– Рассматривала ли ваша комиссия какие-либо случаи, касающиеся Кейт Фитцджеральд?

– Два раза, – ответил доктор Берген. – Первый раз в 2002 году речь шла о разрешении трансплантации периферийных кровяных стволовых клеток, когда не помогли ни пересадка костного мозга, ни некоторые другие методы. А второй раз недавно, когда рассматривался вопрос о целесообразности пересадки донорской почки.

– Каким же было решение, доктор Берген?

– Мы рекомендовали проводить трансплантацию стволовых клеток. Что же касается почки, мнения разделились.

– Объясните, пожалуйста.

– Одни из нас считают, что на данном этапе состояние здоровья больной настолько ухудшилось, что такая серьезная операция принесет больше вреда, чем пользы. Другие думают, что без трансплантата она все равно умрет, и поэтому выгода превышает риск.

– Если мнения разделились, то кто решает, что в конце концов произойдет?

– Поскольку Кейт еще несовершеннолетняя, решение принимают ее родители.

– Во время этих двух заседаний вашей комиссии по поводу здоровья Кейт Фитцджеральд, поднимался ли вопрос о риске для донора?

– Это не было предметом…

– А как насчет согласия донора, Анны Фитцджеральд?

Доктор Берген с сочувствием посмотрел на меня. Лучше бы он считал меня ужасным человеком, оттого что я все это затеяла. Он покачал головой.

– Ни одна больница в стране не возьмет почку у ребенка без его согласия, об этом и речи быть не может.

– Таким образом, теоретически, если бы Анна была против, этот вопрос рассматривала бы ваша комиссия?

– Ну…

– Ваша комиссия рассматривала этот вопрос, доктор?

– Нет.

Кемпбелл подошел к нему ближе.

– Вы можете объяснить нам почему?

– Потому что она не пациент.

– Правда? – Он достал из портфеля пачку документов и передал их судье, а потом доктору Бергену. – Это медицинские записи Анны Фитцджеральд из больницы Провиденса за последние тринадцать лет. Если есть записи, почему же она не является пациентом?

Доктор Берген пролистал бумаги.

– Да, она несколько раз подвергалась медицинскому вмешательству.

«Давай, Кемпбелл», – подумала я. Я не очень верю в рыцарей на белом коне, которые выручают прекрасных дам из беды, но уверена, что эти дамы чувствуют то же самое, что и я сейчас.

– Вам не кажется странным, что за тринадцать лет, при таком объеме медицинской карты Анны Фитцджеральд вопрос о ее здоровье ни разу не попал в поле зрения комиссии по этическим вопросам?

– У нас сложилось впечатление, что она согласна отдать почку.

– То есть, если бы Анна сказала, что не хочет сдавать лимфоциты, или гранулоциты, или пуповинную кровь, или даже свою детскую аптечку, решение комиссии было бы другим?

– Я знаю, что вы хотите сказать, мистер Александер, – холодно проговорил врач. – Но проблема в том, что подобных ситуаций до сих пор не было. Это беспрецедентный случай. Мы стараемся найти оптимальное решение.

– А разве обязанностью вашей комиссии не является как раз анализ ситуаций, которые раньше не возникали?

– В принципе, да.

– Как эксперт, доктор Берген, ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос. Правильно ли с точки зрения этики, что уже на протяжении тринадцати лет Анну Фитцджеральд просят отдавать части ее собственного тела?

– Возражаю! – выкрикнула мама.

Судья потер подбородок и сказал:

– Я хочу услышать ответ.

Доктор Берген опять посмотрел на меня.

– Честно говоря, даже еще не зная, что Анна не хочет быть донором, я выступал против того, чтобы она отдавала почку своей сестре. Я не думаю, что Кейт перенесет пересадку, то есть Анна только зря подвергнется серьезной операции. Тем не менее, до этого момента я считал, что польза для семьи в целом превышает риск, поэтому и поддержал решение, принятое Фитцджеральдами от имени Анны.

Кемпбелл сделал вид, что задумался.

– Доктор Берген, какая у вас машина?

– «Порше».

– Уверен, что она вам нравится.

