— Вы, мистер, сами в суд не ходите, а пошлите туда вашего человека, и пусть он заявит судье следующее: так как в повестке не указан год явки, то мистер Н. явится не сегодня, а в один из последующих годов, когда ему это будет более удобно.

В зале суда собралось множество репортеров, но судье пришлось объявить о досадном конфузе и закрыть судебное разбирательство.

На другой день одна из газет не преминула расписать и это происшествие.

Недели через три Белл встретил Кочеткова на аэродроме и спросил, как идут дела. Кочетков ответил, что нормально, что уже успел облетать подготовленный к испытаниям самолет и даже попробовал проделать штопор на нем в рекомендованном инструкцией диапазоне центровок.

— О'кэй! — ответил Белл и спросил вдруг без видимой связи, почему Андрей так скверно говорит по-английски, тогда как его коллега Фред владеет им в совершенстве.

Что касается себя, Андрею нечего было сказать, кроме святой истины. Относительно Фреда он не счел нужным вдаваться в объяснения и поэтому ответил:

— Мистер Белл, мы оба с Фредом учились языку в академии. Очевидно, Фред оказался способнее: английский язык мне давался на редкость трудно.

Белл не счел нужным подвергать сомнению такой ответ и, вдруг вспомнив что-то, потускнел.

— Вы не знаете, Генри, — спросил он, — почему до сих пор я не получил ответа из Москвы от мистера Новикова?

— Полагаю, мистер Белл, просто руки не доходят.

— Скажите, — взглянул серьезно американец, — а если дать телеграмму с таким запросом Сталину?

— Я думаю, мистер Белл, Сталин чрезвычайно занят…

— А вы не могли бы подсказать, к кому еще следует обратиться, чтобы срочно получить ответ на интересующий нас вопрос?

— Мне кажется, можно запросить министра внешней торговли Анастаса Ивановича Микояна.

— Отлично! Его адрес?

— О! Это очень просто: Москва, Кремль, Анастасу Микояну.

Прошло еще несколько дней, и однажды Андрей, развернув газету, увидел во весь разворот кричащий заголовок:

"Истребители «эйркобра» — лучшие в мире!"

И следовало пояснение:

"Пятнадцать советских асов, воюющих на «кобрах», сбили пятьсот самолетов нашего общего врага — фашизма! Покрышкин, Глинка, Глинка, Речкунов, Клубов, Федоров, Труд, Трофимов…"

Далее подробно и очень доброжелательно рассказывалось о боевой работе советских летчиков, об их героизме, о преданности боевому долгу и Родине.

Между прочим, в статье говорилось, что русским летчикам, очевидно, свойственна совершенно непонятная для американцев и весьма преувеличенная скромность. Так, прибывшие недавно на заводы фирмы «Белл» русские летчики А. Кочетков и Ф. Супрун заявили корреспондентам, что они крайне заняты делом, что они приехали сюда работать, а не разговаривать, поэтому и отказались дать интервью о своей предстоящей испытательной работе".

Андрей досадливо покривился и протянул газету Супруну, ткнув пальцем.

Федор пробежал строки.

— Да, получилось не лучшим образом… Но мы еще исправимся, надеюсь. У нас еще, полагаю, будет что им рассказать…

А. Г. Кочетков в кабине «кингкобры» перед испытанием на штопор. США. Буффало. 1944 год.

"Эйркобра", как уже говорилось, имела свойство при допущении ошибки со стороны летчика и предельно задней центровке, то есть когда комплект снарядов был израсходован, а центр тяжести при этом сдвигался назад, входить в плоский штопор и не выходить из него.

Именно с такой центровкой и осталось Андрею провести испытание «кингкобры», чтобы убедиться в том, что новая машина, по заявлению фирмы, в плоский штопор не входит.

Полет был назначен на утро 29 апреля 1944 года.

Андрей пристегивался ремнями, когда к нему на крыло прыгнул летчик-испытатель фирмы Боб Пирс, эадорный красивый малый, и предложил сфотографироваться.

И хотя Кочетков уже был всецело занят в мыслях предстоящим сложным полетом, он не счел возможным отказаться от предложения. Заставив себя улыбнуться, он махнул рукой, мол, давай!

