Донъ-Кихотъ обѣщалъ слѣдовать во всемъ совѣтамъ хозяина, и за тѣмъ рѣшился безотлагательно, на заднемъ дворѣ корчмы, стать на стражѣ оружія. Собравъ и положивъ его на корыто, находившееся возлѣ колодца, онъ съ щитомъ въ рукѣ, съ копьемъ въ кулакѣ, гордо и спокойно началъ ходить вокругъ него. Узнавъ о сумасшествіи незнакомца, рѣшившагося проводить ночь на стражѣ оружія, и о страстномъ желаніи его быть посвященнымъ въ рыцари, всѣ люди, бывшіе въ корчмѣ, влекомые желаніемъ взглянуть на это неслыханное зрѣлище, вышли на дворъ и помѣстились на такомъ разстояніи отъ Донъ-Кихота, что могли ясно видѣть какъ, видно довольный собой, онъ то ходилъ тихимъ, мѣрнымъ шагомъ взадъ и впередъ, то останавливался и, облокотясь на копье, устремлялъ взоры на свое оружіе. Хотя наступила уже глубокая ночь, но луна сіяла такъ ярко, что можно было безъ труда различить малѣйшія его движенія. Въ это время одинъ изъ погонщиковъ муловъ, ночевавшихъ въ этомъ домѣ, захотѣлъ напоить своихъ животныхъ, для чего ему необходимо было снять съ корыта оружіе Донъ-Кихота, но Донъ-Кихотъ, увидѣвъ приближающагося человѣка и угадывая его намѣреніе, гордо закричалъ ему: «неблагоразумный рыцарь, дерзающій приблизиться къ оружію безстрашнѣйшаго изъ смертныхъ, опоясавшихъ себя мечомъ; подумай о томъ, что ты намѣренъ дѣлать, и да не коснется рука твоя лежащаго предъ тобою оружія, если ты не хочешь заплатить жизнью за свою смѣлость!» Погонщикъ, не обращая вниманія на слова Донъ-Кихота, — хотя лучше было-бъ для его здоровья послушаться ихъ, — взялъ оружіе за ревень и швырнулъ его далеко отъ себя. Быстрѣе молніи герой нашъ поднялъ взоры къ небу и, поручая душу свою Дульцинеѣ, воскликнулъ: «моя дама, бодрствуйте надо мной въ минуту этого перваго оскорбленія, испытываемаго порабощеннымъ вами сердцемъ; пусть ваша благосклонность поддерживаетъ меня въ этой первой, грозящей мнѣ опасности». Въ тоже мгновеніе, кинувъ свой щитъ, онъ схватилъ въ обѣ руки копье и нанесъ имъ такой ударъ по головѣ погонщика, что тотъ безъ памяти повалился на землю; второй такой-же ударъ избавилъ-бы его, вѣроятно, навсегда отъ необходимости звать на помощь врача, наказавъ дерзкаго, Донъ-Кихотъ собралъ оружіе, положилъ его на прежнее мѣсто и, какъ ни въ чемъ ни бывало, съ невозмутимымъ спокойствіемъ сталъ по прежнему ходить взадъ и впередъ. Немного спустя, другой погонщикъ, не зная о случившемся съ его товарищемъ, захотѣлъ также напоить муловъ и также тронулъ оружіе Донъ-Кихота. Не произнеся на этотъ разъ ни слова и не обращаясь съ воззваніемъ ни въ какой дамѣ, Донъ-Кихотъ поднялъ копье и нанесъ имъ новому смѣльчаку такіе три или четыре удара, что копье его чуть не разлетѣлось въ дребезги. На крикъ раненаго сбѣжались всѣ погонщики, бывшіе въ корчмѣ, и тогда Донъ-Кихотъ, поднявъ свой щитъ и обнаживъ мечъ, воскликнулъ, обращаясь къ своей повелительницѣ: «цвѣтъ красоты! Услышь меня въ эту минуту и обрати свои чудесные взоры на очарованнаго тобою рыцаря, угрожаемаго такой страшной опасностью!» Послѣ этого воззванія, онъ почувствовалъ себя исполненнымъ такой силы, что всѣ погонщики муловъ въ мірѣ не заставили-бы его, кажется, сдѣлать ни шагу назадъ. Товарищи раненаго погонщика, видя, въ какомъ несчастномъ положеніи онъ находился, принялись швырять въ Донъ-Кихота каменьями, но рыцарь, защищаясь щитомъ, безстрашно оставался у корыта на стражѣ оружія. Напрасно хозяинъ кричалъ во все горло, убѣждая погонщиковъ оставить въ покоѣ сумасшедшаго, который, пользуясь привилегіей полуумныхъ, останется правъ, перебивъ всѣхъ погонщиковъ муловъ въ Испаніи; голосъ его вопіялъ въ пустынѣ, заглушаемой крикомъ Донъ-Кихота, ругавшаго враговъ своихъ подлою и низкою чернью, а самаго владѣтеля замка, допускающаго у себя такое обращеніе съ странствующими рыцарями, клеймилъ именемъ клятвопреступника. «О», говорилъ онъ, «будь я посвященъ въ рыцари, я-бъ доказалъ ему, что онъ измѣнникъ. А вы, жалкіе люди», продолжалъ онъ, обращаясь къ погонщикамъ: «приблизьтесь, нападите на меня всѣ вмѣстѣ, и тогда вы увидите, какъ накажу я вашу дерзость». Мужество его наконецъ восторжествовало; въ него перестали швырять каменьями, и Донъ-Кихотъ, допустивъ унести раненыхъ, съ прежнимъ величавымъ спокойствіемъ сталъ на стражѣ оружія.

