Иван Васильевич сказал:

— И сему не быть.

— Может, ты, государь, Никифора Басенкова пришлешь, сына воеводы Басенка. Вельми в Орде Никифора любят…

— Никого не пришлю, — нахмурив брови, перебил Иван Васильевич, — а вборзе пошлю ему, опричь полков своих, которые здесь стоят, и те, которые сюда идут…

Когда посол удалился, государь, смеясь, спросил:

— Уразумели то, что сейчас видели и слышали?

— Уразумели, государь! — с гордостью воскликнул соправитель государев Иван Иванович. — У тобя все и всегда нам на пользу оборачивается…

— А пошто? — спросил Иван Васильевич. — По то, что в делах яз не в кости играю, не спешу рубить и резать, а ранее наиточно все примеряю.

— А какие, государь, новые полки идут? — спросил князь Андрей меньшой.

— Братья наши идут, — весело ответил Иван Васильевич. — Днесь вестник от них ко мне пригнал. Сказывал, утре здесь будут. На полпути от Боровска они…

После прибытия братьев в Кременец, октября двадцатого, начались морозы, а двадцать шестого встали все реки так крепко, что по ним целыми полками переходить можно.

Но татары, однако, не двигались, а в войске татарском пошла смута и страх. Люди страдали от холода и голода, и более всего пугало татар голодание коней, которые худели и слабели. Все это вызывало ропот среди воинов. Лазутчики доносили, что меж ханом Ахматом и племянником его Касымом опять началась вражда, но воины обоих требовали одного и того же: пищи, тепла и добычи.

Вести же о неудачном походе Ахмата уже облетели поле, и шайки разных уланов ждали случай пограбить и Орду и обозы расстроенных татарских войск. Но Ахмат все еще стоял перед замерзшей Угрой, не зная, что делать, на что решиться.

Так тянулось до первых чисел ноября, а в ночь на одиннадцатое число царь Касым, стоявший за версту от стана Ахмата, тайно ушел с сыновьями и со всей своей ордой в Литву.

Лазутчики доложили об этом великому князю Ивану Ивановичу, а рано утром, когда воеводы и воины московские собрались на берегу, заметили начавшуюся суматоху и в стане Ахмата. В белесых сумерках смутно было видно, как сворачивался стан, как бегали люди, как запрягали верблюдов в кибитки, как складывали шатры, вьючили и седлали коней. Видно было, как темными пятнами стремительно уходил полк за полком, расплываясь в серой предрассветной дымке.

— За Касымом гонят, — смеясь, сказал Иван Иванович, — видать, конец Орде пришел…

Он послал гонцов к отцу в Кременец и приказал передовым отрядам своим следить, куда двинутся татары.

Когда же медленно стала разгораться багровая заря, от бывшего стана Ахмата уходили уж последние полки.

К восходу солнца разведчики из передового отряда донесли, что Ахмат подходит к литовским рубежам, а к обеду пришел приказ от государя Ивана Васильевича: «Днесь же всем полкам идти к Кременцу».

Взволновались полки московские, повсюду гремело «ура»; как муравьи, засуетились воины и не менее поспешно, чем бежавшие татары, собрались к выступлению.

— Дал Бог, — радостно кричали со всех концов стана, — восвояси идем!..

В Кременце сам государь с воеводами своими встретил войска, защищавшие берега Оки и Угры, и устроил им смотр. Веселый и радостный, объезжал великий князь выстроившиеся пред ним полки и кричал:

— Здравствуйте! С победой! Сняла Русь ярмо свое!

— Будь здрав, государь! — громыхали в ответ боевые полки.

Потом служили молебен, а во всех полковых поварнях готовили праздничные обеды…

Из-за тесноты поповской горницы государь пировал у себя только с сыном, братьями и пятью воеводами своего государева полка.

К вечеру прискакали новые гонцы. Последний из них докладывал государю:

— Пустошат поганые на Литве вотчины верховских князей православных, грабят, жгут, полон хватают.

— А станом надолго стают? — спросил Иван Васильевич.

— Токмо на ночь, государь, а с рассветом сымаются. Видно, в Степь вельми спешат.

— А где царь Касым?

— Неведомо, государь. Среди стана всегда один токмо белый шатер для Ахмата ставят…

— Добре, добре, — смеялся великий князь, — скатертью дорога!

