Но если не Срезень, то кто в оскудевшем на опытных кметей Курске сможет подготовить из молодых парней новых воинов? Этот-то довод на старшину повлиял.

Ночлеги устраивали в потаенных местах, среди густого кустарника или степного мелколесья, поочередно дозорничая. Ночи были теплые, а вот с пропитанием плохо. Пришлось заколоть одну из половецких лошадей. Опасаясь чужих глаз, развели костерок на дне глубокого оврага и - наконец-то наелись вволю:

Наверно, чувство вины перед павшими постепенно оставляло Срезня, уступая место иным помыслам. Яркие воспоминания о проигранной битве все еще жгли его суровую душу, но жажда мести уже не заслоняла необходимости жить дальше. Остатки душевной боли старшина выплескивал на недолгих привалах или перед коротким, вполглаза, ночным сном:

- В том не степняков вина, а поводырей наших: Зря Всеволод братцу своему старшему доверился. Тридцатый год князюшке, а все в младшеньких ходит: В сече герой, а вот разумом - дитя:

Порывы ночного ветра, гулявшего в листве рощицы, мешали слушать степь, заставляли напрягать слух - не стукнет ли копыто чужого коня, не звякнет ли воинское железо: Стреноженные лошади мирно щиплют траву - они первыми почуяли бы пришлых.

- Говорил я ему - как в воду глядел: Не умели думать, вот и положили своих. Эх, просыпали русское золото воронью на сыть - ни креста, ни могилы:

Подали голос далекие волки - лошади встревожено зафыркали, сбились плотнее друг к другу. Большую часть мяса заколотой лошади утром придется бросить волкам на пир.

- Видно, не придется с князем Галицким на сарацин сходить, - сожалел о своем Срезень. - Дед Смага в полоне сгинул - теперь спросить о землях заморских не у кого.

Роман вдруг решил рассказать старшине все, что знал о землях, куда Срезень мог попасть года через два с русским отрядом, которому предстоит участвовать в Третьем крестовом походе: "Полоняник один из западных стран когда-то сказывал:" Но Срезень слушал, не перебивая: о Ерусалиме, о храме Гроба Господня, о рыцарских турнирах, об английском короле Ричарде, прозванном за жестокость "Львиное сердце", и о его земляке Робине Гуде: Ограниченность знаний приходилось восполнять выдумкой - все равно Срезню до правды не добраться:

- Чуден мир Божий, - задумчиво протянул старшина, когда Роман иссяк. - Вот бы самому взглянуть: Вздремни, - велел Срезень. - Младней не буди - сам посторожу:

К Курску подъехали в ненастную, грозовую ночь на двенадцатый день пути, считая с поединка в лагере Кончака. Город был мрачен и безжизнен - ворота закрыты наглухо, на стук никто не отвечал. Можно было податься в кузнечную слободу, но в такую темень только шею свернешь на косогорах. А ждать до утра не хотелось.

- Тайным ходом войдем, - решил Срезень:

Подземный ход начинался узким лазом, скрытым камнем под берегом Тускаря. Внутри сыро, тесно и душно. В кромешной темноте с невысокого потолка сквозь щели меж деревянными плахами сыпалась земля, что-то хрустело под ногами, наверное, скелеты летучих мышей: здесь им самое место. Это был тот подземный ход, мифы о котором сохранятся в Курске многие сотни лет, обрастут подробностями. Его держали в секрете, сберегая для воинской нужды даже в двенадцатом веке.

Роман полз последним, опасаясь, как бы это приключение не стало последним в череде выпавших на его долю. Не хватает только обвала на голову.

Несколько раз руки Романа вместо бревенчатой стены ощущали пустоту - это были боковые лазы, из которых тянуло жутковатым холодом. В услужливой памяти всплыл рассказ Басарги о колдуне и его дочери, о подземелье под городом: Ход пошел вертикально - руки нащупали перекладины лестницы. Дышать стало легче. Но тут что-то пролетело вниз, задев Романа по плечу.

- Котомку с сапогами обронил, - жалобно сообщил сверху Мишата.

Роману пришлось разыскивать потерю: котомка закатилась в боковой лаз, что вел неведомо куда. Чего больше опасался Роман - то ли быть заваленным, то ли воображаемой дочери колдуна, но стало не по себе. Струхнул-таки Ромша-Кистень, укорил он себя, когда руки снова ощутили перекладины лестницы.

Он слышал, как наверху, уже на воле, Срезень вполголоса выговаривал Мишате:

- Дались тебе эти сапоги - я бы тебе новые купил.

Привыкшие к темноте глаза Романа хорошо различали три головы, склонившиеся над выходом из лаза. А вот и протянутая рука старшины:

Что произошло в следующее мгновение, Роман понял много времени спустя: ослепительная вспышка молнии, ударившей совсем близко, на мгновение высветила его спутников, стены детинца и деревянную крепостную церковь, заставила Романа закрыть глаза: Когда он открыл их, то невольно зажмурился снова - но уже от дневного света. Не стало деревянных стен детинца, не было его спутников, а вместо этого возник тот Курск, который он часто вспоминал из прошлого с болью, и который уже не надеялся увидеть.

Роман очутился где-то за Знаменским собором, возле его южного портика. За кирпичной оградой мирно шумели какие-то механизмы электроаппаратного завода, откуда-то с Красной площади доносились праздничная музыка и веселый шум толпы.

Он стоял оторопевший, не зная, как ему поступить. Очень уж странным для окружающих будет появление оборванного вооруженного человека в средневековых доспехах, с волосами до плеч, со шрамами через все лицо. Да еще драная котомка Мишаты со злополучными сапогами, которую почему-то жалко было выбросить.

До телефона бы добраться, своим позвонить. Но телефона-автомата поблизости не было.

Диктор на всю площадь комментировал праздничное действо:

- А вот на подходе воины-дружинники из давнего средневековья, их кольчуги и шлемы сияют, как солнце, грозное оружие готово сразить любого врага родного города:

"Что это еще такое?" - подумал Роман и выглянул из-за угла собора. На длинном транспаранте через всю улицу было написано: "Родному Курску 980 лет". А затем он увидел группу молодых парней, двигавшуюся от юго-западного угла Первомайского сада в сторону площади. Именно их имел в виду диктор, когда говорил о средневековых воинах - они действительно были в кольчугах и при оружии. Роман, не мешкая, пристроился сзади.

- Ты откуда такой красивый? - со смехом спросил его сосед по строю в полированной, явно алюминиевой кольчуге. - А шрамами зачем разрисовался?

Что-то в ответном непраздничном взгляде Романа заставило парня замолчать.

Когда под одобрительные возгласы зрителей они проходили мимо главного входа в Первомайский сад, Роман с удивлением увидел на высоком белом постаменте бронзовый памятник человеку, с которым говорил всего месяц назад - курскому князю Всеволоду Святославичу по прозвищу Буй-тур.

"Все справедливо, - подумал Роман и мысленно поприветствовал старого знакомого: - Гой еси, княже. Не обессудь, что ушел я". Надпись же на табличке, укрепленной на памятнике, Роман в спешке не разглядел.