Дары на сей раз были по обычаю вином: от владыки две бочки — одна с красным, другая с белым. От всех прочих — по одному меху вина с каждого.

В тот же день архиепископ Феофил, князь Василий Шуйский и посадники и бояре новгородские ели и пили на обеде у великого князя. После же того, как Иван Васильевич отпустил от себя гостей, пришли к нему старосты улиц: от Славковой — Иван Кузьмин да Трофим Григорьев, а от Никитиной — Григорий Киприяныч Арзубьев да Василий Фомин — с жалобой, но жаловаться на обиды не посмели, а только привезли от обеих улиц в подарок одну бочку красного вина. Боялись они властей городских — владыки, князей, степенного посадника и степенного тысяцкого, которых вместе с боярами так милостиво принимал у себя за трапезой великий князь московский…

На другой день, в воскресенье, поезд великого князя, гремя тележными колесами по замерзшей грязи, прибыл в Лытню, что на реке Мсте, в пятидесяти верстах от Новгорода. Тут великого князя встречал уж другой народ, победней и попроще: небогатые бояре, купецкие старосты и купцы многие и житьи люди. Встречали великого князя все радостно, по обычаю вином, но жалобщиков и на этот раз не было.

В понедельник, двадцатого ноября, прибыл великий князь в Плашкино, где встречали его старые посадники и тысяцкие, бояре и житьи люди от Новгорода и поднесли ему в подарок каждый по меху вина.

Староста же городищенский, где хоромы великого князя, Ивашка Абакумов со всеми городищанами подарил государю своему бочку белого вина, полтораста яблок да блюдо винных ягод.[82]

Из Плашкина поезд великого князя на другой день, во вторник, прибыл в Городище, возле самого Новгорода. На пути сюда встречали великого князя и сопровождали посадники и множество народа всякого звания.

У себя в Городище Иван Васильевич отслушал обедню у Благовещения и обедал потом в своих городищенских хоромах. Владыка Феофил прислал сюда к дворецкому и конюшенному великого князя слуг своих Никиту Саввина да Тимофея Лунина кормы давать для княжого двора. Князь же этим обижен был, и тех слуг не захотел, и корму принимать от них не велел. Узнав об этом, Феофил тотчас же довел до бояр великого князя, что кормы отдавать приказал он наместнику своему Юрию Репехову, а Никита Саввин и Тимофей Лунин будут только подручными ему…

Потом сам владыка в тот же день был у Ивана Васильевича и бил челом сложить гнев на милость и звал к себе великого князя хлеба-соли откушать, но Иван Васильевич его не пожаловал. С волнением и тревогой отъехал владыка Феофил, а к ночи собрал тайно у себя на думу великих бояр, посадников и тысяцких, старых и степенных. Собрались все заправилы Господы: Василий Ананьин, Федор Исаков, сын Марфы-посадницы, да Богдан Есипов, Иван Лощинский, Василий Максимов, Марфа Борецкая и другие богачи из великих бояр.

Все были мрачны, понимали грозящую им опасность.

— Неспроста он миром пришел, — первым заговорил степенный посадник Василий Ананьин, — ништо спроста он не деет. Чую, ограбит он всех нас. За земли наши боюсь ведь…

— Встречал яз великого князя на Волме, — вмешался Федор, — жаден он на дары-то. Злата, сребра и каменьев вельми хочет. Может, сим да почетом великим откупимся, сохранив свои вотчины…

— Боюсь, тщетно сие, — заметил владыка Феофил, — токмо мечтание. Получив много, захощет боле того. Огрешка наша великая в том, что после Шелони в докончании с Москвой верховный суд отдали князю московскому…

— Сего, отче святый, — возразил степенный тысяцкий Василий Масксимов, — не вернешь; близок локоть, да не укусишь. Одно оплечье у нас — король Казимир да Ахмат…

— Может, и братья великого князя, — заметила Марфа Борецкая, — он и у них вотчины грабит, кровных своих не щадит.

— Истинно сие, — сокрушенно подтвердил владыка Феофил, — сущий он волк ненасытный…

— А что, ежели, — взволнованно и тревожно оглядываясь, заговорил один из старых посадников, — что, ежели содеяти, как против отца его мыслили…

Все испуганно переглянулись, а владыка Феофил задрожал и замахал руками.

