— Повинуюсь, сказалъ Санчо, тѣмъ охотнѣе повинуюсь, что я отъ природы человѣкъ миролюбивый и врагъ всякихъ ссоръ и только тогда, когда дѣло коснется обороны моей собственной персоны, тогда позвольте уже мнѣ отложить въ сторону всѣ ваши рыцарскіе законы и распорядиться по своему. Въ просьбѣ моей, кажется, нѣтъ ничего противнаго законамъ Бога и церкви.

— Согласенъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, но повторю еще разъ: когда я буду сражаться съ рыцарями, тогда ты удерживай порывы своего природнаго мужества.

— О, въ этомъ отношеніи, будьте покойны, сказалъ Санчо, приказаніе ваше будетъ выполнено такъ же свято, какъ обѣтъ праздновать воскресенья.

Въ это время за дорогѣ показались два монаха, прикрытые зонтиками и ѣхавшіе верхомъ на дромадерахъ, мулы ихъ ростомъ рѣшительно приближались къ дромадерамъ. Не вдалекѣ. за ними слѣдовала карета, сопровождаемая четырьмя или пятью всадниками и двумя слугами, шедшими пѣшкомъ. Въ этой каретѣ ѣхала, какъ узнали въ послѣдствіи, одна бискайская дама, въ Севилью, къ своему мужу, отправлявшемуся вскорѣ въ Индію для занятія тамъ какой то важной должности. Не успѣлъ Донъ-Кихотъ замѣтить монаховъ, не принадлежавшихъ въ обществу бискайской дамы, а только ѣхавшихъ съ него рядомъ, какъ уже говорилъ Санчо: «другъ мой, или я страшно ошибаюсь, или мы готовы наткнуться на славнѣйшее приключеніе, какое когда либо встрѣчалось. Эти черныя, движущіяся на насъ тѣни, это, безъ всякаго сомнѣнія волшебники, похитившіе какую нибудь принцессу, которую они увозятъ въ этой каретѣ. Санчо! я долженъ остановить ихъ.»

— Вы, кажется, хотите затѣять тутъ что-то худшее, чѣмъ нападеніе на вѣтрянныя мельницы, отвѣчалъ Санчо. Взгляните внимательнѣе и вы убѣдитесь, что эти черныя тѣни ничто иное, какъ монахи, а въ каретѣ ѣдутъ какіе нибудь путешественники. Ради Бога, подумайте, что вы намѣрены дѣлать, и да не введетъ васъ сатана въ новое искушеніе.

— Санчо, повторяю тебѣ, что ты ничего не смыслишь въ дѣлѣ приключеній, и это я тебѣ сейчасъ докажу, сказалъ Донъ-Кихотъ. Съ послѣднимъ словомъ, онъ поскакалъ на середину дороги и на разстояніи, на которомъ монахи могли едва слышать его, громкимъ голосомъ закричалъ имъ: «жильцы подземнаго міра! порожденье сатаны! Освободите сію же минуту плѣненныхъ вами принцессъ, которыхъ вы везете въ этой каретѣ, или готовьтесь принять отъ руки моей смерть, какъ достойную казнь за ваши злодѣянія.»

Монахи придержали муловъ, и изумленные столько же словами, какъ и фигурой Донъ-Кихота, отвѣчали ему: «благородный рыцарь, мы не жильцы подземнаго міра и ни порожденье сатаны, а бенедиктинскіе монахи, мирно отправляющіеся по своей дорогѣ; не зная, не вѣдая о томъ, увозятъ-ли кого нибудь въ этой каретѣ, или нѣтъ.»

«Меня не провести словами; я знаю васъ, жалкая сволочь», отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, и не долго думая, такъ яростно кинулся съ копьемъ своимъ на одного изъ монаховъ, что еслибъ послѣдній не догадался быстро соскочить съ мула, то былъ-бы тяжело раненъ, или даже убитъ. Видя это, товарищъ его пришпорилъ мула и быстрѣе вѣтра помчался въ сторону. Въ туже минуту Санчо, поспѣшно соскочивъ съ осла, кинулся на распростертаго на землѣ монаха и принялся обирать его. Подоспѣвшіе на помощь слуги бенедиктинцевъ спросили Санчо, съ какой стати онъ обираетъ монаха? «А съ такой, что я пользуюсь плодами побѣды, одержанной моимъ господиномъ», отвѣчалъ оруженосецъ. Не удовольствовавшись этимъ отвѣтомъ, и видя, что Донъ-Кихотъ поскакалъ къ каретѣ, прислуга монаховъ кинулась на Санчо, повалила его на землю и избила до полусмерти. Между тѣмъ монахъ, не теряя времени, вскочилъ на мула и дрожа отъ страха, поспѣшилъ присоединиться къ своему товарищу, отъѣхавшему довольно далеко, и оттуда наблюдавшему за ходомъ описываемаго здѣсь приключенія. Увидя себя вмѣстѣ, монахи продолжали свой путь, безпрерывно открещиваясь, какъ будто сатана слѣдовалъ по пятамъ ихъ.