Фотограф так и запечатлел этот момент. Затем Боб Пирс помог Андрею закрыть дверцу, прилепил к ней на счастье жвачную резинку и, крикнув неизменное "о'кэй", спрыгнул с крыла. Негр-механик, стоявший впереди, показал пальцем вверх, и Андрей включил стартер. Через пятнадцать секунд двигатель «алиссон» в 1650 лошадиных сил уже жужжал за его спиной мягко и бодро, и Андрей, сняв самолет с тормозов, порулил к старту. Еще через минуту «кингкобра» оторвалась от земли.

С высоты 4 тысяч метров Андрей видел почти под собой дымящиеся трубами заводы Буффало, замысловатые переплетения дорог предместья, зеленеющие всходами поля, справа — два огромных озера, соединенных речкой. За несколько полетов он уже привык к этому ландшафту. Самолет продолжал набирать высоту и направлялся к намеченной по карте точке в зоне.

"Надо начинать!" — скомандовал он себе, прибрал мотору газ и огляделся по сторонам. Самолетов нигде не было видно, под ним расстилались поля. Андрею показалось, что он четко ощущает свой пульс в висках. А может, это был нервный пульс машины?

Прищурившись на солнце, Андрей стал медленно выбирать ручку на себя, гася скорость. Мотор и самолет совсем притихли. Стрелка указателя скорости все торопливей склонялась влево.

И самолет сам по себе, затрепетав весь, как в агонии, рухнул на нос…

Андрей ощутил в животе тошнотворную легкость отрицательной перегрузки, но ремни плотно держали его за плечи. Острый нос машины, клюнув вниз, стал почему-то раскачиваться из стороны в сторону. Затем самолет крутанулся резко влево и стал приподниматься, чтобы в следующий момент снова рухнуть. И эти следующие один за другим резкие рывки с взметанием носа то вверх, то вниз становились сильней и чаще. Андрей попробовал отдать ручку от себя… Самолет, приподняв очередной раз нос почти к самому горизонту, уже не рухнул, а, как бы угодив в смерч, закрутился сильнее…

"Так и есть! Плоский штопор!"

Да, сомнения больше не оставалось: «кингкобра» плоско штопорила. Андрей знал, что если она поведет себя в штопоре, как и ее предшественница «эйркобра», придется с ней расстаться.

Стрелка альтиметра поползла вниз, и горизонт мчался каруселью перед глазами летчика. Он попробовал сперва выводить стандартным методом: отклонял педаль руля направления против штопора, затем энергично и даже резко отдавал ручку руля высоты от себя. Самолет не реагировал на его движения. Рули казались дряблыми, легковесными, и от ручки и педалей не было ни малейшего ощущения сопротивления.

Потом Андрей попробовал выводить с помощью мотора. Он знал, что на некоторых самолетах это получалось, и надеялся, давая газ мотору, создать рулям лучшую обдувку потоком воздуха. Но нет. Мотор ревел так, будто самолет находился на земле и под колесами у него стояли упорные колодки. Винт молотил воздух словно бы не лопастями, а палками.

Самолет падал, плоско вращаясь…

При описании таких моментов очень соблазнительно прибегнуть к острой психологической метафоре. Ну, скажем, так: с кружением земли перед глазами летчик вдруг замечает, что будто перед ним разматывается, страшно уменьшаясь в диаметре, клубок его мятежной жизни.

Но нет. Ничего подобного, и даже самые лучшие фрагменты из его жизни Андрею в голову не пришли. В эти напряженные секунды он видел под собой вполне реальную и мчащуюся по кругу землю. Чужую, не свою.

Страшно ли было в этот момент? Волновался ли?

У него осталось твердое убеждение, что ничего этого он не ощущал. Мысли были предельно ясными, и он помнил, что контрольно-измерительная аппаратура записывает все его действия, поэтому особенно следил за четкостью своих движений рулями и все ещё пробовал выводить.

Но созревшее в нем решение утвердилось бесповоротно в момент, когда стрелка высотомера бодренько перевалила через индекс последней тысячи метров и полезла к девятистам.