Он взял ее руки в свои:

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Квин, ты что, не слышал меня? Я же сказала тебе…

— Я все слышал. — Его пальцы переплелись с ее пальцами, и он сжал их. — У тебя, возможно, не будет детей. Я хочу детей, Шантел, твоих, своих. Если они у меня будут — отлично. Но знай… Во-первых… — он наклонился и поцеловал ее, — я хочу тебя. Я нуждаюсь в тебе, ангел мой. А во всем остальном положимся на судьбу.

— Квин, я люблю тебя.

— Тогда давай поженимся завтра же.

— Нет. — Шантел положила ему руки на грудь и отстранилась. — Я хочу, чтобы ты все тщательно обдумал. А тебе на это потребуется время.

— Мне нужна ты, — поправил ее он. — Времени мне не нужно.

— Я чувствую, что должна дать тебе время подумать. Пусть все остается так, как есть. Хотя бы на несколько дней.

Он мог бы надавить на нее. Мог бы уже сегодня добиться согласия. Но он понимал, что надо дать ей время успокоиться.

— Несколько дней? Хорошо. Иди ко мне. — На этот раз она охотно подошла к нему, и он обнял ее. — Я не допущу, чтобы тебя кто-нибудь снова обидел, — прошептал он.

Она закрыла глаза, надеясь, что сможет обещать ему то же самое.

Глава 12

Рабочий день начался в шесть часов и, казалось, никогда не закончится. Снимали сцену в сарае. Декорации были самыми простыми небольшой деревянный домик, который использовали во время съемок нескольких других фильмов. Для «Чужих» его подновили и сделали новый фасад, благодаря чему он превратился в сельскую хижину в лесах Новой Англии. В кульминационной сцене его должны были сжечь с помощью спецэффектов. Огонь должен был вспыхнуть по неизвестной причине, когда Хейли и Брэд остаются в этом домике вдвоем.

Сцены в интерьере должны были сниматься позже, в двухэтажном здании в тон-ателье, утром же снимали сцены снаружи. Шантел приехала на «Феррари» Хейли к заброшенному домику. Прошло уже несколько лет, но Хейли по-прежнему разрывалась между мужчиной, за которого вышла замуж, и тем человеком, который ее предал. В этой сцене Хейли, находящаяся на грани нервного срыва, искала успокоения в заброшенной хижине. Она хотела припасть к источнику своего творчества, о котором в суматохе будней совсем позабыла.

Сцены следовали не в том порядке, в каком они шли по сценарию, — потом их смонтируют в нужной последовательности. В течение нескольких часов у Шантел не было ни одного диалога. Камера фиксировала, как она выгружает свои краски, кисти и мольберт, потом устанавливает его на узком крыльце, входя и выходя из двери в разных костюмах. Оператор долго снимал ее лицо крупным планом, когда она стояла, опершись на перила крыльца с чашкой кофе в руках. Не произнося ни слова, Шантел должна была одной только мимикой, выражением глаз показать душевное смятение своей героини.

Она писала пейзаж, стоя на крыльце, рисовала, сидя на ступеньках, сажала цветы. Своими позами, жестами и постепенным расслаблением лицевых мышц она демонстрировала, как успокаивается и исцеляется ее героиня.

Квин наблюдал за ее работой со стороны и ощущал гордость за нее. Он не читал сценария, но понимал ту женщину, в которую она превращалась перед камерами. И еще он начал понимать Хейли.

В какой-го момент сложилась необычная для него ситуация. Хейли сидела на крыльце и, согласно сценарию, изливала душу бродячей собаке. Героиня рассказывала собаке о своей жизни, обо всех падениях и взлетах, об ошибках и сожалениях. И когда Шантел снимали во второй раз, но только с другого ракурса, ее игра вызывала такие же сильные чувства, что и в первый раз. Квин заметил, как многие члены съемочной группы потихоньку утирают слезы.

До ланча было снято несколько сцен, включая в короткий, но яростный спор между Хейли и Брэдом на крыльце. Во время часового перерыва Шантел немного поспала, что было совершенно необходимо, подкрепилась фруктами, сыром и протеиновым напитком и отправилась на съемки в тон-ателье.

