Зазвенев оружием, окружила виновных стража великого князя и дети его боярские: Ананьина взял Иван Товарков, Богдана Есипова — Русалка, Федора Исакова — дьяк Микита Беклемишев, Лошинского — князь Иван Звенец.
Увели их всех в цепи ковать, а с товарищей их повелел великий князь своим приставам взыскать по иску ограбленных полторы тысячи рублей, отдав их на крепкие поруки — поручился за них архиепископ Феофил.
Князь великий, оглядев собрание, увидел изменников Руси православной Ивана Афонасова да сына его Елферия. Воспалился государь гневом великим и воскликнул:
— Поимать сих обоих немедля, увести вон отсюда и оковы на их наложить за воровство их, понеже мыслили от великого князя Новугороду датися за короля Казимира.
Взял Ивана Афонасова Василий Иванович Китай, а сына его Елферия — Юрий Шестак…
Еще три дня после этого великий князь судил обидчиков и многих осудил, а обиженных жаловал и оборонял.
На третий день, во вторник, прибыли к великому князю на Городище владыка Феофил и все посадники бить челом от всего Новгорода о взятых под арест боярах, чтобы пожаловал, смиловался он, казни им отменил и на поруки бы их дал.
Иван Васильевич принял ходатаев милостиво и с почетом, но, челобитья их не приняв, сказал резко:
— Ведомо тобе, богомольцу нашему, да и всему Новугороду, вотчине нашей много от бояр тех лиха чинилось, а ныне еще что ни есть лиха в вотчине нашей, то все от них чинится. Как же мне их жаловать?
Тут же простясь с челобитчиками, ушел из передней Иван Васильевич в покои свои и вызвал к себе князя Пестрого.
— Днесь же, Федор Давыдыч, — приказал он начальнику своей охраны, — ночью тайно пошли всех поиманных бояр в оковах и за крепкой стражей на Москву с приставами. Приставам же наказы борзо взять от Китая Василь Иваныча. Прикажи сей же часец прислать его ко мне вместе с дьяком Беклемишевым. С ними яз о наказах сих подумаю. Вотчины же их все идут за меня, великого князя.
Декабря первого снова пришел к великому князю на Городище архиепископ новгородский со многими посадниками — Василием Казимиром и братом его Яковом, Феофилактом Захарьиным и прочими боярами и житьими людьми челом бить о тех, кто владыкой на поруки взят, о Григории Тучине, Василии Никифорове, Матвее Селезневе и о товарищах их…
— Жалую их, — ответствовал великий князь на челобитье, — отменяю казни им за вину их, а убытки истцам возместить и полторы тысячи рублев за них приставам взыскать.
На этом завершились главные судебные дела у великого князя, а далее пошли мелкие челобитные мелких людей, но эти меньшие люди, поддерживающие на вече житьих, враждебно настроенных против великих бояр, теперь искренне верили в помощь и справедливую защиту Москвы от произвола новгородских верхов.
Это понял хорошо Иван Васильевич и указал Василию Ивановичу Китаю на необходимость укрепить эту веру.
— Вижу ныне в Новомгороде, — заметил он с настойчивостью своему окольничему, — оплечье наше утверждать надобно среди молодших. В Господе доброхотов мы токмо купить можем или страхом на службу к собе принудить. Молодшим же сама трудность жизни их на нас указывает. Уразумей сие, дабы править дела к нашей выгоде.
Сам же великий князь, наказав тех, кто лихо чинил Новгороду, делал вид, что охотно ходит на все пиры. Пирует он у архиепископа и у всех прочих с Николина дня почти непрерывно. Князь Василий Шуйский поднес на пиру у себя дары Ивану Васильевичу: три постава ипского сукна, три постава шелковой камки,[83] тридцать золотых корабленников, двух кречетов да сокола. Так же щедро и другие дарили великого князя.
Видя, что Иван Васильевич без отказа на пирах бывает, заправилы Господы верили все более в свои замыслы и радовались. Мягкость же великого князя, простившего вины товарищам главных виновников грабежей и бесчинства, взыскавшего только убытки в пользу истцов, еще более утвердила веру их, что от него можно так же откупиться, как откупались русские князья города от татарских ханов. Господа, жившая только рублем, ликовала, и пиры шли за пирами.
Четырнадцатого декабря великий князь второй раз пировал у владыки Феофила и даров получил: двести золотых корабленников, пять поставов ипского сукна, жеребца породистого, а на проводы — две бочки вина и две бочки меду.
