– Мне так жаль, – прошептал Джим, пристроившись на краю кровати.
– Мне не стоило рассказывать ему о нас с тобой… – Она вытащила салфетку «Клинекс» из коробки и осторожно промокнула им слезы. – Но меня заела совесть, и я… не ожидала такого. Он еще и помолвку расторгнул.
Джим нахмурился, поскольку последнее, что он слышал, так это то, что парень собирался с ней порвать.
– Он сделал тебе предложение?
– Вот почему я должна была ему рассказать. Он встал на колено и спросил меня… и я сказала «да», но затем мне пришлось рассказать ему, что произошло. – Девина наклонилась и схватила его за руку. – Я бы держалась от него подальше. Ради собственной же безопасности. Он в ярости.
Вспомнив лицо парня, когда тот говорил, что голубое платье Девины пахнет одеколоном другого мужчины, не сложно было представить, что это правда. Но что-то в этой ситуации просто не складывалось, хотя сложно так думать, глядя на лицо Девины… и ее руку.
На ней была куча синяков в форме мужской ладони.
– Когда они тебя выписывают? – спросил он.
– Сегодня, скорее всего. Боже, мне так неловко, что ты видишь меня в таком виде.
– Обо мне ты в последнюю очередь должна беспокоиться.
Наступила тишина.
– Можешь поверить, чем все закончилось?
Нет. Совсем не мог.
– Тебя забирает семья?
– Они приедут, когда меня будут выписывать. Они очень волнуются.
– Могу понять, почему.
– Дело в том, что я вроде как хочу увидеться с ним. Хочу… обговорить все это. Просто не знаю… И пока ты не начал меня судить, я в курсе, как это звучит. Мне следует просто уйти, увеличив дистанцию между нами, насколько это возможно. Но я не могу так легко сдаться. Я люблю его.
Крах ее надежд было так же тяжело вынести, как и состояние, в котором она находилась, и Джим взял ее за руку.
– Мне жаль, – прошептал он. – Чертовски жаль.
Она сжала его ладонь.
– Ты потрясающий друг.
Раздался резкий стук, и в палату зашла медсестра.
– Ну, как мы тут?
– Я лучше пойду, – сказал Джим. Встав на ноги, он кивнул медсестре и повернулся к Девине. – Я могу что-нибудь для тебя сделать?
– Дашь свой номер? Просто на случай… я не знаю…
Он назвал ей цифры, еще раз попрощался и вышел.
В коридоре он почувствовал себя так же, как и на многих своих военных заданиях: противоречивая информация, необъяснимые поступки, непредсказуемый выбор… все это он встречал и раньше, менялись лишь имена и местоположения.
Проанализировав то, что – как он знал – было правдой, обнаружилось много белых пятен, и вопросов возникло больше, чем нашлось на них убедительных ответов.
Войдя в лифт и наблюдая, как цифры на дисплее убывали вплоть до «L», Джим вспоминал тренировки и свой опыт: если не знаешь, что происходит, собирай информацию.
Он вновь подошел к справочному бюро, к маленькой старушке, и показал на двойные двери, через которые вошел в здание.
– Это единственный выход для пациентов?
Она улыбнулась в своей теплой манере, от чего у Джима сложилось впечатление, что женщина должна готовить действительно вкусные рождественские печенюшки.
– Да, большинство выходят отсюда. Особенно, если их забирают.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Джим вышел на улицу и осмотрелся. Было много мест, куда можно сесть и наблюдать за выходом, но маленькие скамейки между голыми деревьями, выстроившимися вдоль тротуара, – не особо хорошее прикрытие. И никаких углов, чтобы спрятаться.
Он посмотрел за арку, на парковку, чертовски желая найти что-нибудь…
И в этот самый момент внедорожник освободил место, через два от которого начинались места для инвалидов, отмеченные сине-белыми знаками.
Через три минуты Джим припарковал там свой грузовик, заглушил двигатель, и сосредоточился на больнице. Ему приходилось смотреть сквозь окно стоящего рядом минивэна, который оказался идеальной маскировкой.
Он давным-давно понял, что информация, полученная тайком, оказывается наиболее полезной.