– Да, – настороженно ответил он.

– А если бы я попросил вас отдать свою машину прямо сейчас, потому что это спасет жизнь судье Десальво?

– Это смешно. Вы…

Кемпбелл наклонился к нему.

– Если бы у вас не было выбора? Если бы с сегодняшнего дня всем врачам пришлось делать то, что, по мнению адвокатов, лучше для кого-то?

Доктор закатил глаза.

– Несмотря на то, как драматически вы все это преподносите, мистер Александер, вынужден напомнить, что существуют определенные права донора. Гарантия того, что никто из лучших намерений не переступит через ценности тех, кто создал и развивал медицину. В Соединенных Штатах было много случаев нарушения права на осознанное согласие пациента, и именно поэтому был принят закон о медицинских испытаниях на людях. Он защищает человека от того, чтобы стать подопытным кроликом.

– Тогда скажите нам, – продолжал Кемпбелл, – почему же он не распространяется на Анну?

Когда мне было всего семь месяцев, в нашем квартале был праздник. Да, именно такой, как вы и представили: с морем желе, горками порезанного кубиками сыра, танцами на улице под музыку, льющуюся из выставленного на подоконник магнитофона. Сама я, конечно, ничего этого не помню – я еще была в ходунках, куда сажают маленьких детей, чтобы они не упали и не разбили голову.

Вот на этих ходунках я и передвигалась между столами, когда, как рассказывают, оступилась. Наш квартал расположен на склоне, и ходунки покатились так быстро, что я не успевала перебирать ногами и не могла остановиться. Я пронеслась мимо взрослых, под установленным полицейскими ограждением и оказалась прямо на проезжей части, где было полно машин.

Но тут, откуда ни возьмись, появилась Кейт и побежала за мной. Каким-то чудесным образом ей удалось схватить меня за шиворот за секунду до того, как я угодила под колеса проезжавшей мимо «тойоты».

Время от времени кто-то из наших соседей вспоминает тот случай. Для меня же это единственное воспоминание, когда она спасла меня, а не наоборот.

Теперь маме представилась первая возможность выступить в роли адвоката.

– Доктор Берген, – начала она, – как давно вы знакомы с нашей семьей?

– Я работаю в больнице Провиденса уже десять лет.

– В течение этих десяти лет, сталкиваясь с некоторыми аспектами лечения Кейт, что вы делали?

– Составлял план действий согласно рекомендациям, – ответил он. – Или менял его, если была возможность.

– Во время своей работы говорили ли вы когда-нибудь, что не следует вовлекать в лечение Анну?

– Нет.

– Вы говорили когда-нибудь, что Анне будет нанесен вред?

– Нет.

– Или что ее здоровье окажется под угрозой?

– Нет.

Может, мой рыцарь на белом коне, это вовсе и не Кемпбелл? Может, это моя мама?

– Доктор Берген, – спросила она, – у вас есть дети?

Доктор поднял голову.

– У меня есть сын. Ему тринадцать лет.

– Ставили ли вы себя когда-нибудь на место пациента, рассматривая вопросы в комиссии по этическим вопросам? Вернее, на место родителей?

– Да, – признался он.

– Если бы вы были на моем месте, – продолжала мама, – и комиссия передала вам документ, в котором предлагался курс лечения, способный спасти жизнь вашему сыну, вы поинтересовались бы деталями… или просто ухватились за эту возможность?

Он не ответил. Все и так было ясно.

После этого судья объявил второй перерыв. Кемпбелл сказал что-то о том, что не мешает размяться. Я последовала за ним. Проходя мимо мамы, я почувствовала на талии ее ругу, которая заправила мне выбившуюся сзади футболку за пояс. Она терпеть не может, когда девочки ходят в школу в майках на бретельках и в низких джинсах, словно пришли на пробы в подтанцовку к Бритни Спирс, а не на урок математики. Мне показалось, что я слышу ее голос: «Надеюсь, что футболка стала такой короткой после стирки».

Похоже, она поняла, что ей не следовало этого делать. Я остановилась, и Кемпбелл тоже остановился. Она покраснела и сказала: