— Теперь иди, Саша, иди. Берии я сам позвоню.

Набрал номер, поднял трубку:

— Лаврентий, через 15 минут заседание Ставки, но я сейчас о другом. Помнишь дело того священника, который в Бутырке из журналов «Безбожник» вырезал евангельские цитаты и нарезал таким образом целое Евангелие от Марка?

— Еще бы не помнить, — последовал ответ в наушнике. — Это Евангелие пять месяцев по камерам гуляло, еле перехватили. Вертухаи, болваны, тогда удивлялись, чего это он этот «Безбожник» целыми пачками в камеру себе выписывает, единственный из всей тюрьмы, мол, перековался бывший поп полковой. Потом здесь, в наркомате, со всех управлений сбегались смотреть на сие чудо-издание. А как оформил, как переплел! В этом ему один сумасшедший нищий помогал, подельником пошел.

— Что это за человек, Лаврентий? Только не говори, что не можешь всех помнить.

— А я и не говорю. Он незабываем, как и этот сумасшедший нищий. Как глянут, будто брандспойтом в огонь твоей души.

— Ты поэт, Лаврентий?

— Да это не я, это цитата одного из их сокамерников. Их следователь хотел кинуть в прессхату на опускание — и не смог, и сам не мог понять почему. Так мне и объяснял. И после личного лицезрения подследственных... Коба, я сам ничего не понял, но наказывать следователя я не стал.

— Где они сейчас?

— Оба в Лефортово. По новой раскрутке, теперь уже окончательной.

— Вот именно. Сейчас оба их дела забирай с собой и приезжай с ними. Евангелие в деле есть?

— А как же?

— А эти люди через 45 минут чтоб были у меня в кабинете.

— В кабинете?!

— Ну, если в него входишь ты, то почему не войти им? Всё.

Взмокший и потерянный, шатаясь, вышел секретарь Саша в свой «предбанник», как его звали все через него проходящие, удостоенные посещения хозяйского кабинета. Как-то проходящий Маленков заметил ему шутливо, что его реальной власти сам президент Франции позавидует. В ответ вскинул на него зло глаза и головой махнул, мол, проходи, а про себя еще более зло выругался — такой собачей жизни даже Варлашка-оборвыш, их деревенский церковный нищий, блаженный, в незабываемом 19-м на штыки поднятый, не позавидует.

Итак, час. Если календаря не будет, через час и одну минуту его будет искать другой секретарь. Вызвав Ульяновск, секретарь Саша услышал длинные безнадежные гудки. 10 минут тоскливо слушал. Входящим в предбанник членам Ставки просто махнул рукой в сторону двери, не отрывая тоскливого пустого взгляда от долго пищащего телефона.

Вдруг встрепенулся и поманил одного из них:

— Михалыч, слушай, на секунду, ты ведь поповский сын...

Генерал-лейтенант Василевский округлил глаза и отступил на шаг:

— Ты чего, тезка? Ну и что? Мало ли кто чей сын? Сын за отца...

Скольких уже после подобного рода вопросов, на этом месте заданных, уводили под белы рученьки от заветной кабинетной двери обратно, вон из предбанника, и никто их больше никогда не видел.

— Да погоди ты, Михалыч, не вскидывайся. Мне, понимаешь, календарь церковный нужен за этот год. Что можешь посоветовать?

Тут уж генерал-лейтенант Василевский совсем потерялся, он испуганно покачал головой, пожал плечами и зашагал к заветной и страшной двери. Не было в мире человека, который стоял бы перед ней без трепета.

Загундосил звонок ВЧ. Явно, командзап.

Секретарь Саша поднял трубку и после десяти секунд слушанья заорал:

— Константиныч, да пошел ты!.. У меня дело поважней.

На другом конце провода явно оторопели от такой постановки вопроса.

— А вот какое, — заговорил секретарь Саша уже обычным голосом. — Мне календарь церковный для Хозяина нужен, и это важнее танков, которых все равно нет. У тебя там, в штабе, церковного календаря нет?

От такого вопроса на том конце провода оторопение обратилось в онемение. Оно длилось около минуты. И в тишине онемения явно слышалась неслышная матерщина.

— Что у нас происходит? — продолжал секретарь Саша. — У нас происходит совещание Ставки... А тебе тут нечего делать — всё одно танков нет, авиации для тебя нет. Всё что есть — в Московской зоне ПВО, резервов нет, дальневосточные полнокровные дивизии только к «Ерофей Палычу» подходят. Командуй и обходись тем, что есть. Если уличные бои будут, я уже себе место присмотрел — на крыше Исторического музея с пулеметом. Вся манежная и вся улица Горького под контролем. Правда, патронов пока тоже нет, и где их взять — не ясно. Так что воюй, Константиныч, и не звони пока.

Зазвонил левый телефон.

— Переводчик английского посла? Нет, сейчас соединить не могу. И послание его записывать сейчас не буду, мне некогда. Что?! Да пошел ты!..

Безнадежность ситуации, если не отзовется Ульяновск, очень отчетливо осозналась сейчас секретарем Сашей, хоть всех послов пошли туда, куда уже послал английского. Да и то — наверняка просто отключили на ночь телефон. Так... секретарь обкома и вообще весь комсостав всех линий там не спит — это ясно: когда хозяин бодрствует, все, кого он может захотеть слышать, бодрствуют также. Заставить их, чтоб кто-нибудь из митрополичьей бригады хоть трубку поднял? Так... вообще, секретарь Саша мог заставить всех и вся по всей державе сделать все, что ему нужно. Тут президент уже несуществующей Франции ему бы точно позавидовал.

Но что-то не позволяло ему сейчас напускать обкомовцев на митрополичьи покои, почему-то ему показалось, что тогда ему будет хуже, если даже он не достанет календарь.

«...Ой, Господи, да и чем занят секретарь Верховного Главнокомандующего, остатки войск которого прижаты к столице, которая практически обречена?!!»

— Да и... пошли вы все!..

Секретарь Саша достал коньяк, налил полный стакан и одним залпом выпил. Он это позволил себе второй раз. Первый раз это было 25 июня, когда связь восстановилась, сводки страшные пошли, а хозяин в запертом кабинете делал то же самое.

«...Да и пусть войдет!.. Нету календаря!.. Давай пулемет, приковывай к крыше Исторического музея... да и приковывать не надо, не убегу. Которым же Александром я назван, а?.. Эх... да ведь же... мать еще, помниться, читала, картинка — воин в шлеме с мечом... да ведь же — Александр Невский я!.. — ожгло вдруг все сознание, хлестче, чем после хозяйского разгона. — Да как же можно забыть такое?! Да... — уронил голову на грудь, — Небесный покровитель... да чего уж теперь! Что нельзя забывать — забыто, что грех помнить и делать — делается... попросить бы, что ль, его? — второй стакан коньяка ушел в глотку. — Я б на его месте сказал: чего это ты просишь того, в кого не веришь?..» И тут отозвался Ульяновск.

— Слушаю вас, — тенором прозвучало в дрожащем наушнике телефонной трубки.

— А? Але?! Приемная Верховного, секретарь на проводе, мне нужно митрополита! Срочно!

Тяжкий вздох из наушника ожег ухо секретаря Саши, почти так же, как только что ожегшее прозрение, что его небесный покровитель — Александр Невский.

— Ну, это... очень нужно. А кто на проводе?

— Келейник Местоблюстителя Патриаршего Престола, иеродиакон Иоанн Разумов. Вы знаете, сейчас Владыка заканчивает ночное молитвенное правило, вы не могли бы позвонить через час?

— Ваня, через час меня расстреляют.

— Простите, я не Ваня, я иеродиакон Иоанн, простите, а вы мне не можете изложить суть такого серьезного вопроса, из-за которого через час расстреливают, хотя... — тот вздох ожег ухо секретаря Саши, — бывает, что и быстрее.

— Архидиакон Иоанн, мне нужен церковный календарь за этот год. Я знаю, что его нет, но он должен быть. Через... теперь уже 20 минут.

— Я понял. Церковные календари повторяются. Одну минуту... через 5 минут вас еще не расстреляют?

— Через 5 минут еще нет.

— Тогда ждите.

Заверещал левый телефон.

— Ну! Американское посольство? Ну, говори, только быстро... Ленд-лиз это хорошо... Соединить не могу. Да и не хочу! Да, имею право. Через 20 минут... Что?!! Да пошли вы все с вашим ленд-лизом и всей твоей вонючей Америкой!..