— Ты, Андрей знаешь меня? — спросил его Заруцкий.

Просовецкий удивился спросу.

— Как не знать? Стоишь передо мной, чай не оборотень!

— Я не оборотень, а тебе надобно сделаться оборотнем. Потому и спрашиваю знаешь ли меня. Понапрасну я тебя не позвал бы, а ныне все казачье дело отдаю в твои руки!

— А свои руки куда подевал?

— Мои руки здесь надобны. О нижегородском ополчении слыхал?

— Кто о нем ныне не слыхивал? Собрали там последних людишек...

— То верно! Людишки не ратные, да множество их, как муравьев. А чтоб голым задом не сесть на муравейник надобно их не допустить в Ярославль и в верхние волжские города. То по казачью голову земцы топор несут. Надобно тебе наперед их стаи забежать и сесть в Ярославле. А двинутся на тебя, так подавить муравьев.

— Надобно! — согласился Просовецкий. — На скорях пойду.

Но князь Пожарский предусмотрел сколь опасны казаки. Кузьма Минин загодя заслал в стан Заруцкого своих послухов. Просовецкий еще собирал охотников в скорый поход на Ярославль, а послухи уже дали знать о том Минину.

Пожарский, не спеша, уряжал полки, готовил их к бою. Не спешил и Минин до того, пока не узнал, что Просовецкий собрался идти в Ярославль. Пришлось поспешить. Пожарский отрядил в Ярославль нижегородский полк под началом своего родича Дмитрия Пожарского-Лопаты. Быстрыми переходами нижегородцы опередили Просовецкого.

В другое время Просовецкий не опасался бы схватиться с мужичьем, да казаки разговорились между собой: «с какого лиха своя своих побиваша, когда ляхи еще в Москве сидят». Не с таким мнением идти в бой. Просовецкий повернул назад.

Вылазка Просовецкого сдвинула нижегородское ополчение. Оно выступило из Нижнего в Ярославль. Шли медленно, чтобы не было отставших. По пути ополчение ежедневно пополнялось людьми, спасавшихся от разбоя в лесах, вливались в него отрядами «шиши». В Балахне присоединился к ополчению полк под началом Матвея Плещеева. В его полку  настоящие ратные, из тех, что собрал еще Ляпунов. В Решме нижегородцев дожидались владимирцы.

Ополчение неуклонно приближалось к Ярославлю. На пути Кострома. В Костроме неспокойно. Сидел в городе воеводой  Иван Шереметев. Еще один из знатных родов показал, что его чувствами владеет не любовь к Отчине, а родовая спесь. Ему стало в обиду, что первым ополчением верховодил Ляпунов, а еще обиднее оказалось, что  нижегородцы, не вспомнив о нем, призвали Пожарского и мясника Минина. Ссылаясь на то, что воеводой в Костроме он поставлен московскими боярами, что костромичи присягали королевичу Владиславу, он приказал закрыть город. Но время предательств  подходило к концу. Из города выбежали к Пожарскому служилые и сказали, что за  Ивана Шереметева стоять не будут.

Пожарский придвинул полки к городу. Посадские и торговые люди присоеденились к служилым и схватили воеводу, отдав его на волю Пожарскому.

На суздальской земле пытался собирать продовольстве Просовецкий. Отрядили на Суздальскую землю нижегородцев. Шайка Просовецкого рассеялась.

Дорога на Ярославль открыта.

Ярославцы встретили ополчение колокольным звоном. Горожане во главе с духовенством вышли из города. Выборные от горожан и посадских объявили Минину и Пожарскому, что ярославцы жертвуют на ополчение все свое имущество, что каждый готов отдать все, что у него есть на изгнание ляхов.

Многие торопили Пожарского с походом на Москву. Торопил своим грамотами и архимандрит Дионисий. Даже Кузьма Минин приступал с тем же к князю.

Пожарский разяснил Минину:

— У Русской земли нет больше заступников, кроме тех, что собрались по твоему зову. Собрались последние люди Русской земли. Для них война была всегда в досаду. Если ляхи рассеют наше ополчение, а казаки нас предадут, настанет конец православной вере и русскому корню. Каждый день промедление приводит к нам новых ратников, а их надо устроить и обучить воинским навыкам.

— Не дождемся ли мы короля с войском?