Хозяинъ, находя не совсѣмъ веселыми глупости своего гостя, рѣшился поскорѣе посвятить его въ рыцари, чтобы избавиться отъ него. Онъ просилъ Донъ-Кихота извинить грубость нѣсколькихъ неучей, хорошо притомъ наказанныхъ за свою дерзость, клялся, будто вся эта исторія произошла безъ его вѣдома, и за тѣмъ повторилъ, что у него нѣтъ часовни, но что она отнюдь не необходима для обряда посвященія въ рыцари, сущность котораго, какъ говорилъ хозяинъ, превосходно знакомый, по его словамъ, со всѣми подробностями этой церемоніи, состояла въ двухъ ударахъ мечомъ, однимъ по плечу, а другимъ по затылку посвящаемаго, которые могли быть даны во всякомъ мѣстѣ, даже среди чистаго поля. «Что-же касается до стражи оружія», добавилъ онъ, «то вы сторожите его болѣе четырехъ часовъ, тогда какъ по рыцарскимъ законамъ для этого достаточно двухъ».

Донъ-Кихотъ, безъ малѣйшаго затрудненія, повѣривъ словамъ хозяина, изъявилъ готовность слушаться его во всемъ, и просилъ только окончить, какъ можно скорѣе, обрядъ посвященія, потому что — «если я подвергнусь здѣсь нападенію, будучи посвященнымъ рыцаремъ, говорилъ онъ, то не выпущу изъ этого замка живымъ никого, кромѣ лицъ, порученныхъ моему охраненію благороднымъ отцомъ по оружію». Не обращая на эти слова никакого вниманія, хозяинъ отправился за книгой, въ которой записывалъ отпускавшіеся погонщикамъ муловъ ячмень и солому, и возвратился съ нею къ своему гостю, въ сопровожденіи двухъ знакомыхъ намъ женщинъ и мальчика, несшаго зажженный свѣчной огарокъ. Велѣвъ Донъ-Кихоту стать на колѣни, онъ самъ вперилъ глаза въ книгу, дѣлая видъ, будто-бы читаетъ молитву, потомъ взялъ у Донъ-Кихота мечъ, которымъ ударилъ его сначала по затылку, потомъ по плечу; наконецъ пригласилъ одну изъ женщинъ опоясать новопосвященнаго рыцаря мечомъ, что та исполнила чрезвычайно ловко и скромно, готовая ежеминутно разсмѣяться и удерживаемая отъ этого только воспоминаніемъ о недавно случившемся съ погонщиками муловъ. «Да содѣлаетъ васъ Господь счастливымъ рыцаремъ», сказала она Донъ-Кихоту, «и да озаряетъ Онъ побѣдами ваше оружіе». Рыцарь спросилъ ея имя, желая знать, какой благородной дамѣ обязанъ онъ оказанной ему милостью? Та отвѣчала, что ее зовутъ Толоза, что она дочь толедскаго лоскутника, торгующаго въ рядахъ Санчо-Беноіа, и что во всякое время, во всякомъ мѣстѣ готова чѣмъ можетъ служить ему. Донъ-Кихотъ просилъ ее, во имя дружбы къ нему, прибавить къ своему имени частицу донъ и называться донна-Толоза, что дама, опоясавшая его мечемъ, обѣщала исполнить. Другая дама надѣла ему шпоры и тоже должна была сказать свое имя. Узнавъ, что ее зовутъ Молинера, что отецъ ея честный антекверскій мельникъ, и получивъ отъ нея также обѣщаніе прибавить къ своему имени частицу донъ и называться донна-Молинера, онъ разсыпался передъ нею въ благодарностяхъ и предложеніяхъ своихъ услугъ. Окончивъ съ обрядомъ посвящевія, рыцарь, желавшій уже быть на пути къ приключеніямъ, поспѣшилъ осѣдлать Роесмнанта и, подъѣхавъ верхомъ къ хозяину, разсыпался передъ нимъ въ благодарностяхъ за оказанную имъ услугу въ такихъ изысканныхъ выраженіяхъ, что перо наше отказывается передать ихъ съ непогрѣшимой вѣрностью. Хозяинъ, желая скорѣе распрощаться съ своимъ гостемъ, въ немногихъ словахъ отвѣтилъ Донъ-Кихоту на его любезности и, не требуя ничего за постой, съ Богомъ отправилъ его въ дальнѣйшій путь.