Не предугадывая, какъ и я, измѣны Фернанда, Лусинда просила меня вернуться поскорѣе, предполагая, что вся остановка теперь за моимъ отцемъ, и что дѣло можно будетъ считать оконченнымъ въ нашу пользу, когда онъ согласится на нашу свадьбу. Съ этимъ словомъ голосъ ея вдругъ прервался и крупныя слезы выступили на ея глазахъ. Она силилась сказать мнѣ что-то еще, но не могла, точно будто кто-то давилъ ее за горло. Этотъ, никогда не бывалый съ нею, случай удивилъ меня. Прежде, когда счастливое стеченіе обстоятельствъ, или моя смѣлость сводили насъ, она говорила такъ легко и развязно, и никогда ни слезы, ни вздохи, ни предчувствіе, ни ревность, не прерывали ея рѣчей. Я же, только благословлялъ судьбу мою и небо, ниспосылающее мнѣ такую жену; я восторженно говорилъ ей — все о ней, о ея умѣ и красотѣ. Она, какъ-бы желая отблагодарить меня, хвалила, въ свою очередь, во мнѣ то, что ей казалось достойнынъ похвалы. Въ промежуткахъ мы весело разговаривали, шутили, передавали разные случаи изъ жизни нашихъ сосѣдей или знакомыхъ, и никогда, не позволилъ я себѣ въ эти минуты, ничего больше, какъ только коснуться, и то насильно, ея прелестной руки и поднести ее къ своимъ губамъ, на сколько это позволяли мнѣ узкія рѣшетки окна, у котораго происходили наши свиданія, И только теперь, наканунѣ моего отъѣзда, она плакала, тосковала и наконецъ убѣжала, оставивъ меня въ страхѣ, смятеніи и горести, навѣянными за меня этимъ грустнымъ свидѣтельствомъ горя Лусинды о разлукѣ со мною. Желая однако ничѣмъ не омрачать свѣта моихъ надеждъ, я приписалъ все это любви и разлукѣ, которую съ такимъ трудомъ выносятъ влюбленные. И тѣмъ не менѣе я покидалъ мою невѣсту, — задумчивый и грустный, полный боязни и мрачныхъ предчувствій, самъ не зная о чемъ; зловѣщія знаменія ужаснаго несчастія, ожидавшаго меня по моемъ возвращеніи, уже носились надъ моей душой.

Я пріѣхалъ къ брату донъ-Фернанда, отдалъ ему письмо, былъ радушно принятъ и къ великому горю моему задержанъ имъ цѣлую недѣлю, которую я прожилъ въ такомъ мѣстѣ, гдѣ герцогъ не могъ видѣть меня, потому что Фернандъ просилъ выслать ему деньги тайно отъ отца. Все это, какъ въ послѣдствіи открылось, было сдѣлано съ умысломъ удержать меня, потому что, иначе, братъ его, имѣвшій при себѣ деньги, давнымъ-бы давно отпустилъ меня. Хотя эта неожиданная просьба Фернанда позволяла мнѣ уѣхать, не дожидаясь конца возложеннаго на меня порученія; потому что никто-же не могъ требовать отъ меня такой продолжительной разлуки съ Лусиндой, въ особенности съ той горюющей Лусиндой, какою я видѣлъ ее въ послѣдній разъ, тѣмъ не менѣе, изъ дружбы къ Фернанду, я рѣшился безропотно, хотя и съ тайной тревогой — ожидать, сознавая вполнѣ, чего мнѣ будетъ стоить это промедленіе. Черезъ четыре дни во мнѣ пріѣхалъ нарочный съ письмомъ. На адресѣ я узналъ руку Лусинды. Волнуемый грустнымъ предчувствіемъ, я распечаталъ письмо, напередъ увѣренный, что-только какая-нибудь важная причина могла побудить ее писать во мнѣ, потому что писала она вообще очень рѣдко. Прежде всего, однако, я опросилъ нарочнаго, это далъ ему это письмо, и сколько времени онъ пробылъ въ дорогѣ? Онъ отвѣчалъ, что когда онъ проходилъ, около полудня, по одной изъ городскихъ улицъ, его неожиданно кликнула въ окно какая-то рыдавшая красавица, и сказала ему: братъ мой! если ты христіанинъ, то прошу тебя, во иня Бога, отвези, но только скорѣй, скорѣй, письмо это по этому адресу; и мѣсто и человѣка, къ которому тебя посылаютъ, знаютъ всѣ. Сдѣлай мнѣ это одолженіе, и Господь отблагодаритъ тебя за доброе дѣло. А чтобы тебѣ удобнѣе было исполнить его, такъ возьми то, что находится въ этомъ платкѣ. Сказавши это, прибавилъ посланный, мнѣ кинули изъ окна платовъ съ завернутыми въ немъ ста реалами, съ этимъ перстнемъ, который вы видите на мнѣ, и этимъ письмомъ, которое у васъ въ рукахъ; за тѣмъ, не ожидая отвѣта, незнакомая красавица отошла отъ окна, увидѣвъ, однако, что я подобралъ письмо и платокъ, и замѣтивъ, какъ проговорилъ я ей знаками, что все будетъ исполнено по ея приказанію. Вознагражденный такъ хорошо за возложенное на меня порученіе, и узнавъ изъ адреса, что меня посылали къ вамъ, господину, благодаря Бога, извѣстному мнѣ, тронутый въ особенности слезами этой прекрасной даны, я рѣшился, не довѣряясь никому, собственноручно доставить вамъ ея письмо; и вотъ, какъ видите, я въ шестнадцать часовъ сдѣлалъ больше пятидесяти верстъ.