***
– Готов? – спросила Мария-Тереза из кухни.
– Почти, – выкрикнул Робби в ответ.
Посмотрев на часы, она решила, что нужен более практичный подход, чтобы выходить из дома вовремя. Она преодолевала покрытые ковром ступеньки, одну за другой, ступая по сине-бордовому зигзагообразному узору, ее туфли не издавали ни звука. Сама она никогда бы не выбрала такую дорожку, как и остальной декор, но та подходила для непрекращающегося движения в этой части арендованного дома.
Мария-Тереза обнаружила сына перед зеркалом, он пытался заставить свой мини-мужской галстук висеть ровно.
На какой-то момент она наполнилась материнской экстраполяцией: она увидела Робби, долговязого, но сильного, готовящегося к выпускному балу. А затем гордого и высокого на окончании колледжа. И чуть позже, в костюме на собственной свадьбе.
– На что смотришь? – взволнованно сказал он.
На будущее, надеялась она. Милое, нормальное будущее, настолько далекое от всего того, что произошло с ними за последнюю пару лет, насколько это возможно.
– Помощь нужна? – спросила она.
– У меня не получается.
Его руки повисли по бокам, и он, сдавшись, повернулся к ней.
Подойдя ближе, она встала перед ним на колени и развязала кривой узел. Все это время Робби стоял с таким терпением и доверием, что было сложно не думать о себе, по крайней мере, как о наполовину хорошей матери.
– Думаю, нужно купить тебе куртку побольше.
– Да… она вверху туговата стала. И еще… видишь? – Вытянув руки, он хмуро посмотрел на то, как рукава задрались чуть ли не до локтя. – Терпеть не могу.
Она быстро завязала коротенький сине-красный галстук, не так уж и удивившись замечанию сына о куртке. Он любил носить костюмы и предпочитал, чтобы обувь, даже кроссовки, была не потерта. То же самое относилось ко всем его вещам: открыв его комод или шкаф, можно обнаружить, что вся одежда сложена или висит аккуратно; книги на полках выстроены, а кровать не заправлена только в том случае, если он под одеялом.
Его отец был таким же: всегда заботился о том, в каком состоянии находятся его одежда и вещи.
Также ее сыну достались от Марка темные волосы и глаза.
Боже… Марии-Терезе так хотелось, чтоб в ее сыне не было ни капли от этого мужчины, но биология есть биология. А то, о чем она всерьез беспокоилась – вспыльчивость и подлость своего бывшего – никогда не проявлялось в Робби.
– Вот, теперь можно идти. – Когда он обернулся к зеркалу, чтобы убедиться в этом, Мария-Тереза сдержалась, чтобы не стиснуть его в объятиях. – Ну как?
– Гораздо красивше, чем у меня. – Она взглянула на него. – Извини, красивее, чем у меня.
– Спасибо.
Спустившись вниз, они вместе надели пальто и перчатки, а затем сели в Камри. Утро выдалось прохладным, и значит, гараж превратился в морозильник. Двигатель автомобиля захрипел и зашипел от усилий.
– Нам нужна новая машина, – сказал Робби, когда она в очередной раз повернула ключ.
– Я знаю.
Мария-Тереза открыла дверь гаража и теперь ждала, когда перед взором предстанет выезд и мир, скрывавшийся по ту сторону. Выехав, она сделала разворот в два приема, закрыла гараж и направилась в Собор Святого Патрика.
К тому времени, как они приехали, вся улица на несколько кварталов вперед была заставлена машинами. Мария-Тереза поездила кругами, уже задумавшись припарковаться не по правилам, и встала за углом так, что зад машины немного выпирал. Выйдя из нее, она подошла к углу, оценивая, насколько бампер выходил за желтую линию.
Почти на два фута.
– Проклятье.
Когда раздался звон церковных колоколов, Мария-Тереза решила понадеяться на то, что проезжающие мимо полицейские окажутся либо хорошими христианами, либо дальтониками.
– Пойдем, – сказала она, протянув руку Робби. Когда он вложил свою ладонь в ее руку, Мария-Тереза быстро зашагала по безлюдному тротуару. Мальчик не отставал, передвигая маленькими ножками в два раза быстрее.