Как-то странно она распределила наши имена. Как будто это Уильяму нужно быть вместе со Стюартом, а не мне. Наверное, это паранойя, но в последнее время у меня все вызывает подозрения. Два дня назад на мосту, ведущем в цветную часть города, меня остановил полицейский. Посветил фонарем в кабину, луч света выхватил из полумрака мою сумку. Попросил права, поинтересовался, куда я направляюсь.

— Я везу чек своей служанке… Константайн. Забыла ей заплатить. (Тут подошел второй полицейский.) А почему вы меня остановили? Что-то случилось? — спрашиваю каким-то писклявым голоском, а у самой сердце готово выскочить из груди. Что, если они решат заглянуть в мою сумку?

— Какой-то янки буянит. Мы скоро поймаем его, мэм. — Полицейский многозначительно похлопал по своей дубинке. — Разбирайтесь со своими делами и возвращайтесь скорей.

На улице Эйбилин я припарковалась на квартал дальше, чем обычно. Постучалась не в парадную дверь, а со стороны черного хода. Но еще час меня всю трясло, я с трудом зачитывала вопросы, приготовленные для Минни.

Хилли ударяет председательским молоточком, объявляя пятиминутную готовность. Пробираюсь к своему месту, устраиваю сумку на коленях. Перебирая содержимое, натыкаюсь на украденную из библиотеки брошюру. Вообще-то в этой сумке хранится вся наша работа: интервью с Минни и Эйбилин, черновики книги, список потенциальных героинь, едкие, злые заметки по поводу туалетных инициатив Хилли — все, что я не могу оставить дома из опасения, что мама будет рыться в моих вещах. Я держу все материалы во внутреннем, застегивающемся на молнию отделении. С одного бока сумка неестественно оттопыривается.

— Скитер, эти поплиновые брюки просто очаровательны, почему я не видела их раньше? — окликает меня Кэрролл Рингер, я улыбаюсь, а сама думаю: «Потому что я, как и ты, не решилась бы надеть на собрание старые шмотки». Вопросы о нарядах меня ужасно раздражают, после того как мама много лет буквально травила меня этим.

Чувствую на своем плече чью-то руку. Оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы обнаружить палец Хилли в своей сумке, точно на украденной брошюре.

— Это заметки для следующего бюллетеня, да?

— Нет, нет, погоди! — Торопливо заталкиваю брошюру под бумаги. — Нужно… кое-что исправить. Я принесу их тебе чуть позже.

С трудом перевожу дыхание.

Хилли возвращается на трибуну, смотрит на часы, поигрывая молоточком в очевидном нетерпении стукнуть. Я же тем временем запихиваю сумку поглубже под стул. Наконец собрание начинается.

Записываю все, что относится к Голодающим Детишкам, — кто попал в «черный список», кто еще не принес консервы. В календаре событий множество собраний и детских праздников, и я нетерпеливо ерзаю на стуле. Мне нужно к трем часам вернуть матери машину.

Полтора часа спустя пулей вылетаю из душного зала. Я, конечно, попаду в «черный список» за то, что так рано ушла, но это еще вопрос, что хуже — мамина ярость или гнев Хилли.

Успеваю домой даже на пять минут раньше. Напевая «Полюби меня», прикидываю, что хорошо бы купить короткую юбочку, как у Дженни Фуши сегодня. Она сказала, что приобрела ее в Нью-Йорке, в «Бергдорф Гудман». Мама в обморок упадет, если в субботу перед свиданием со Стюартом я появлюсь в юбке выше колена.

— Мам, я дома, — кричу из коридора.

Наливаю холодной кока-колы, радостно вздыхаю — я чувствую себя сильной и счастливой. Иду за своей рабочей сумкой, сейчас займусь обработкой очередных историй Минни. Ей определенно хочется поговорить о Селии Фут, но она всегда себя обрывает и сразу же меняет тему. Тут звонит телефон, но спрашивают Паскагулу. Записываю сообщение для нее от Юл Мэй, служанки Хилли.

— Привет, Юл Мэй. — Какой все же маленький у нас город. — Я непременно ей передам, как только она вернется.

Как жаль, что рядом нет Константайн. Как бы мне хотелось рассказать ей обо всех событиях дня, все-все, подробно.

Вздохнув, допиваю колу и иду за сумкой. Странно, но у двери ее нет. Выхожу к машине, но и там пусто. Слегка занервничав, поднимаюсь наверх. Румянец постепенно сползает с лица, сменяясь легкой желтизной. Я ведь не заходила к себе? Прочесываю свою спальню — ничего. Останавливаюсь в центре комнаты, холодная волна паники медленно ползет вдоль позвоночника. Сумка. В ней же — все.

Мама— пронзает мысль. Скатываюсь по лестнице, заглядываю в гостиную. Внезапно понимаю, что мама ни при чем, и осознание истины парализует все тело. Я забыла сумку в Лиге. Слишком спешила домой, вернуть матери машину. Когда звонит телефон, я уже знаю, что это Хилли.

Хватаю трубку, кивнув выходящей из дома маме.

— Алло?

— Как ты могла забыть здесь эту тяжесть? — Недовольный голос Хилли. У нее никогда не было проблем с тем, чтобы порыться в чужих вещах. Ей это даже нравится.

— Мама, погоди минутку! — кричу из кухни.

— Боже правый, Скитер, да что ты в ней таскаешь?

Я должна остановить маму, но Хилли бормочет невнятно, кажется, наклоняется, открывает сумку…

— Ничего особенного! Только… письма Мисс Мирне, ты же знаешь.

— Ладно, я захвачу ее домой, а ты можешь заехать забрать.

Мама уже заводит мотор.

— Хорошо… я сейчас же приеду.

Выскакиваю на улицу, но вижу только хвост маминой машины. Старого грузовика тоже нет на месте, развозит семена по полям. Ужас внутри меня становится твердым и горячим, как кирпич на солнце.

Вдруг «кадиллак» замедляет ход, потом совсем останавливается. Опять трогается. Опять останавливается. Затем медленно разворачивается и, виляя из стороны в сторону, движется вверх по холму. По милости Господней, в которую я никогда особенно не верила, мама и вправду возвращается.

— Представляешь, я забыла кастрюлю для Сью Анн…

Стремительно прыгаю на пассажирское сиденье, дожидаюсь, пока мама вернется за руль.

— Отвезешь меня к Хилли? Мне нужно забрать у нее кое-что. — В нетерпении только что не топаю. — О господи, быстрее, мама. Пока я не опоздала.

— Евгения, у меня сегодня миллион дел… — Мама не двигается с места.

У меня вот-вот начнется истерика.

— Мама, пожалуйста, поехали…

«Кадиллак» неподвижен.

— Послушай, — говорит мама. — У меня есть некое личное дело, и, полагаю, тебе не стоит меня сопровождать.

— Это займет пять минут. Поехали, мама!

Недовольно поджав губы, мама опускает на руль свои руки в белых перчатках.

— У меня сегодня очень важное конфиденциальное дело.

Не представляю, чтобы мамино дело оказалось важнее моего.

— И какое же? «Дочери американской революции» в опасности? К ним пытаются примкнуть мексиканки? Кого-то застали за чтением «Нового американского словаря»?

— Ну ладно, — вздыхает мама и осторожно заводит двигатель. — Поехали.

Мы катимся по аллее со скоростью сто ярдов в час, чтобы гравий не поцарапал краску на «кадиллаке». Перед выездом на шоссе мама надевает специальные автомобильные шоры, словно готовясь к операции на мозге. Судорожно стискиваю кулаки. Мысленно жму на акселератор. Мать каждый раз ведет машину, как в первый.

На шоссе скорость возрастает до пятнадцати миль в час, и она впивается в руль, словно на спидометре все сто пятьдесят.

— Мам, — не выдерживаю я, — дай я сяду за руль.

Тяжкий вздох в ответ. Удивительно, но она съезжает на обочину.

Выскакиваю, обегаю машину, занимаю водительское место, мама переползает на мое. Разгоняюсь до семидесяти, мысленно повторяя: «Хилли, умоляю, побори искушение совать нос в мои частные дела…»

— И что это за страшная тайна, куда это ты сегодня собралась? — интересуюсь я.

— Я… к доктору Нилу на анализы. Ничего особенного, но я не хочу, чтобы папа знал. Ты же помнишь, как он всякий раз расстраивается, если кто-то обращается к врачам.

— А что за анализы?

— На содержание йода, по поводу моей язвы, я каждый год его сдаю. Высади меня у баптистской больницы, а потом можешь ехать к Хилли. Мне хотя бы не придется беспокоиться из-за парковки.