Тѣмъ временемъ какъ благодарный посланный передавалъ мнѣ всѣ эти подробности, я оставался, по нашей поговоркѣ, прикованнымъ въ его словамъ; ноги у меня тряслись такъ страшно, что я едва стоялъ. Наконецъ, я распечаталъ письмо и прочелъ слѣдующее:

«Слово, которое вамъ далъ донъ-Фернандъ — побудить вашего отца переговорить съ моимъ, онъ сдержалъ, но только въ своихъ видахъ болѣе, чѣмъ въ вашихъ. Узнайте, что онъ просилъ моей руки, и отецъ мой, ослѣпленный тѣми преимуществами, которыя онъ видитъ въ донъ-Фернандѣ передъ вами, не отказалъ ему. Дѣло это не шуточное; черезъ два дня должна быть наша, почти тайная, свадьба; свидѣтелями ея будутъ только небо и мои родные. Каково мое положеніе и нужно ли вамъ спѣшить, — судите сами; а люблю ли я васъ? это покажетъ будущее. Молю Бога, чтобы письмо мое дошло до васъ прежде, чѣмъ рука моя будетъ отдана человѣку, умѣющему такъ дурно сдерживать свое слово.»

Таково было полученное иною письмо. Прочитавши его, я тотчасъ же уѣхалъ, не ожидая ни денегъ, ни отвѣта. Мнѣ стало ясно тогда, что меня посылали не за деньгами для покупки лошадей, а за тѣмъ, чтобы въ моемъ отсутствіи свободно приступить въ выполненію преступнаго замысла. Яростное озлобленіе, которое я почувствовалъ къ этому безчестному другу и боязнь потерять то сердце, которое я пріобрѣталъ цѣною столькихъ лѣтъ любви и покорности, придали мнѣ крылья. На другой день я былъ уже въ городѣ, и время пріѣзда моего какъ будто было выбрано для свиданія съ Лусиндой. Я вошелъ въ ней тайно, оставивъ позади своего верховаго мула, которымъ снабдилъ меня посланный съ письмомъ. Судьбѣ угодно было, чтобы я засталъ Лусинду у того самаго рѣшетчатаго окна, которому суждено было такъ долго быть единымъ свидѣтелемъ нашей любви. Лусинда меня тотчасъ же узнала, какъ я ее, но увы! она встрѣчала меня не такъ, какъ надѣялась встрѣтить, и я находилъ ее не тою Лусиндой, какою надѣялся найти. О, есть ли въ мірѣ смертный, извѣдавшій глубину смятенныхъ мыслей измѣняющей женщины? вѣроятно нѣтъ. Увидѣвши меня Лусинда закричала: «Карденіо, я одѣта въ подвѣнечное платье; въ залѣ меня ждутъ ужъ измѣнникъ Фернандъ и мой честолюбивый отецъ съ другими свидѣтелями, только не свадьбы, а смерти моей. Другъ мой, не смущайся, но постарайся самъ быть при моемъ вѣнчаніи, и если слова мои не воспрепятствуютъ исполненію свадебнаго обряда, то на груди моей спрятанъ кинжалъ, который защититъ меня отъ насилія и моею смертью запечатлѣетъ мою любовь въ тебѣ.»