Интерьер домика воссоздавал деревенские представления об уюте, но на стенах висело несколько картин Хейли. Ассистенты добавили резную музыкальную шкатулку, которую героине подарил на свадьбу муж. Когда Шантел открыла ее, оттуда полились звуки «Лунной сонаты», и ее охватило прежнее напряжение.

Однако режиссер и сама Шантел не были удовлетворены решением этой сцены. Они принялись обсуждать, в каком настроении пребывает Хейли и как она должна себя вести.

— Что вы думаете обо всей этой истории?

Рядом с Квином стоял Джеймс Брюстер. Оба смотрели, как Ларри Вашингтон передает Шантел стакан с соком.

— Трудно сказать. Я ведь видел только не связанные между собой куски. — Квин не сводил глаз с Ларри, который крутился вокруг Шантел, готовый выполнить любое ее желание. — Но думаю, что публика оценит этот фильм по достоинству. В нем есть все, что нужно, — секс, яркие характеры и мелодрама.

— Без этого не обходится ни один бестселлер, — небрежно произнес Брюстер. — Конечно, главная героиня всей этой истории — Хейли. Ее поступки, ее чувства отражаются на судьбе всех других героев. Когда я начал писать эту книгу, я думал, что это будет рассказ о предательстве и втором рождении женщины, которую предали. Но книга превратилась в историю о том, как эта женщина — и все, что с ней происходит, — определяет судьбу тех, кто с ней сталкивается. Разумеется, это звучит несколько претенциозно, и, возможно, не возьмись за эту роль Шантел, образ бы трудно было вытянуть. Но Шантел — это моя Хейли из плоти и крови.

— Да, ее игра заставляет в это поверить, — прошептал Квин.

— Вы совершенно правы. — Брюстер быстро кивнул, довольный словами Квина. — Для писателя нет большей награды, чем видеть, как созданный тобой образ воплощается в жизнь, особенно если он тебе не безразличен. Но, вы знаете, я чуть было не убил Хейли.

Квин напрягся.

— Что вы хотите этим сказать?

Брюстер рассмеялся и вытащил сигарету.

— Вы все понимаете слишком буквально, мистер Доран. Я хочу сказать, что собирался закончить книгу, оставив Хейли здесь, в этой хижине. Она должна была лишиться всего, в том числе и своей собственной жизни во время пожара, который устраивает единственный человек, который ее любил. Но я понял, что не смогу этого сделать. Она выберется из огня и будет жить дальше.

Они оба смотрели, как рабочие устанавливают декорации для следующей сцены.

Это — необыкновенная женщина, — прошептал Брюстер. — Все мужчины на площадке немного в нее влюблены.

— И вы тоже?

Брюстер повернулся к нему с кривой усмешкой:

— Я — писатель, мистер Доран. Я живу в мире фантазий. А Шантел — живая женщина, из плоти и крови.

По сигналу ассистента режиссера на площадке наступила тишина, и начались съемки.

Квин внимательно наблюдал за Брюстером. Писатель нервничал сейчас заметно меньше, чем в начале съемок. Наверное, он был доволен их ходом. Зато теперь, похоже, потерял покой Ларри Вашингтон. Ассистент Шантел ни минуты не мог усидеть на месте, он все время переходил из одного конца площадки в другой. Может быть, напряжение, которое ощущал Квин, исходило от него? А напряжение существовало. Оно буквально висело в воздухе, отравляя атмосферу. Впрочем, куда бы он ни посмотрел, люди быстро и четко, как того и требовала режиссер, выполняли свою работу.

А может, это он сам чересчур взвинчен? Причин у него достаточно. Шантел все еще не была готова или не хочет принять окончательное решение. А когда мужчина, проживший всю свою жизнь, ни к кому не привязываясь, находил то, что искал, он уже не мог больше ждать. Так говорил себе Квин, глядя, как Шантел слушает мелодию из музыкальной шкатулки, тая во взгляде боль и растерянность.

Думает ли она о нем, ломал он голову, или просто вошла в роль? Она обладала таким талантом, что отделить актрису от ее роли было невозможно.

Все смотрели на нее, но она была одна, в домике в лесу. Наступил поворотный момент в ее жизни.

— Снято. Прекрасно сыграно! — Мэри Ротшильд поднялась со своего места позади оператора. — Просто превосходно, Шантел.