И никто не уронил ни слезинки по бывшему царю Шуйскому. Получил свое!

Со стен Смоленска осажденные увидели, что в польском стане поднялась необычная суета. От лазутчиков было известно, что поляки не готовят приступа. Происходило что-то иное.

Король выслал за версту от лагеря почетный гусарский экскорт. Строились войска, как бы для парада. В Смоленске догадались, что кого-то готовятся встретить с необычным почетом.

Король готовил встречу победителю под Клушиным и овладетелю Москвой. У королевского шатра собрался весь королевский синклит, а так же и сенаторы, что прибыли из Варшавы. Перед шатром расстелили ковер, на котором король должен был встретить Жолкевского и коленопреклоненного Василия Шуйского.

Московское посольство разместили неподалеку от королевского шатра. Василия Голицына, Филарета и князя Мезецкого поставили у самого шатра, чтоб не только видели, а и слышали бывшего царя.

Паны — любители поговорить. Соскучились под Смоленском, а тут случай блеснуть красноречием. Победу под Клушиным сравнивали с победами великого полководца древности Юлия Цезаря, а свое рыцарство возводили в звание героев древности.

Настала драматическая минута. Жолкевский, выслушав приветствия и восхваления польского рыцарства, дал знак своим, чтобы положили к ногам короля московские знамена, а король вывел к королю Василия Шуйского и его братьев.

Роль церемономейстера была возложена на Яна Потоцкого. Он подошел к Василию Шуйскому и зычным голосом произнес:

— На колени, гнусный убийца польских граждан! На колени пленник! Проси милости у короля!

Жолкевский предусмотрел эту минуту. В пути у Василия Шуйского забрали монашеское одеяние и облачили в царские одежды.

Филарет, глядя на это представление, крестился. Василий Голицын замер в онемении. Добра Шуйскому он не желал, но его пронзило унижение царского достоинства.

Из возка, в котором привезли Дмитрия Шуйского смотрела Екатерина, задыхаясь от бессильной злобы, кляня себя, что связала свою судьбу с Шуйскими. Короток оказался век их торжества.

Василий Шуйский поднял глаза на короля. Последний раз он нашел  силы показать себя русским князем. Голосом твердым, стараясь говорить громко, чтобы быть услышанным окружающими, произнес:

— Не довлеет московскому царю кляняться королю. Волею Всевышнего я — пленник, а взят не вашими руками, выдан я моими подданными и изменниками! Судьбы королей и царей предначертаны Господом, а не нами. Рано Польше торжествовать над Россией, спор еще не окончен!

Ян Потоцкий рванулся к Шуйскому, намериваясь силой поставить его на ко-лени. Король остановил его жестом, понимая, что насилие над плененным царем, обратит сожаление к поверженному. Он велел увести пленных.

Аудиенция Жолкевскому была назначена на утро. До приглашения к королю Жолкевкий успел ознакомиться с обстановкой под Смоленском. Мало что изменилось в его отсутствие. Войска роптали на задержку жалования. Субсидии папского престола оставались лишь предметом мечтаний. Стены города возвышались все так же непреодолимым препятствием. Лев Сапега с усмешкой рассказал об упорстве послов, ожидающих на царство Владислава и предупредил гетмана, что король об этом и слышать не хочет.

Жолкевский давно видел, что избрание королем шведского принца Сигизмунда свершилось на беду Речи Посполитой. Бессмысленная и неудачная его попытка объединить под одной короной Польшу и Швецию, а теперь вот и Московию. Он оценил ограниченные возможности Сигизмунда принимать трезвые решения, продиктованные необходимостью, а не амбициями, и все же не отказался от попытки внушить ему, что война с Московией еще только началась, что она безнадежна, что выход из тупика это избрание Владислава царем.

Утром Сигизмунд встретил Жолкевского не столь любезно, как накануне.

— Мы почтили ваш подвиг под Клушиным, — сказал король. — А вот присягой Владиславу, которую вы устроили без моего на то согласия, мы крайне огорчены. Мы сообщали вам о нашем нежелании отдавать королевича на Московское государство, в страну дикарей и цареубийц. Избрание Владислава — это уловка хитрых бояр. Мы победили Московию. Избрать Владислава царем — это отдать нашу победу. Московии нужна твердая рука умудренного государя!