Но сей вечер пришла и плохая весть: сын Ахматов, царевич Амуртаза, примчался с полками из Литвы к рубежам русским и идет на Конин и на Юхнов, придет к вечеру. Иван Васильевич немедля, за пиром же, приказал братьям — обоим Андреям и Борису — гнать со своими полками навстречу Амуртазе.

— Гоните спешно и прямо с похода, изгоном, падите на ордынцев, секите и бейте без милосердия, — сказал государь. — Пусть ведают тяжесть руки русской.

Прямо из-за стола братья сели на коней.

Из похода братья государевы вернулись на третий день, к раннему завтраку.

— Ну и скорый поход, — шутил Иван Васильевич, усаживая братьев за стол, — уехали с ужина, а через день к завтраку воротились. Ну, садитесь да сказывайте…

— Гнали, государь, — начал Андрей большой, — всю ночь и утро. К обеду селян, в леса бегавших, встрели. Пытали, куда, мол, едете, а они бают: «К Юхнову, к собе в деревню…»

Брата перебил князь Борис:

— Да ведь татары там, кричу им…

— А они в ответ нам, — продолжал князь Андрей: — «Какие татары? Сами из лесу на ранней заре видели, как они, словно взбесясь, гнали к литовскому рубежу». Узнав, где стан Амуртазы, наехали мы на него в самый полдень. А по стану их не токмо добыча брошена, а и котлы над кострами.

Братья рассмеялись.

— Пошто ж так? — с удивлением спросил Иван Иванович. — Ведь ежели напал кто, добычи бы не оставил.

— Истинно, — согласился князь Андрей. — Сказывали так нам, что ночью пымали селянина некоего, именем Иван Черемуха, и пытают, где великий князь. А тот ништо не ведает. Они мучить его начали, он же, муки не могущи терпеть, изолгал: «Близко вельми князь-то великий. Сюды идет». Татары же враз всполошились да на коней. Тут токмо их и видели…

Все рассмеялись, а Иван Иванович заметил:

— Так же татары казанские бежали, сведав, что московские полки от Новагорода к Москве с победой ворочаются.

— Да, переменил Господь Орду, погубил, яко Новгород, — сказал великий князь, искоса взглянув на братьев.

Те поняли и смутились.

Помолчав, государь сурово добавил:

— Бог даст, и немцев и Казимира смирим…

На другой день Иван Васильевич вместе с сыном выехал в Боровск, куда велел и всем полкам постепенно подходить, чтобы там лучше и скорей нарядить порядок роспуска воинов по домам. С собой он взял постоянную свою тысячу. Братья с полками своими следовали за великими князьми.

Роспуск войск задержал великих князей в Боровске на целую неделю, и перед самым отъездом в Москву были получены вести, что царь Ахмат, ограбив порубежные земли Литвы, вышел в Степь с большой добычей и пошел к Малому Донцу, где решил зимовать в приазовских степях.

— Пала Орда, не встать ей уж более, — сказал по сему случаю Иван Васильевич сыну. — На высокую гору взошли мы с тобой, сыне мой. Токмо с высоты сей еще видней, сколь много врагов у нас. Лицом к лицу стали ныне мы с немцами, с поляками, литовцами, свеями…

Оставив в Боровске некоторых воевод своих для окончания роспуска полков, Иван Васильевич с сыном во главе своей тысячи двинулся к Москве.

День стоял не особенно морозный, но солнце ослепляло своим блеском, и глаза уставали от яркой белизны снега. Оба государя ехали рядом позади своей стражи, а за ними шла на рысях государева тысяча, растянувшись длинной темно-серой змеей.

Кругом по окраинам полей и за перелесками виднелись зубчатые стены лесов. Попадались среди лугов и полей и отдельные сосны, ели и дубы. Они стояли здесь, словно заблудившиеся путники, утопая в снегу, — одни по колена, другие по пояс, и белые огромные шапки были нахлобучены на их вершинах.

— С ночи шел снег, — глубоко вдохнув свежий морозный воздух, сказал Иван Васильевич. — Люблю яз, Иване, нашу зиму.

— Яз тоже люблю, — задумчиво отозвался Иван Иванович. — Словно из сказки прилетает она к нам, яко царевна-лебедь белая.