— Неподобно сие, — зашептал он свистящим голосом, — не можно сего было сотворити и с князем Васильем, а с Иваном Василичем и помыслити страшно. На сажень он сквозь землю все видит. Им все уж решено, и меры, о которых мы и не мыслим, им уж взяты! Чую аз, грешный, что безумны те, что захотят сие содеять, токмо сами погибнут и гибель Дома Святой Софии ускорят.

— Истинно, отче святый, рассудил ты, — проговорил твердо тысяцкий Василий Максимов, — силой против рожна не попрешь, токмо, как медведь, глубже рожон в брюхо собе всадишь.

— Что же и как нам деять, — послышалось со всех сторон, — как нам от Москвы спастись?

Наступило долгое молчание, которое прервал владыка Феофил.

— Дети мои, — заговорил он теперь спокойно, — откупаться надобно от князя Ивана покорностью и лаской, пирами чтить, дарить драгоценное. Алчность его утолять, а самим с королем и Ахматом сноситься тайно…

— Право сие, — подхватил степенный посадник Василий Ананьин, — надобно ему, как медведю, от которого бежишь, сначала рукавицы бросить. Пока косолапый их разглядывает, бежать. Настигать будет — шапку бросить, потом кушак, а напоследок и полушубок сбросить, лишь бы до подмоги добежать, с которой вместе и медведя убить можно…

Оживилось после этой речи все собрание, осмелело, согласились все с Ананьиным и один за другим стали предлагать, что делать.

— Пирами чтить великого князя, — говорили одни, — яств, питий и даров многих и дорогих не жалеть…

— Бросим, как медведю, золота, серебра, самоцветов, — поддерживали другие, — сукон ипских, зуба рыбьего…

— Парчу, бочки вин заморских давать будем, — кричали третьи, — золотые корабленники, коней, лошаков и всякое ино добро…

Развеселились все, и слуги владычные по приказу архиепископа заставили столы сулеями с дорогими винами и чарками к ним, подав на закуску яблоки, изюм, винные ягоды и прочие лакомства, что ввозились в Новгород с Востока и Запада.

Беседа пошла ровней и спокойней. Первым выступил Богдан Есипов, который предложил владыке Феофилу начать чествование великого князя.

— Ты, отче святый, — сказал он, — глава церкви нашей новгородской и глава Господы. Ты — первый в Новомгороде, от тобя и первая часть великому князю и наибогатые дары.

— А главное и то, — добавил Иван Лошинский, — что все земли Святой Софии ране были за князьями новгородскими…

— Истинно сие, — продолжал степенный посадник Василий Ананьин, — авось князь-то Иван насытится добровольными дарами и земель за собя брать не будет…

Говорили теперь уверенней меж собой, успокаивая друг друга, что великий князь московский не понимает, как, где и какую дань собирать в Кареле, у чуди и води, у чуваш и мордвы, в Югорской земле и прочих местах; что не ведает Москва, чем и как торговать с Ганзой, что Ганза все равно покупать все будет, как и прежде, только у Новагорода.

— Да и не разумеет великий князь, — закончил Федор Исаков, — как дань собирать, как из ее потом золото выжимать надобно. Легче ему готовое получать из наших рук. Пока же сие будет, успеем мы, как владыка сказывает, новые докончания добыть и с королем и с ханом.

На другой день после совещания тайного, ноября двадцать второго, были у великого князя на обеде в Городище владыка новгородский, князь Шуйский-Гребенка, посадник степенный Василий Ананьин, а также многие старые посадники и тысяцкие с боярами.

Пир был торжественный, и все на нем совершалось так, будто обе стороны в полном мире и согласии радостный праздник празднуют. Но в тот же день, после пира у князя, когда стали приходить во множестве, один за другим, жалобщики новгородские, сразу все обернулось по-иному. Приходили к великому князю и сами новгородцы и многие житьи люди из окрестностей Новгорода — из Старой Русы и других поселков и монастырей. Одни били челом великому князю, прося приставов, дабы не грабили их воины московские; другие жаловались князю московскому на своих же новгородцев.