— И этот государь — ваше величество!

— Не будем лукавить, гетман! Мы завоевали Московию, и Московия должна быть присоединена к Речи Посполитой. Мы не ищем союза с Московией, она становится нашей провинцией.

— Ваше величество, у нас имеются силы и средства завоевать Россию? Россия не исчерпывается Москвой.

— Москва — всему голова!

— Ваше величество, я огорчил вас подписанием договора о воцарении Владислава. Но это огорчение — еще не огорчение. Боюсь огорчить вас, но я не был бы верным слугой республики, если бы промолчал в решающий час ее судьбы. Моя первейшая забота, моя сердечная боль о войске, которое я ввел в Москву. Сейм вотировал московский поход, но денег не дал. Нам нечем подкрепить наши силы. Не взят Смоленск. В Москве около шести тысяч наших воинов. Если разразится бунт, он сметет их с лица земли вместе с Москвой. Ваше величенство, отдайте царство Владиславу. Завоевать Московию у нас не достанет сил, удержать царство за Владиславом сил достанет. Вы не скрываете, ваше величество, что вы решили возложить на себя царский венец. Я не уверен, что это удастся, но и возложив сей венец не значит, что вы его удержите. Едва в Москве узнают об этом вашем решении, поднимутся все замосковные города, последует новая вспышка ненависти к полякам, и русские люди, ныне разъединенные — объединятся и начнется настоящая война. Чем оно кончится, одному Богу известно?

Король посуровел. Сжал губы и процедил:

— У гетмана есть еще что-либо сказать более разумное?

Жолкевский понял, что аудиенция окончена, что короля не сломить, что его уши не слышат увещеваний. Он вышел от короля с одной мыслью, как уйти от ответственности перед Речью Посполитой за свершенное с его участием.

21-го ноября, едва занялся рассвет, ударили осадные орудия, им откликнулись со стен города пушки, польский стан заволокло дымом. Занялся багровый рассвет, предвещая на содрогавшейся от грома земле пролитие крови.

Солнце еще не поднялось над мутовками елового леса, когда над Грановитой башней Смоленска вспыхнуло маленькое солнце и пробило своим ослепительным светом пороховой дым. Раскатился подземный гул, тряхнуло землю.

В посольском стане пробудились. Труда не составило догадаться, что поляки взорвали подкоп. Василий Голицын подошел к палатке Филарета. Филарет был уже на ногах и истово крестился.

— Взорвали подкоп! Поляки пошли на приступ! — оповестил их Захар Ляпунов.

На всхолмье, откуда открывался вид на Грановитую башню, рухнувшую от взрыва — король, гетман Жолкевский, сенаторы и воеводы. Здесь же ксендзы возносили молитвы о даровании победы.

Пролом заволокло дымом и пылью. Мрак прорезали огненные вспышки пушечного боя. В дымовую завесу входили пешие польские роты.

Смольняне, что прибыли с посольством под Смоленск, проклинали ляхов и уже кричали против Владислава.

Захар Ляпунов припал ухом к земле и повестил:

— Наши бьются с поляками, в город их не допускают.

Василий Голицын с тревогой произнес:

— Как бы они ныне не овладели городом!

Захар Ляпунов уверенно ответил:

— Уже не овладеют! Смоленские пушки не умолкают.

В проломе стены битвой руководили гетман литовский Ходкевич и Стефан Потоцкий.

Взрывом обрушило башню и повалило стену на десять сажень в ширину. В эту воронку устремились запорожские казаки, но были отбиты. За ними пошла польская пехота. Но смоленские пушкари выставили пушки за проломом и били  по наступавшим каменным дробом.

Стефан Потоцкий послал вестовщиков к королю, требуя подкреплений. Король в ответ послал Жолкевского узнать, чем подкрепить наступающих. Жолкевский вблизи увидел, что происходит и оценил, что пролом слишком узок. Даже по трупам своих не ворваться в город. Он спросил Потоцкого, зачем нужны здесь подкрепления? Потоцкий ответил: