– А тогда они были еще нелегальные. Представляете, господа, лейб-гвардии полк – центр издания нелегальщины против Государя своего!!! На исповеди у штабных всех спрашивал, умолял, геенной грозил: не выдать – где, а покаяться и прекратить. Нет, насмерть стоят, мол, ничего не знаю. А я знаю, что знали – все!!! Вот тебе и исповедь. Никого к Чаше не допустил. От отца Георгия Щавельского* выволочку имел: как так? А вот так, говорю, из моих рук нераскаянные гвардейцы Тела Христова не получат; дерзнешь – сам причащай. Поворчал, поругал, но сам причащать тоже не стал.

– Странно, – сказал полковник. – Я этот полк помню, мы его огнем поддерживали в Мазурских болотах в четырнадцатом – герои, две дивизии на себя оттянули.

– Это, Ваше Высокоблагородие, увы, не тот полк, – отец Василий поднял на полковника свои страдальческие глаза. – Те герои в Мазурских болотах и полегли, и там не две дивизии были оттянуты, а больше, лейб-гвардии Московский полк фронт тогда спас. Я до Государя дошел, чтоб тела их, кого нашли, сюда перевезти. Помню, очень удивился Государь, что по такому простому и естественному вопросу Его вмешательство потребовалось. Почему, говорит, это в обычном рабочем порядке не решить? Рабочим порядком, говорю, Ваше Величество, меня командиры всех рангов посылают, мол, дела у них, транспорта мало, а ты, поп, лучше свои дела исполняй. А один командарм, как раз той армии, которую наш полк спас, даже ляпнул, что, мол, предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов. Во как!.. Я Государя много раз видел, наш полк Он часто посещал, но таким не видел никогда… Он весь побелел, рука дрожала, когда телефонную трубку снимал… Нет, Он не кричал по телефону, кричать Он вовсе не умеет, но… если бы то, что и как Он говорил, мне б адресовалось – умер бы. Последнюю фразу помню: «Мои солдаты не мертвецы, а воины православные, на поле брани за Веру, Царя и Отечество живот свой положившие!..» А на том конце провода маялись, рожи корчили и вздыхали, эх, мол, какой ерундой Царь занят. Знаю я, кому Он звонил, после него к Государю прорывался… В склепе под нашим храмом полковым и рядом на погосте и лежат те герои. А рядом, под полковыми казармами, их преемники листовки против Государя печатали. Вот так…

А ведь покровитель полка – сам Михаил-Архангел, во имя его храм. Я настоятельствовал в нем, после ранения на фронте уже не был… Уж как молился ему, главному воителю небесному! Ночи напролет акафисты перед главной его иконой вычитывал: вразуми ты паству мою, отыми у них дух праздности и празднословия, верни им дух воина православного!.. Выхожу из храма, от молитвы обессиленный, и… на писульку эту наступаю – на паперти валялась. Уронили мои пасомые, когда свежий тираж несли. Я молился, а они, значит, печатали. Вот так… Не молитвенник, а воздусей сотрясатель… И за это сотрясательство нам, иереям, отвечать высшей мерой, потому как крест, на нас возложенный Богом и Царем, мы не понесли, и за весь нынешний ужас ответчики – мы, из них же первый есмь аз…

Когда мои пасомые на улицу, еще до отречения, вывалили, слышу: «Христос воскресе!», думал, ослышался – Великий пост силу набирает! А возглашал не кто-нибудь, а иерей, молоденький такой, с бантом, я аж глаза протер… А ему в ответ один из моих пасомых, ротмистр по званию: «Россия воскресе!..» Впору глаза не протирать, а выкалывать, чтоб не видеть. Что адмирал Колчак, Черноморского флота командующий, молебен торжественный заказал по случаю падения самодержавия – это его грех, ему с ним разбираться, для таких исповедь только через архиерейское разрешение. А вот с тем попом что делать, который служил этот молебен, водой святой в морду этому адмиралу прыскал? Он здесь сейчас, знаю его хорошо, его на Балтфлот перевели, еле ноги унес от «братишек». Спрашиваю его: «Как угораздило тебя такой молебен служить, почему не отказался? Заставить не могли. Вот не нашел бы адмирал попа для такого молебна, может, призадумался бы?» А он и отвечает, что никто не заставлял его, служил с радостью, ибо полностью разделяет позицию адмирала. А вот адмиралу Непенину он не успел молебен такой отслужить, да и Владыка наш, Питирим, которого синодалы выгнали, за такой молебен сразу бы сана лишил… Иногда просто по-подзаборному напиться охота… 

– Сашенька, – подал голос Штакельберг. – Тут донесли, что ты трофейный продукт не по назначению использовала. Как командарм, выношу, так сказать, порицание…

– Отставить порицание, – перебил полковник. – Сейчас проводники паек понесут, да не то слово – ужин в «Яре», там и водка…

Как раз дверь открылась и по коридору пошли проводники с мешками.

– Господа, – воззвал Штакельберг, – провиант разбирать спокойно и организованно, всем хватит! Со всеми вопросами подходите сюда.

– И яйца пасхальные есть, – сообщил молоденький проводник, опоражнивая мешок перед ОТМАвцами. – И сколько!.. На каждого пассажира штук по пять хватит! Вот водочка, господа, там и коньяк есть Мартель, французский… Господа, а можно, как приедем домой, взять провизии? Там много останется.

– Нужно, – ответил полковник. – Все, что останется, в рабочем порядке распределит начпоезда.

– В наш лазарет в Могилёве нужно.

– Обязательно, Сашенька. Думаю, боцман Жуткий и товарищ Шеегрызов транспорт для перевозки обеспечат.

– Всенепременно, – подтвердил боцман Жуткий. – Но в данный момент я насчет подзаборности тоже не против.

– А я против, господин командарм, – серьезно возразила сестра Александра. – Нам еще доехать надо. Нападут на поезд, а командующий ОТМА – в подзаборном состоянии… вместе со всем личным составом.

– На этот случай, господа, – боцман Жуткий уже разливал, – предлагаю пару полных бутылок оставить. Жаль, что они пол-литровые, а не четвертные. В руках сестры Александры бутылка не менее серьезное оружие, чем булыжник в руках заряжающего Хлопова. Отобьется. Иван, булыжник не прихватил?

– А бутылка не только ударное оружие, но и метательное.

– Что ж, братья и сестры, давайте-ка помолимся.

На предложение отца Василия все поднялись.

– Сейчас икону достану, духовнику своему отцу Серафиму в подарок везу, не моя это икона, чувствую…

– Отцу Серафиму?! – встрепенулась сестра Александра. – Да это же наш лазаретский батюшка.

– Верно, он и лазарет окормляет. Дивный старец… – отец Василий расстегивал большой плоский чехол; кроме чехла его багаж состоял из вместительного саквояжа. – А в саквояжике у меня все атрибуточки: и антиминс, и Дары, и Евангелие, литургию можно служить, вот… А икона эта особая… – извлеченная из чехла икона высоту имела чуть более полуметра, а в ширину сантиметров сорок. – В центре, как видите, Владимирская, а по углам – Донская, Смоленская, Казанская и Могилёвская. Все воительницы…

– Могилёвская?! – воскликнули разом все ОТМАвцы.

– Да, в правом нижнем углу. Видите, ее низ закопчен, только Лики Божией Матери и Младенца видны – в пожаре она побывала. Икону эту лично Государыня Тверскому генерал-губернатору подарила, Николаю Георгиевичу Бюнтигу, когда из Новгородского паломничества через Тверь возвращалась.

– Я знаю Бюнтига, – сказал Штакельберг. – Я присутствовал, когда он чин гофмейстера получал. Телеграмму его принимал первого марта, дословно помню: «Исполню свой долг до конца, лишь бы жила Россия и благоденствовал Царь». Тогда понял, что в Твери беспорядки, но думал, что там, где Бюнтиг, порядок восстановится.

– Это была его предсмертная телеграмма.

– А что, он?..

– При мне, на моих глазах убивали.

– А я и не знал, – Штакельберг покачал головой. – Бескровная…

– Батюшка, эта икона должна быть наша, Отдельной Монархической Армии!

Долго и внимательно смотрел в глаза сестре Александре отец Василий, уж больно сильно сказано было. Не просьба, не требование даже, но чуть ли не приказ имеющего на это право звучал в ее словах.

– Мы ей оклад золотой сделаем и бриллиантами осыплем – есть возможность, а батюшка Серафим поймет и благословит, я ему сама все расскажу.

– Ну что ж, – отец Василий, задумчиво улыбаясь, поцеловал икону и укрепил ее на окне. – Быть по сему! Значит, Сама Она вас нашла. С тех пор, как забрал я ее из губернаторского кабинета, все время чувствовал, что не моя Она, что ждет и рано или поздно уйдет. Вот и дождалась и пришла. Ну что ж, начали: Хри-стос воскре-се из ме-ртвых…