Председатель. – При вас?

Климович. – Я позволю себе сказать, что эта точка зрения не только моя, но она тянется в течение десяти, по крайней мере, лет. Раз член революционной организации сообщает о принадлежности или участии в революционных организациях, это уже само по себе представляет преступление с точки зрения закона. Следовательно каждый участник как бы является уже ответственным, если он не заявит об этом законной власти. Казалось юридически заявление законной власти о том или другом преступлении снимает с участника непосредственное обвинение в участии. С другой стороны, до какой степени допустимо это – вопрос очень больной и очень острый. Допустимо ли участие сотрудников в революционных организациях? Совершенно отказаться от этого участия – значит потерять возможность информации. Информация является необходимой не только в интересах репрессии, но и в интересах высшей администрации: для тех или других распоряжений, которые должны быть, ибо, когда знаешь, – можешь принять те или другие меры совершенно иначе. Поэтому департаментом полиции информация такая была признана необходимой. Вопрос в степени допустимости. Провокацией собственно называлось такое участие секретных сотрудников в деятельности тех или иных революционных организаций, которое способствует либо воссозданию организации, либо развитию деятельности ее, либо вовлечению новых членов в организацию: тем более, конечно, то, что могло быть самым роковым – возможность оклеветания кого-нибудь или симуляции каких-нибудь революционных выступлений. Я должен сказать, что моя деятельность в этом отношении вся была направлена к самой беспощадной борьбе с теми явлениями, которые я только что перечислил и которые считал совершенно недопустимыми. Я должен сказать, что за последнее время, вот когда я был директором департамента полиции, самая деятельность подпольных революционных организаций расплылась в значительной мере, и собственно там освещения такого реального не было. Т.-е. освещение-то было, но деятельность реальная, конкретная собственно была очень слабою. Из отрицательных сторон деятельности, если были нарушения такие, какие я только что переименовал, – это собственно два случая. Я собственно два случая наблюдал за время, что был директором департамента полиции. Оба очень мелких и оба были расследованы. Один собственно не привел ни к каким плохим результатам, – это в Полтаве. Сотрудник – агент заявил о том, что, кажется в Киеве, собирается кружок украинской молодежи. Нелепые сведения, несоответствующие действительности, заставившие директора департамента полиции обратить на это внимание. Был командирован специальный офицер из департамента полиции для того, чтобы проверить это обстоятельство. Резолюция после этой проверки была такова, что ничего не произошло, никто не был арестован. Арестовать приказано было лишь этого агента. Циркулярный был отдан приказ, чтобы никто из офицеров не пользовался его услугами.

Председатель. – Вы помните его фамилию?

Климович. – Не помню. Я ведь непосредственно с сотрудниками никогда не имел сношения.

Председатель. – А кличка его?

Климович. – Не помню. Это полтавский инцидент. Полтавское дело. Находится оно в 6-м делопроизводстве. Ездил полковник Зеварзин.[*] Я остался недоволен им. Второй случай был в Пензе у полковника Е.Кременецкого,[*] начальника жандармского управления. Там был случай совершенно грустный. В сущности, там сотрудник, повидимому, спровоцировал, чуть ли не печатные издания или воззвания. Я вначале очень горячо к этому отнесся и даже сообщил начальнику штаба о невозможности оставления там на службе этого офицера, но потом был командирован туда чиновник департамента полиции Дмитриев,[*] статский советник, который высказал, что в данном случае со стороны начальника жандармского управления была не злостность, а была ошибка, что он стал жертвою обмана, при чем начальник управления доказывал это письмом самого сотрудника, который сообщал сведения, не соответствующие истине. Характерно было то, что начальник управления мог быть введен в заблуждение сотрудником. В этом отношении из письма видно, что он имел от начальника управления совершенно иные соответствующие инструкции. Я сделал тогда распоряжение, и этот сотрудник тогда же был заключен в тюрьму. Весь материал был передан прокурору. Что касается начальника управления, то я бы все-таки его не оставил, но не мог этого решить, потому что это совпало с моим уходом.

Председатель. – Позвольте перейти к общему вопросу, от которого вы несколько уклонились, – к вопросу о провокации. В делах департамента полиции есть записки совершенно секретные об организации внутренней и внешней охраны; они относятся к вашему времени. Совершенно секретные без права перепечатки?

Климович. – Они старые, вероятно, десятилетнюю давность имеют. Может быть они перепечатывались при мне, не помню.

Председатель. – Но общий вопрос не выдвигался при вас? Общий вопрос о внешнем и внутреннем наблюдении в связи с вопросом о провокации, о сотрудничестве в связи с провокацией?

Климович. – Я должен сказать, что нового ничего не выдвигалось. Приняв старое существующее положение, я шел по нему – по этому пути. Но борьба с провокацией в данном случае, казалось мне, должна вестись в частных случаях. Там, где эта провокация есть, она должна быть искоренена. В этом отношении я обращал строгое внимание на конкретные случаи. Что касается общих директив, то общие директивы существовали до меня, они были даны ранее. Они были даны в той форме, чтобы сотрудники никакой активной деятельности в революционных организациях, могущей привлекать туда новых членов, не проявляли и не могли развивать эту деятельность, поднимать настроение, чтобы сотрудники ограничивались, если они члены революционной организации, пассивной ролью. Роль которой называется конспиративной, т.-е. лица, принимающего на хранение предметы передающего. Словом, эта роль считалась пассивной, а не активной. Пропагандисты считались абсолютно недопустимыми.

Председатель. – Но ведь вам известно, что некоторые ваши сотрудники занимали выдающиеся положения в партийных организациях и собственно, чем больше они принимали участия, чем больше выдавалось их положение, тем более они ценились, как сотрудники. Как примирить эти два положения?

Климович. – Это очень трудно примирить, но примирить можно только таким положением, что, например, состоя членом известной организации, сотрудник в этом комитете не играл никакой роли, а ограничивался участием.

Председатель. – Но вы говорите о возможности, но позвольте поставить вопрос о действительности, не то, как могло бы быть, а то, как было, с такой точки зрения, как удержаться на этой грани, очень острой.

Климович. – Во всяком случае начальники охранных отделений постоянно подтверждали, что имеют сотрудников в своем распоряжении, и они должны неоднократно настаивать на том, чтобы те не переходили в активность, а сумели бы сохранить пассивное положение в тех или других организациях. Ведь этот вопрос для нас был острый уже потому, что, совершенно не предвидя вопроса о государственном перевороте, который случился, мы имели дело всегда с судом. Если сотрудник играл активную роль, то он должен же был предстать на суд в качестве обвиняемого, что создавало соответствующему офицеру совершенно драматическое положение; это совершенно роняло репутацию офицера, как не сумевшего удержать своего сотрудника в должных рамках. Я должен сказать, что из агентов, которые у меня были в последнее время, наиболее смущал меня работой некий Абросимов.

Председатель. – По какому городу?

Климович. – По Петрограду.

Председатель. – Клички не помните?

Климович. – Не помню. Абросимов – член военно-промышленного комитета. Я несколько раз обращал внимание начальника охранного отделения, чтобы его удержать, чтобы он не становился на пораженческую позицию, что я лично считал преступлением. Его часто посылали с своей революционной организацией, и он везде проповедывал оборонческую точку зрения. Что же касается до его работы в военно-промышленном комитете, то все-таки в тех пределах, в которых эта организация не преследовалась теми законами, которые существовали до переворота.