— После этого жизнь изменилась?

— Да, — отвечаю я. — Я обрел Иисуса.

— Протестую, Ваша честь! — восклицает Анжела Моретти. — Мы в суде, а не на молельном бдении.

— Я разрешаю этот вопрос, — отвечает судья О’Нил.

— Следовательно, вы стали набожным человеком, — подсказывает Уэйд.

Я киваю.

— Я стал посещать церковь Вечной Славы и беседовать с пастором Клайвом Линкольном. Он спас мне жизнь. Я ведь окончательно опустился. Я потерял дом, стал алкоголиком и не знал ничего о религии. Сперва я думал, что если приду в церковь, то все станут меня осуждать. Но действительность сразила меня наповал: этим людям было все равно, кто я есть, — они видели во мне того, кем я мог бы стать. Я стал посещать взрослую группу по изучению Библии, всевозможные обеды, собрания паствы после воскресной службы. Все молились за меня: и Рейд, и Лидди, и пастор Клайв, и остальные прихожане. Все безоговорочно любили меня. И однажды я сел на краю кровати и попросил Господа спасти мою душу и мою жизнь. Когда Господь меня спас, в мое сердце упало семя Святого Духа.

Когда я заканчиваю свою речь, мне кажется, что из меня изнутри исходит сияние. Я бросаю взгляд на Зои, которая смотрит на меня так, как будто видит впервые.

— Ваша честь, — вмешивается Анжела Моретти, — мистер Престон, по всей видимости, не понял, что следует разделять суд и церковь…

— Мой клиент имеет право рассказать о том, что изменило его жизнь, — отвечает Уэйд. — Религия — вот что заставило мистера Бакстера подать этот иск.

— В конкретном случае я вынужден согласиться, — говорит судья О’Нил. — Душевное преображение мистера Бакстера существенно для рассматриваемого дела.

— Я не верю своим ушам, — бормочет Анжела Моретти. — И буквально, и фигурально.

Она садится на место, скрестив руки на груди.

— Необходимо внести ясность… — говорит Уэйд. — Вы продолжаете употреблять спиртное?

Я вспоминаю о Библии, на которой поклялся. Думаю о Лидди, которая так хочет иметь ребенка.

— Ни капли в рот не беру, — обманываю я.

— Как давно вы в разводе?

— Брак расторгнут окончательно три месяца назад.

— Когда после развода вы в очередной раз вспомнили о своих нерожденных детях?

— Протестую! Если сторона истца продолжит называть эти эмбрионы детьми, Ваша честь, я буду продолжать протестовать…

— А я буду постоянно отклонять ваши протесты, — отвечает судья О’Нил.

Когда мы с Уэйдом репетировали ответ на этот вопрос, адвокат велел сказать: «Каждый день». Но я вспоминаю, что соврал о спиртном, чувствую стоящего за моей спиной Господа, который всегда знает, когда ты лжешь себе и лжешь Ему. Поэтому, когда судья вопросительно смотрит на меня, ожидая ответа, я честно отвечаю:

— Когда Зои завела о них разговор. Месяц назад.

На секунду мне кажется, что у Уэйда Престона сейчас случится сердечный приступ. Потом черты его лица разглаживаются.

— И что она сказала?

— Она хочет использовать эмбрионы, чтобы завести ребенка с… Ванессой.

— Как вы отреагировали?

— Я был потрясен. Особенно при мысли о том, что мой ребенок будет расти в доме, исполненном греха…

— Протестую, Ваша честь!

— Протест принят.

Уэйд даже бровью не повел.

— И что вы ей ответили?

— Что мне нужно время подумать.

— И к какому выводу вы пришли?

— Что это неправильно. Господь не желает, чтобы две женщины воспитывали ребенка. Моего ребенка. Каждый ребенок должен иметь мать и отца, таков согласно Библии естественный порядок вещей. — Я вспоминаю вырезанных животных, которых мы с Лидди приготовили для детей из воскресной школы. — Я имею в виду, что не увидишь садящихся в ковчег двух самок одного животного.

— Протестую! — возражает Анжела Моретти. — Какое это имеет отношение к делу?

— Протест принят.

— Макс, — продолжает допрос Уэйд, — когда вы узнали, что ваша бывшая жена ведет лесбийский образ жизни?