Донъ-Кихотъ этимъ временемъ ораторствовалъ у дверецъ кареты бискайской дамы. «Прекрасная дама», сказалъ онъ ей, «вы свободны и можете располагать собою по своеѵу произволу, потому что безстрашная рука моя наказала дерзость вашихъ похитителей. Но дабы вы знали, кому обязаны своимъ спасеніемъ, то объявляю, что я странствующій рыцарь Донъ-Кихоть Ламанчскій, плѣнникъ несравненной Дульцинеи Тобозской. Въ благодарность за оказанную мною услугу, я прошу васъ только отправиться въ Тобозо, посѣтить отъ моего имени мою даму, и сказать ей. все, что я для васъ сдѣлалъ». Одинъ бискаецъ, находившійся въ свитѣ этой путешественницы, раздосадованный тѣмъ, что герой нашъ задерживалъ карету и не хотѣлъ пускать ее иначе, какъ подъ условіемъ заѣхать въ Тобозо, приблизился къ нему и, схвативъ его копье, сказалъ ему ломаннымъ кастильскимъ, или еще хуже бискайскимъ языкомъ: «убирайся къ чорту, рыцарь, или клянусь создавшимъ меня Богомъ, я убью тебя, это такъ-же вѣрно, какъ то, что я бискаецъ».

Донъ-Кихоть, понявшій бискайца, хладнокровно отвѣтилъ ему: «безумецъ! если-бы ты былъ рыцарь, то я ужь наказалъ бы твою дерзость.»

— Я, я не рыцарь! воскликнулъ бискаецъ. Клянусь, ни одинъ христіанинъ не произносилъ еще такой лжи. Если, бросивъ копье, ты обнажишь мечъ свой, то скорѣе самъ полетишь въ воду, чѣмъ сбросишь въ нее кошку [4].

— Увидимъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, и, кинувъ копье, онъ обнажилъ мечъ, прикрылся щитомъ и устремился на своего противника, сгарая нетерпѣніемъ поразить его.

Бискаецъ хотѣлъ было спрыгнуть съ своего наемнаго, неповоротливаго мула, на котораго трудно было разсчитывать во время битвы, но у него едва хватило времени обнажить мечъ; и еще счастіе его, что, находясь вблизи кареты, онъ могъ выхватить оттуда подушку, замѣнившую ему щитъ. Всѣ присутствовавшіе при этой сценѣ, видя двухъ вооруженныхъ бойцовъ, готовыхъ, какъ смертные враги, напасть одинъ на другаго, пытались было разнять ихъ, но напрасно, потому что бискаецъ грозилъ убить всякаго кто рѣшится остановить его. Испуганная этой угрозой дама, видѣвшая въ каретѣ, велѣла кучеру отъѣхать на нѣкоторое разстояніе, и издали смотрѣла на битву бискайца съ Донъ-Кихотомъ.

Приблизясь къ своему противнику, бискаецъ такъ сильно ударилъ его по плечу, что еслибъ мечъ не наткнулся на щитъ, то онъ насквозь прокололъ бы Донъ-Кихота.

«Владычица моего сердца», воскликнулъ Донъ-Кихотъ, почувствовавъ ударъ, показавшійся ему паденіемъ горы, «цвѣтъ красоты, Дульцинея! Помогите вашему рыцарю, который, повинуясь вамъ, находится въ такой опасности». Вымолвитъ эти слова, стиснуть мечъ, прикрыться щитомъ и обрушиться на врага — было дѣломъ одной секунды. Бискаецъ, видя стремительность Донъ-Кихота, прикрытый подушкой, твердо ожидалъ удара, не двигаясь ни назадъ, ни впередъ, такъ какъ измученный, усталый и непріученный къ боевымъ маневрамъ мулъ его стоялъ, какъ вкопанный на мѣстѣ. Итакъ мы видимъ Донъ-Кихота, устремленнаго съ обнаженнымъ мечомъ на своего противника, готовясь разрубить его на двое и бискайца, готоваго, въ свою очередь, подъ прикрытіемъ подушки, отразить грозящій ему ударъ. Всѣ окружающіе ихъ, перепуганные этимъ неожиданнымъ зрѣлищемъ, съ безпокойствомъ ожидаютъ развязки боя; а дама въ каретѣ съ своими прислужницами возноситъ молитвы ко всѣмъ святымъ рая и обѣщаетъ раздать тысячи свѣчей по костеламъ Испаніи, лишь бы только Господь не отступился отъ ея оруженосца въ эту ужасную минуту. На этомъ интересномъ мѣстѣ, историкъ прерываетъ свое повѣствованіе, ничего не говоря, чѣмъ и какъ окончился этотъ грозный поединокъ, — и оправдывая себя тѣмъѵ что онъ ничего больше не могъ узнать о дальнѣйшихъ подвигахъ Донъ-Кихота. Но тотъ, которому суждено было продолжать эту въ высшей степени любопытную исторію, никакъ не могъ примириться съ мыслью, чтобы память о Донъ-Кихотѣ потонула въ Летѣ, и чтобы лучшіе умы Ламанча такъ мало радѣли о своей славѣ, что не позаботились даже сохранить въ своихъ архивахъ рукописей, относящихся къ похожденіямъ ихъ славнаго рыцаря. Подъ вліяніемъ этой мысли, онъ не отчаявался отыскать когда нибудь конецъ этой исторіи, и благодаря Бога нашелъ ее, какъ о томъ будетъ разсказано въ слѣдующей главѣ.