Я отвѣчалъ ей, дрожа отъ волненія, и боясь не успѣть докончить своего отвѣта: «Лусинда, пусть дѣло оправдаетъ твои слова, и если у тебя спрятанъ кинжалъ, долженствующій поразить тебя, то со мной моя шпага, которая съумѣетъ защитить тебя или убить себя, если судьба возстанетъ на насъ.» Не знаю, слышала ли она отвѣтъ мой, потому что ее ужъ звали, торопя къ вѣнцу. Закатилось въ эту минуту солнце моей радости и наступила глубокая ночь моей грусти. Умъ мой помутился, въ глазахъ стало темно, и я не молъ найти ни выхода изъ дому, ни даже двинуться съ мѣста. Но внутренній голосъ напомнилъ скоро мнѣ, какъ иного значило бы мое присутствіе въ такую торжественную и важную минуту жизни Лусинды; я собрался съ силами и вошелъ въ домъ моей недавней невѣсты. Такъ какъ всѣ ходы въ немъ были мнѣ давно извѣстны, поэтому, благодаря общей суматохѣ, я успѣлъ никѣмъ незамѣченный пробраться въ ту залу, въ которой должно было происходить вѣнчанье. Скрытно помѣстившись у окна, прикрытый занавѣсями, я могъ видѣть все, что происходило въ залѣ, не будучи видимъ самъ. Но, какъ выразить словами ту тревогу, которую испытывало мое сердце во все это время! какъ повторить тѣ мысли, которыя приходили мнѣ въ голову; тѣ рѣшенія, которыя зарождались въ моей душѣ. Ихъ повторить невозможно, да быть можетъ и не слѣдуетъ. Вскорѣ увидѣлъ я, какъ прошла черезъ залу невѣста, въ будничномъ платьѣ, съ нею шаферъ, ея двоюродный братъ; — во всемъ домѣ, кромѣ прислуги, не было никого. Не иного спустя, Лусинда вышла изъ уборной, въ сопровожденіи матери своей и двухъ служанокъ, въ изящномъ и пышномъ нарядѣ, достойномъ ея красоты. Волненіе не позволяло мнѣ подробно разглядѣть его; я замѣтилъ только бѣлый и красный цвѣта и сіяніе драгоцѣнныхъ камней, которыми были осыпаны ея прическа и платье. Но что могло сравниться съ прелестью ея свѣтлыхъ волосъ, сіявшихъ ярче драгоцѣнныхъ камней и четырехъ восковыхъ свѣчей, освѣщавшихъ заду. О, воспоминаніе, бичь моего покоя! Къ чему ежеминутно воскрешаешь ты предо иною эти несравненныя черты, боготворимаго мною врага? Мнѣ слѣдовало бы помнить только то, что она дѣлала тогда, чтобы этотъ торжественно нанесенный мнѣ ею ударъ будилъ въ груди моей, если не жажду мщенія, то, по крайней мѣрѣ, смерти. Господа, простите мнѣ эти минутныя вспышки и отступленія, что дѣлать? мой грустный разсказъ не изъ тѣхъ, которые разсказываются скоро и безостановочно. Для меня, по крайней мѣрѣ, каждое обстоятельство этого дѣла кажется достойны длиннаго разсужденія.