Я смотрю на Зои. Мне трудно представить, как она обнимает Ванессу. Мне кажется, что ее новый образ жизни — притворство, в противном случае притворством был наш брак, и я просто не позволяю себе об этом думать.

— После того как мы расстались.

— Что вы почувствовали?

Как будто я проглотил деготь. Как будто открыл глаза, а мир неожиданно оказался черно-белым, и сколько бы я ни тер глаза, краски назад не возвращались.

— Как будто проблема во мне, — лаконично ответил я. — Как будто я был для нее недостаточно хорош.

— Ваше мнение о Зои изменилось с тех пор, как вы узнали, что она ведет гомосексуальный образ жизни?

— Я стал молиться за нее, потому что это грех.

— Вы считаете себя противником гомосексуализма, Макс? — спрашивает Уэйд.

— Нет, — отвечаю я. — Никогда. Я поступаю так не потому, что хочу обидеть Зои. Я любил ее и не могу вычеркнуть из жизни девять лет брака. Да и не хотел бы. Я просто хочу позаботиться о своих детях.

— Если суд сочтет возможным отдать вам этих нерожденных детей, как вы поступите?

— Они заслуживают самых лучших на свете родителей. Но мне хватает ума понять, что это не я. Именно поэтому я бы хотел, чтобы их забрал мой брат Рейд. Они с Лидди заботились обо мне, любили меня, верили. Я изменился в лучшую сторону только благодаря им. Я понимаю, что стану частью большой семьи этих детей, что они вырастут в христианской, полной, традиционной семье, с мамой и папой. Будут ходить в воскресную школу и церковь, будут воспитаны в любви к Господу. — Я поднимаю глаза, как велел мне Уэйд, и говорю, как мы репетировали: — Пастор Клайв говорил мне, что Господь не совершает ошибок, что всему есть причина. Я долгое время думал, что моя жизнь — ошибка. Что я сам — ошибка. Но сейчас я думаю по-другому: такова воля Божья — свести меня с Рейдом и Лидди в то время, когда моим нерожденным детям необходим дом и любящая семья. — Я киваю, убеждая себя. — Именно для этого я родился на этой земле.

— Больше вопросов не имею, — говорит Уэйд, с ободряющей улыбкой кивает мне и занимает свое место.

Когда вперед выходит Анжела Моретти, я понимаю, кого она мне напоминает. Камышовую кошку. Пантеру — своими черными волосами.

— Мистер Бакстер, все те четыре года вашего брака, когда Зои пыталась забеременеть естественным путем, и все те пять лет лечения от бесплодия вы верили, что из нее получится хорошая мать?

— Разумеется.

— Почему же в таком случае сейчас она недостойна растить ребенка?

— Она ведет образ жизни, который я считаю неправильным, — отвечаю я.

— Скажем, отличный от вашего, — поправляет адвокат. — Тот факт, что она лесбиянка, — единственная причина, по которой вы не видите Зои в роли матери?

— Крайне весомая причина. Господь объясняет в Библии, что…

— Отвечайте «да» или «нет», мистер Бакстер. Это единственный недостаток Зои, который мешает назвать ее хорошей матерью?

— Да, — негромко подтверждаю я.

— Правда ли, что у вас, мистер Бакстер, по-прежнему есть сперма, с помощью которой вы можете оплодотворить еще эмбрионы?

— Не знаю. Меня признали бесплодным, а это означает, что если и могу, то это будет непросто.

— Тем не менее вам не нужны эти эмбрионы. Вы хотите их отдать?

— Я хочу, чтобы у этих детей была самая лучшая жизнь, — отвечаю я. — И в моем понимании это полноценная семья — мама и папа.

— Как известно, вас воспитывали отец с матерью, не так ли, мистер Бакстер?

— Да.

— Тем не менее вы стали спившимся разведенным неудачником, живущим у брата в доме, в комнате для гостей.

Этого я вынести не могу и привстаю со стула.

— Протестую! — кричит Уэйд. — Предвзятое отношение!

— Снимаю вопрос. Если суд отдаст вашему брату и невестке эмбрионы, — спрашивает Анжела Моретти, — кем будете вы?

— Я… буду дядей.

— Да? А как же вы будете дядей, если являетесь для них биологическим отцом?

— Это что-то вроде усыновления. — Я заметно нервничаю. — Я имею в виду, это и есть усыновление. Рейд станет отцом, а я дядей.