— О том и мое беспокойство. Поспешим ли мы или не поспешим, король может успеть и в том и другом случае подойти к Москве в полной своей силе, а мы явимся к встрече с ним неподготовленными. А еще я хочу спросит тебя, кто мы такие? Нас призвали нижегородцы. А другие города? Не Ярославлем  Русь  ограничивается. Кострому чуть ли не с боя брали. Подумать бы нам, как бы к Москве придти имея согласие всех городов.

Кузьма Минин принял доводы Пожарского. Гонцы повезли во все города грамоты. В тех грамотах Минин и Пожарский писали:

«Вам бы, господа, пожаловать, помня Бога и православную веру, советовать со всякими людьми общим советом, как бы нам в нынешнее  конечное разорение быть не безгосударным, чтоб нам, по совету всего государства, выбрать общим советом государя, кого нам милосердный Бог, по праведному своему человеколюбию, даст, чтобы во многое время от таких бед Московское Государство вконец не разорилося. Сами, господа, ведаете, как нам стоять без государя против общих врагов и польских, и литовских, и немецких людей, и русских воров, которые новую кровь вчиняют. Как нам без государства о великих государственных и земских делах с окрестными государствами ссылаться? И по всемирному совету пожаловать бы вам — прислать к нам в Ярославль из всяких чинов людей человека по два и с ними совет свой отписать за своими руками».

Отклики на это послание пришли без промедления. Не минуло недели, как из  ближних городов начали прибывать выборные. Кузьма Минин пришел к По-жарскому порадовать столь скорыми откликами, но и с неожиданным беспокойством.

— Надо бы нам говорить о Земском соборе. Смущаются многие, как без Земского собора избирать государя.

— А как же иначе то собрание людей назвать? Не нам с тобой Земский собор собирать, а всем кто явится на наш зов.

— Сомневаются некоторые. Говорят, не себя ли князь Дмитрий Пожарский в государи метит?

Пожарский горько усмехнулся.

— Медведь в берлоге лапу сосет, а уже делят его шкуру. Ни ты, ни я не ведаем сколь  долго еще нам изгонять врагов с Русской земли. А без государя, как быть, если начнется большая война с королем и свейскими немцами? О себе скажу, и о тебе то ж! Поставлены мы с тобой людской волей на великое дело  и нет у нас с тобой иного предназначения, как очистить Русскую землю от иноземной нечисти и своих воров. Исполним, так будем увенчаны венцом вечным в народной памяти, а сей венец, куда выше царского венца. Я и в мыслях не держу быть избранным царем. Путь мой чист и руки пусть будут чистыми. Ни сам не назовусь царем и другим наказываю, чтобы этого не только не говорили, но и в мыслях не держали. Повести о том сомневающимся. В царе волен только Бог, а волю свою укажет через согласие всего людства!

— Крестную ношу мы возложили на тебя, князь. Спешат, торопят. А как не торопить? Исстрадались русские люди. Под корень их взялись извести.

— Под корень. Ветви живонесущие, плоды и ствол русского древа сгубили. Остались корни. Изведут корни, тогда рухнет русское древо. Не в том у нас с тобой Кузьма, крестная ноша, что нас попрекают неторопливостью, а в том она, что мы должны сохранить корни, не дать им погибнуть. Рано пойдем на врага, наше неустройство подсобит ему извести корни. Скопин год шел к Москве, чтобы навыкли в боях его люди. А наши? Навычны ли? Душой горят, да сабля холодна, о горячие души любит греть хладную сталь. Не в боях нам одолеть польское воинство, мы его выдавим с нашей земли, как выдавливают гнойник.

Пожарский медлил, король не отзывался на вополи польского рыцарства, засевшего в Кремле. Ходкевич добывал грабежами продовольствие. В этом смутном бездействии Заруцкий еще раз попытался остановить ополчение, накапливавшее силы в Ярославле.

Имел он на примете гультяев, у коих не было ничего святого за душой. Стеньку да Обрезку. Вовсе и не казаки, а в разбое нашедшие себе судьбу. У Стеньки рот зубастый, а на голове рыжая шапка волос. Обрезка из беглых боярских слуг. Рожа красная, налитая, неумытая, прозвище у него Черная морда. Ни от чарки, ни от двух не охмелеет. С хитрецой. Сермяга на нем драная. Награбленное хоронил в затайке на будущие времена. Оружие у Стеньки кистень на железной цепке, у Обрезки за кушаком широкий медвежий нож. Хвастал, что на медведей хаживал.