Отдыхающие в воде не плещутся — я один на один с самыми красивыми на свете волнами.

Не знаю, почему в океане все земные проблемы кажутся мелкими. Возможно, потому что я намного меньше окружающей меня стихии. Возможно, потому что я знаю: даже если я перевернусь, можно еще раз выплыть в море и начать все сначала.

Если вы никогда не занимались серфингом, вам не понять тяги к этому виду спорта. Что бы ни говорил, что бы ни делал пастор Клайв, именно в океане я чувствую себя ближе всего к Богу. Это самая удивительная смесь абсолютной безмятежности и безудержного веселья. Вот ты во всеоружии ждешь подходящую волну. Работаешь руками, гребешь как сумасшедший, пока, словно по волшебству, пена у тебя под ногами не становится крылом, и тебя поднимает волной. Ты летишь. Летишь, а потом, когда тебе кажется, что сердце вот-вот вырвется наружу, все заканчивается.

Под доской поднимается зыбь. Я оборачиваюсь и вижу, как следом за мной образуется воронка. Я выпрямляюсь, надеваю заплечник и лечу на доске. Волна обрушивается на меня. Я падаю, кувыркаюсь, ухожу под воду и уже не знаю, где верх, а где низ.

Я разрываю водную гладь. Легкие горят огнем, волосы свисают спутанными сосульками, в ушах покалывает от холода. Это я понимаю. В этом я дока.

Я намеренно не возвращаюсь домой до заката. Кутаюсь в одеяло, сижу на краю скалы и наблюдаю, как луна то исчезает, то появляется из-за набегающих волн. Голова гудит, из-за ужасного падения болит плечо, да и соленой воды я наглотался. Не могу даже описать, как мне хочется выпить. Я бы убил за пиво. Но я понимаю, что если сяду в грузовик, то отправлюсь прямиком в бар и выпью это пиво. Поэтому я сижу и жду, когда закроется большинство заведений, а потом разрешаю себе поехать домой.

В доме Рейда темно. Оно и понятно, ведь когда я сворачиваю к дому, на часах уже почти три ночи. Я поворачиваю ключ в замке, разуваюсь на пороге, чтобы никого не разбудить, и на цыпочках вхожу в дом.

Крадучись я иду в кухню, чтобы выпить воды, и тут замечаю Лидди, сидящую за кухонным столом, словно привидение. Она встает и поворачивается ко мне лицом. Кружева на ее ночной рубашке напоминают морскую пену.

— Слава Богу! — вздыхает она. — Ты где был?

— Катался на серфинге. Мне нужно было проветриться.

— Я тебе звонила. Волновалась.

Я видел, что она звонила мне на сотовый, но удалил голосовые сообщения, даже не прослушав. Я должен был так поступить, хотя и не могу объяснить почему.

— Я не пил, если ты на это намекаешь, — говорю я.

— При чем здесь это? Я просто… Я уже хотела обзванивать больницы, но Рейд сказал, что ты большой мальчик и сможешь о себе позаботиться.

Я вижу открытую телефонную книгу на столе и чувствую угрызения совести.

— Я не хотел, чтобы ты из-за меня не спала. У тебя завтра ответственный день.

— Я все равно не засну. Рейд принял снотворное и теперь храпит, как медведь.

Лидди садится на пол, упираясь спиной о стену. Когда она жестом просит меня присесть рядом, я тоже опускаюсь на пол. Минуту мы молчим, прислушиваясь к тишине дома.

— Помнишь «Машину времени»?

— Конечно.

Этот фильм мы смотрели несколько лет назад. Абсолютно второсортная лента о путешественнике во времени, который потерялся в пространстве и застрял в будущем на восемьсот тысяч лет вперед.

— Ты бы хотел заглянуть в будущее, даже если бы знал, что не в силах его изменить? — спрашивает Лидди.

Я задумываюсь над ее вопросом.

— Не знаю. Наверное, будущее может слишком больно ранить.

Когда она кладет голову мне на плечо, клянусь, я перестаю дышать.

— В детстве я любила читать детективы, потому что в конце очередной главы выбираешь иное развитие событий. И в зависимости от этого меняется конец истории.

Я чувствую запах ее мыла — манго и мята — и шампуня, который иногда краду у нее из ванной и пользуюсь им сам.

— Бывало, я откладывала книгу и пыталась воссоздать ход событий… — Она смеется. — У меня никогда не получалось. Никогда не складывалось все так, как я хотела.

Когда Лидди впервые увидела снег (и я стал тому невольным свидетелем), она вскидывала руки и ловила снежинки. «Посмотри на узор», — сказала она и протянула ко мне ладонь, чтобы и я смог увидеть. Однако снежинка уже растаяла.

— Рейд рассказал мне о своем выступлении в суде.

Я смотрю в пол. Не знаю, что я должен сказать.

— Знаю, иногда Рейд может быть таким… чурбаном. Знаю, что он ведет себя так, как будто ему принадлежит весь мир. Мне это известно лучше, чем другим, за исключением, может быть, тебя. Я также понимаю, что ты, Макс, задаешься вопросом, зачем тебе все это. — Лидди становится на колени и наклоняется ближе, волосы падают ей на лицо. Она кладет руку мне на щеку. Потом медленно меня целует. — Ты делаешь это ради меня, — шепчет она.

Я жду, что сейчас очнусь от этого дьявольского, но сладкого наваждения. Я уверен, что в любую минуту открою глаза и увижу перед собой врача, который пристально меня осматривает и сообщает, что после падения я надолго потерял сознание. Я хватаю Лидди за запястье, чтобы она не успела убрать руку с моей щеки. У нее теплая гладкая кожа.

Я отвечаю на ее поцелуй. Господи, да, я целую ее в ответ! Обхватываю ее голову руками и пытаюсь выплеснуть на нее то, что мне никогда не дозволено было говорить. Я жду, что она отстранится, ударит меня, но в этом новом мире достаточно места для нас двоих. Я хватаюсь за край ее рубашки и приподнимаю, чтобы ее ноги переплелись с моими. Потом стягиваю свою рубашку, чтобы Лидди могла поцелуями убрать соль с моих лопаток. Я укладываю ее на пол. Я люблю ее.

Позже, когда возвращается реальность, я чувствую твердый кафель под бедром и тяжесть ее тела, обвивающего меня, и меня охватывает проклятая паника.

Всю свою жизнь я мечтал стать таким, как мой брат. И вот я им стал.

Как и Рейд, я хочу иметь то, что мне не принадлежит.

Я просыпаюсь один на полу в кухне, в трусах, надо мной стоит Рейд.

— Смотри-ка, явился! — говорит он. — Я же говорил Лидди, что у тебя девять жизней. — Одет он безукоризненно, в руках чашка кофе. — Давай скорее в душ, или опоздаешь в суд.

— А Лидди где?

— Заболела, — отвечает Рейд. — Наверное, лихорадит. Она хотела остаться дома, но я напомнил, что она следующий свидетель.

Я хватаю одежду и бегу наверх. Мне следовало внять словам Рейда и одеться, но вместо этого я стучу в закрытую дверь супружеской спальни.

— Лидди! — шепчу я. — Лидди, что с тобой?

Дверь приоткрывается. Лидди стоит в халате. Она крепко придерживает его у воротника, как будто я никогда не видел того, что под ним. Щеки у нее пунцовые.

— Мне нельзя с тобой разговаривать.

Я просовываю ногу в щель, чтобы она не могла захлопнуть дверь.

— Все должно было быть не так. Вчера ночью ты…

— Согрешила, — перебивает Лидди, и ее глаза наполняются слезами. — Вчера ночью я была замужем. Я и сейчас замужем, Макс. И хочу ребенка.

— Мы можем все решить. Мы можем сказать суду…

— Что сказать? Что ребенок должен достаться паре, в которой жена изменяет своему мужу? В которой жена любит своего деверя? Макс, вряд ли окружающие видят традиционную семью такой.

Но последнее предложение я уже не слышу.

— Ты меня любишь?

Она втягивает голову в плечи.

— Человек, которого я полюбила, готов отдать мне самое дорогое — своего ребенка. Человек, которого я полюбила, любит Господа так же сильно, как и я. Человек, которого я полюбила, никогда бы не посмел обидеть своего брата. Макс, вчерашней ночи не было. Потому что в противном случае ты уже больше не тот человек.

Она захлопывает дверь, но я продолжаю стоять, не в силах пошевелиться. По коридору эхом разносится звук приближающихся шагов Рейда. Он обнаруживает меня перед дверью своей спальни, хмурится и смотрит на часы.

— Ты еще не готов?

Я сглатываю.

— Нет, — отвечаю я. — Похоже, не готов.