Разжигают они жадность и алчность у всех, призывая к набегам на земли хяуров, соблазняя грабежами и захватом полона…

— Бойтесь московского князя! — восклицают они. — Ибо он опасней, чем был лжепророк Мосейлима, погубивший шестьсот асхабов пророка, да святится имя его! Москва же погубит и Казань и всех правоверных!..

Но сторонники Абдул-Мумина действуют незаметно и тайно. Осторожно сносятся они с Касимом-царевичем, рассчитывая более всего на него и на помощь ему от Москвы, и на вопросы Касима-царевича: «Готово ли все для моего воцаренья?» — отвечают уклончиво пословицей:

— Ат тармаса, арба бармас.[197]

В лето тысяча четыреста шестьдесят восьмое, сентября двенадцатого, когда змеи в лесах в норы под корнями дерев уже залегать начинают, приехал в Москву к великому князю царевич Касим со всей своей конницей татарской.

Как всегда, Иван Васильевич принял царевича с почетом и лаской. За беседой говорил царевич государю своему:

— Слуга твой челом бьет — дай Казан мне брать. Отец мой, хан Улу-Махмет, первый хан Казан был. Челом бью, государь, помоги отцов стол брать…

— А все ли у них удумано, — спросил Иван Васильевич, — нет ли огрешек в разумении дел? Может, дела-то не доспели еще?

— Все удумано, государь, — горячо отвечал царевич Касим. — Повестил меня Абдул-Мумин, все есть готово. Арба готов, товар весь в арба. Нада тащить арба, конь нада. Сам иду Казан с конники. Не ведат о сем Ибрагим-то, ворог мой…

— А лести не будет? Гляди, изолгут тя, Касим!..

— Йок, йок,[198] государь, — так же горячо продолжал царевич, — ведам свой татар, знай — якши карош Абдул-Мумин! Карачий он. Был отцу слуга верный Абдул…

Иван Васильевич задумался и вдруг неожиданно спросил:

— А скажи мне, царевич, кто татар казанских кормит?

Касим не понял вопроса, а присутствующий при беседе Федор Васильевич Курицын с недоумением поглядел на Ивана Васильевича.

Великий князь нетерпеливо повел бровями и пояснил свой вопрос:

— У нас на Руси сироты наши всех кормят. Дают они хлеб, мясо, мед, масло, рыбу и все, что для пропитания нужно. А в Казанской земле кто татар кормит?

Касим понял, оживился и ответил поспешно:

— В Казан кормит татар сабанчи разные: булгар, башкир, чуваш, мордва, вотяк. Больше всех хлеб, мясо черемис дает. Князь черемисски Казан кормит…[199]

Федор Васильевич насторожился. Из ответов царевича он начинал понимать тайный ход мыслей своего государя.

— Черемис, — продолжал Касим, — большой дань Казан дает…

Иван Васильевич усмехнулся, кинул быстрый взгляд на дьяка Курицына и, обращаясь к Касиму, сказал:

— Служил ты нам, царевич, верой и правдой всегда, послужу ныне и яз тобе. Дам тобе двух воевод в помочь: князь Иван Юрьича Патрикеева и князь Иван Васильевича Стригу-Оболенского. Утре будут они думу думать с тобой, а сей часец иди в покои свои, отдыхай…

Касим быстро вскочил на ноги, поцеловал протянутую руку великого князя и, поклонившись ему в пояс, произнес радостно:

— Слушаю и повинуюсь, государь!

Поклонясь еще раз князю, вышел царевич с дьяком Курицыным, провожавшим Касима с почетом до отведенных ему покоев.

Когда Курицын вернулся, Иван Васильевич весело встретил его словами:

— Слышал? Уразумел?

— Слышал, государь, — улыбаясь, ответил дьяк, — и все уразумел.

— Казань для нас такая же язва, — заговорил оживленно государь, — что и Новгород Великий, а то и хуже. С корнем выжигать их надобно, а для сего надоть Казань, как и Новгород, изнутри и снаружи терзать, по их трещинам разрывать…

— Истинно, государь, — согласился Федор Васильевич, — у них нет своего хлеба и всякого иного пропитания…

— Чужими руками кормятся, — вставил Иван, — от сабанчей иноплеменных, а меж собой у них споры за власть и богатство: и сами грызутся и сирот да черных людей грызут… Про Черемису-то уразумел? Ведаешь ныне, пошто яз о Черемисе и прочих спрашивал? Случай будет, так отрывать, отсекать сии корни надобно от древа казанского, дабы иссохло оно…

Иван Васильевич прошелся в волнении несколько раз вдоль своего покоя и сказал:

— Не мыслю яз, дабы татары казанские Касима хотели, из Москвы, царевича служилого. Как твое разумение, Федор Васильевич?

