— Что у вас случилось, Дмитрий Дмитриевич? — Министр был не чужд культуры и дорожил репутацией мецената.

— От вас зависит судьба советской оперы! — с пафосом отве­тил Шостакович и, волнуясь, рассказал ему о Камерном музыкальном театре и поведал о кознях пожарных деятелей.

— Соедините меня с начальником пожарной охраны Москвы, — приказал Щелоков и взял трубку. — Слушай, разберись со своей ча­стью на Соколе. Меня приглашают на премьеру, а на театре — печать. Завтра доложишь...

Щелоков повернулся к Шостаковичу:

— Не волнуйтесь, Дмитрий Дмитриевич, во всем разберемся, все будет в порядке.

На следующее утро мне позвонил сторож и сказал, что и театр приехали какие-то начальники... Почти одновременно приехал и наш директор, и группа из восьмидесяти офицеров начала осмотр. Центром всеобщего внимания был некий полковник.

— Ну, рассказывайте, — обратился он к знакомым нам офицерам с Сокола.

— Вот, товарищ полковник, эта дверь в зрительном зале ведет в жилой дом. Если будет задымление, все пойдет на верхние этажи.

— Заложить кирпичами, — приказал полковник. — Еще что?

— Вот только один выход из зала, так нельзя. Полковник подошел к противоположной стене, постучал:

— Что здесь?

— Гримуборные, — ответили мы.

— Пробить проход! — приказал полковник. — Еще что?

— Нет противопожарных датчиков!

— Поставить!

— Нет автономного освещения!

— Провести!» Театр был открыт.

Правда, была и оборотная сторона слишком тесных взаимоотно­шений с Министерством внутренних дел. Существовал закрытый приказ, запрещавший любую критику милиции, и цензура строго следила за его исполнением. Даже в детективной литературе героя м-мили пионерам не позволялось ни ухаживать за чужой женой, ни пить. Дурное поведение позволялось только милиционерам, работавшим в органах до появления Николая Анисимовича Щелокова.

Юрий Михайлович Чурбанов, зять Брежнева, который стал у Ще­локова первым замом, писал о министре:

«Щелоков — человек самостоятельного мышления, очень энер­гичный, с хорошей политической смекалкой... Он колоссально много работал, особенно в первые годы, когда он действительно глубоко изучал корни преступности... По его настоянию увеличили денежные выплаты сотрудникам МВД, он заботился о своих людях на местах. На­чальники управлений внутренних дел знали, что министр защитит от мелких неприятностей.

Щелоков предлагал весь следственный аппарат из прокуратуры передать в МВД. Хотел иметь свое следствие, а обосновывал тем, что прокуратура не может одновременно и вести следствие, и надзирать за ним».

Состояние преступности в стране было тайной за семью печа­тями. Преступность росла на семь процентов в год. В 1956 году было совершено примерно 714 тысяч преступлений, в 1985-м — 2085 тысяч, то есть преступность выросла почти в три раза. Но эти цифры скры­вались; их назвал только Вадим Викторович Бакатин, когда в пере­строечные времена возглавил МВД.

При Щелокове, как и до него, министерство должно было докладывать о неуклонном снижении преступности и увеличении рас­крываемости. Это заставляло милицию скрывать преступления, считать некоторые категории преступлений «малозначительными», то есть недостойными регистрации. Но это исправление статистики осуще­ствлялось на союзном уровне, организованно, под руководством само­го министра. Самодеятельность считалась недопустимой. Если в Моск­ве снижали цифры, характеризующие уровень преступности, чтобы не позорить столицу — «образцовый коммунистический город», то Щелоков возмущался и устраивал городским начальникам разнос.

Наученный своими помощниками, министр говорил, что преступ­ность — явление социальное, зависящее от ситуации в обществе, и милиция способна раскрывать Преступления, но не в состоянии сни­зить уровень преступности. Поэтому нелепо наказывать милицию за рост преступности. Это неминуемо ведет к вранью, что Щелоков пони­мал.

В августе 197S года Яков Петрович Рябов, новый секретарь ЦК КПСС, курировавший отдел административных органов, пригласил к себе Щелокова и провел с ним трехчасовой разговор о ситуации с преступностью в стране.

К удивлению Рябова, Щелоков не возражал против критических замечаний и обещал исправить положение.

Прощаясь, благодарил Якова Петровича за принципиальный разго­вор и ценные замечания:

— Двенадцать лет работаю министром и вот в первый раз меня заслушали у секретаря ЦК.

Рябов был доволен. Но заведующий отделом административных органов Николай Савинкин рассказал потом Рябову, что Щелоков прямо от Рябова поднялся на пятый этаж и получил аудиенцию у Леонида Ильича. Министр был вне себя и жаловался:

— Что это такое, Леонид Ильич? Почему меня вызывает Рябов, воспитывает, рассказывает, как мне надо работать?

Яков Рябов недолго проработал секретарем ЦК.

Личные отношения с генеральным секретарем создавали Николаю Анисимовичу особое положение в стране. Щелоков любил в нужный мо­мент сослаться на Брежнева: нот я был у Леонида Ильича, мы этот вопрос уже обсудили... Впрочем, Юрий Чурбанов пишет, что на его памяти Щелоков только пару раз был на даче у генерального секрета­ря. Щелоков и не принадлежал к числу личных друзей Брежнева (та­ких, как, скажем, первый заместитель председателя КГБ Георгий Ци­нев), которых принимали дома или на даче. Но Щелоков был преданным соратником, которого Брежнев ценил.

На XXIII съезде партии — первом в брежневскую эпоху — Щело­ков, второй секретарь молдавского ЦК, стал кандидатом в члены ЦК КПСС, в 1968 году на пленуме его — уже как союзного министра — ввели в состав ЦК.

Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, который несколько лет был министром внутренних дел Грузии, став руководителем республи­канской компартии, побывал на совещании в союзном министерстве и сказал несколько цветистых слов:

— Мне выпала большая честь работать под руководством одно­го из талантливых государственных деятелей, каким является Николай Анисимович Щелоков. Его глубокие познания, его творческая энергия, мудрость являются образцом для многих из нас. Знайте, дорогой Ни­колай Анисимович, что в Грузии вы самый уважаемый и дорогой теть, и ковер у трапа самолета всегда будет выстлан в нашу честь...

Наступил момент, когда вся советская элита практически перестала работать и занялась устройством своей жизни.

— За что все начальники любили Брежнева? При нем можно было наслаждаться жизнью и не работать, — объяснял мне один из вы­сокопоставленных сотрудников аппарата ЦК. — Неохота на работу ехать, позвонишь руководителю секретариата: меня сегодня не будет — и отдыхай, Брежнев никогда за это не наказывал.

В 1976 году Щелоков стал генералом армии (Юрий Чурбанов уверяет, что министр не постеснялся сам попросить об этом Брежне­ва, потому что в том же году погоны генерала армии получил предсе­датель КГБ Андропов), в 1980 году — Героем Социалистического Тру­да. У него было четыре ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, орден Богдана Хмельницкого II степени, орден Отечественной войны I степени, орден Трудового Красного Знамени. При этом он позаботился о том, чтобы его наградили и медалью «За отвагу на пожаре».

Щелоков был очень тщеславным человеком.

Известна такая история.

Был арестован сотрудник Высшей аттестационной комиссии, ко­торая присуждает научные звания, получивший взятку в виде золотых часов от человека, который мечтал стать кандидатом наук. Он напи­сал диссертацию, которую защитил в ташкентском сельскохозяйствен­ном институте. Но в ВАКе ее провалили, вот он и дал взятку, но неудачно. Кандидатом наук он так и не стал, потому что взяточника арестовали. И вдруг этим рядовым делом заинтересовался сам ми­нистр.

— Меня вызвал министр, — вспоминает Владимир Статкус, слу­живший в следственном управлении. — Я доложил обстоятельства дела. И он сразу начинает на меня кричать. Вы знаете, что такое ВАК? Освободите человека!

Статкус возразил министру:

— У нас все доказательства его вины, да и он сам во всем сознался.