знал. Судя по всему, Антипа теперь более заботил его завтрашний день. Сказал только про какую-то железную карету...

—Под стражу... под стражу... под стражу... — стучало и щемило сердце.

—Экое несчастье!... — с потерянным видом вздыхал Антип.

Аполлон не стал мучить старика расспросами. Подробностей в этом доме можно было добиться только от одного человека. И Аполлон быстрым шагом направился в комнатку к Устише.

Горничная не ответила на стук.

Дверь не была заперта, и Аполлон вошел. Осмотрелся в полумраке. Устиша стояла перед образами на коленях и молилась. Она была бледна, глаза заплаканы.

Аполлон раздернул занавески на окне и спросил у Устиши, что произошло в его отсутствие.

Девушка, хоть и была в сильно расстроенных чувствах, рассказала обо всем довольно связно: без плача и чувственных восклицаний...

На следующий день, как Аполлон уехал, а вернее — на следующую ночь, — под утро, когда уж на улице забрезжил свет, Устиша услышала некий шум у подъезда; окно ее как раз над козырьком... Это громыхал экипаж — он именно громыхал — старый, обитый железом. Устиша уже по шуму узнавала его, поскольку господин Карнизов всякий раз, как приезжал после службы, приезжал именно на этом экипаже. Шум стих. «Что-то припозднился господин Карнизов...» — с этой мыслью Устиша начала засыпать, как услышала новый шум, уже в покоях госпожи, за стенкой. Госпожа будто вскрикнула и кого-то позвала... Потом слышались мужские голоса, топот, что-то упало со столика и разбилось. Когда все стихло, Устиша бросилась к окну и увидела Карнизова и троих солдат, которые вели госпожу Милодору к железному экипажу — вели ее в чем была, не позволив даже как следует одеться...

— Вы не поверите, Палон Данилыч... — Устиша удрученно покачала головой. — Они укрыли плечи госпоже Милодоре скатертью...

... Карнизов взял Милодору под утро, озираясь по сторонам, как тать [10], шипя на своих солдат, чтоб не слишком топали...

Устиша видела из окна, что Карнизов сунул Антипу кулак под нос, а Антип вытянулся во фронт. Грохнула дверца, скрежетнул засов, Карнизов вскочил на подножку, и карета загромыхала в сторону стрелки острова...

—Как вы думаете, Палон Данилыч, надолго ее забрали или не надолго? Или насовсем?... — голос Устиши стал тоненьким, она готова была разрыдаться.

—Что ты, глупая, говоришь! — Аполлон изменился в лице от таких слов. — За что ее вообще увозить-то было? Все дело скоро прояснится, там поймут, что за ней вины нет, и госпожу твою отпустят, — но Аполлон сам не верил в то, что говорил, и потому его голосу недоставало уверенности. — Попомни мои слова...

Он пребывал в неком оглушенном состоянии. Разум сейчас не охватывал всей величины свалившихся на плечи Аполлону бед — для этого требовалось хоть какое-то время.

—И еще... — девушка схватила за рукав Аполлона, направившегося было к выходу из комнаты. — Вчера под вечер приезжал граф. Сказал, что госпожа в крепости... Ее, верно, сразу повезли туда... А виноват во всем этот... красивый такой... офицер...

—Остероде? — бледнея, подсказал Аполлон.

—Да, он — «роде»...

—Как же так! Донес? Он? — Аполлон отказывался верить тому, что слышал. — Но это же бесчестно!...

—Я не могу знать, — всхлипывала Устиша. — Но, конечно же, бесчестно. Увивался тут, строил глазки, кушал с дорогих блюд. А потом отплатил...

Аполлон потер себе лоб:

—Что он, впрочем, мог донести?...

—Он будто проштрафился в чем-то, и его взяли под арест, а он, чтобы обелиться, наговорил на Милодору и на всех... И на вас тоже... — Устиша подняла на Аполлона заплаканные глаза. — Вам нельзя быть здесь, Палон Данилыч... Вам куда-нибудь уезжать нужно...

—Да, да... — Аполлон вежливо, но настойчиво, высвободил рукав. — Что еще сказал граф?

—Велел прислуге стоять на одном: господа гаданиями занимались; господа со скуки вызывали духов — если спросит кто... И больше-де прислуга ничего не знает...