— Возможно сие, — ответил Курицын. — Может, татары-то, ведая, что мы их бить хотим, западню нам строят. Может, у них сговор есть с Ахматом и Казимиром…

— Может, Абдул-Мумин и против Ибрагима, — прерывая дьяка, продолжал государь, — а без нашего войска ни он, ни Касим со своими конниками ничего не могут против карачиев, биков и мурз. Разумеют те, что миру у Казани с Москвой никогда не быть…

— Сеид их против Москвы, — заметил Курицын.

— Не в сеиде суть, — перебил снова государь дьяка, — суть в том, что Казань без грабежа и полона жить не может. Казани иноплеменные рабы и сабанчи нужны…

Иван Васильевич замолчал и прикрыл глаза рукой. Он думал о том, что поход на Казань надобен. В случае успеха Касима удастся ослабить Казань ныне же, а при неудаче надобно будет все вокруг Казани разорить, дабы некому было кормить татар…

— Слушай, Федор Василич, — сказал он, обращаясь к дьяку, — дело ратное хорошо или плохо деется не токмо от уменья, но бывает и от случая.

После обеда позови ко мне обоих воевод: и Патрикеева и Стригу. Поход-то походом, а первей всего надобно нам заставы усилить и воем добрых послать в Муром, и в Новгород Нижний, и на Кострому, и в Галич, дабы им крепко в осаде сидеть и от Казани стеречься.

Сдвинув брови, он добавил:

— На все воля божья. Может, придется не Казань полонить, а свои грады оборонять…

На праздник воздвиженья, на четвертый день после беседы с государем, пошел царевич Касим на Казань, а с ним великого князя воеводы Патрикеев и Стрига-Оболенский со многой силой.

Думал Касим внезапно явиться под стены казанские вместе с воеводами московскими, да осень непомерно ненастная перепутала все расчеты и замыслы. Дни и ночи лили дожди студеные, и среди дремучих лесов тонули полки в разлившихся болотах и топях, а гати и переправы везде были размыты. Но терпели все это воины русские и татарские, мысля о добыче великой в граде Казани.

Когда же русские полки вместе с касимовскими конниками после многих мук и трудов достигли берегов Волги и, став у широкого раздолья могучей реки, начали спешно искать бродов и перевозов, дабы скорей перейти на тот берег, то везде уже встречали их засады царя Ибрагима. Неведомо кем, но был хан вовремя упрежден и стоял на противной стороне Волги крепко с великою ратью.

Ратники же московские и кони их были совсем истомлены бездорожьем лесным и голодом. Много коней их вьючных, со снаряжением разным и харчем воинским, увязая в грязи, не могли ни туда, ни сюда двинуться и отстали в пути. Всё же татары не смели напасть на русских, и несколько дней простояли оба войска, не решаясь начать военных действий. Наконец воевода Оболенский позвал на думу Патрикеева и Касима-царевича.

— Как и что нам, воеводы, деять? — обратился он к своим товарищам. — Вьючные кони наши по дороге в болотах завязли. Токмо малая часть их сюда дошла. Нет у нас вдосталь харча для воев, а коням и вовсе кормов нет.

Истомлены люди грязью, холодом и голодом. Татары же во всей бодрости и силе, да и стоят у себя под Казанью, а мы среди топей лесных, в чужой земле…

Долго молчали все трое после речи этой, а потом молвил с печалью князь Патрикиеев, Иван Юрьевич:

— Мыслю, надобно ворочаться, токмо не ведаю, какой дорогой, дабы татары в обход нам не ударили…

— Мне йок кысмет,[200] — еще печальней сказал Касим. — Назад нада. Верно.

Токмо иди нада старый дорога. Круг лес нет обход. В тыл не пойдет Ибрагим.

Грабить ему нет тут, а грязь много, кони губить не захочет…