На другой день пир был у посадника Василия Казимира, который поднес Ивану Васильевичу ковш золотой весом две гривенки,[84] сто золотых корабленников и двух кречетов.
Декабря семнадцатого пировал Иван Васильевич у Захария Григорьева и получил в дар двадцать золотых корабленников, четыре постава ипского сукна, а сын Захария, Иван, дал десять золотых корабленников да два зуба рыбьих.
Декабря же двадцать четвертого, в самый сочельник, на Городище у Ивана Васильевича была радость великая: прискакал вестник из Москвы от великого князя Ивана Ивановича и от великой княгини Марьи Ярославны.
Вестник Сергей, Саввушки стремянного брат, парень ражий, веселый и смышленый, словно Москвы кусок с собой привез — всех обрадовал при княжом дворе.
Принял вестника великий князь у себя в опочивальне, с глазу на глаз, только при брате его Саввушке.
— Ну, сказывай борзо! — нетерпеливо воскликнул Иван Васильевич, лишь кивком головы ответив на приветствие. — Сказывай, не томи, Сергеюшка.
— Государь Иван Иванович и государыня Марья Ярославна повестуют: «Живы и здравы есмы, и княгиня твоя Софья Фоминична и доченьки твои здравы. Княгиня ране мая рожать не будет. Бог бережет ее, и все у нее слава Богу. Будь здрав, государь, да поможет Господь тобе в делах твоих…»
Сергей замолчал, а Иван Васильевич разочарованно вздохнул: ждал большего, хотя и рад был несказанно вестям семейным.
Вестник откашлялся и заговорил снова, и лицо великого князя расцвело улыбкой.
— Государь же Иван Иванович, — продолжал Сергей, — повестует тобе в особину: «Государь мой, декабря десятого привезли на Москву новгородских бояр, тобой поиманных. Мы с Федором Василичем и князем Иван Юрьичем все по приказу твоему содеяли. Старик Бородатый ныне весь свой страх за тобя забыл, радуется, яко дитя малое. Руку целую твою, государь».
Иван Васильевич, довольный и радостный, хотел было начать расспросы о Москве и семье, но Сергей продолжал:
— Слуги твои, наместник Иван Ильич и дьяк Федор Василич, повестуют тобе: «Великий государь наш, рады мы делам твоим и Бога молим о здравии твоем. Разумеем все деяния твои и разумеем, что сие значит для Москвы и для всей Руси православной. От Орды страху нет — все еще вязнет Ахмат в басурманских делах своих с Перекопью и турками. Дай тобе Бог здоровья и силы. Земно кланяемся тобе оба за великие дела твои…»
Иван Васильевич, взволнованный всеми вестями этими московскими, сам наполнил чарку дорогим заморким вином и поднес ее Сергею.
— Пей за здоровье, — ласково молвил он, — да иди отдохни. Ты же, Саввушка, веди к собе брата, напои и накорми его. Да пришли ко мне сей часец Китая, Русалку и Мамырева. Скажи, думу, мол, государь с ними хочет думать. Взяли бы с собой все, что понадобиться может…
Рождество Христово великий князь встретил у себя на Городище весело, радуясь и вестям из Москвы добрым и успехам своим новгородским. Приказал он дворецкому Русалке пригласить к себе на праздничный пир архиепископа Феофила, князя Василия Шуйского-Гребенку, всех посадников и тысяцких, многих житьих людей и купцов.
— Принимать всех, Михайла Яковлич, — говорил он дворецкому, — вельми почетно и ласково. Угощай досыта всем, что у нас есть лучшего.
Иван Васильевич двусмысленно улыбнулся и насмешливо добавил:
— Пусть ведают, что яз казню токмо за лихие дела, а никакого зла Новугороду не мыслю. Им же во всем верю. Пить же с ними мы будем до позднего вечера. О страже и охране нашей пусть гребту крепкую имеет князь Пестрый и боярский сын Леваш-Некрасов со своими людьми…
После этого пира на Городище, у великого князя, снова пошли пиры у посадников, тысяцких и бояр новгородских — непрерывно с тридцатого декабря по шестое января, на которых великий князь получал дорогие дары во множестве: и поставы заморских шерстяных и шелковых тканей, и золотые корабленники, и золотые и серебряные сосуды, и каменья драгоценные, и соболи, и рыбьи зубы, и кони и лошаки, и бочки вина, и ловчие птицы для княжой охоты — кречеты и соколы…