И комнату сразу до самого потолка заполняет ладный напев: задумчивый, гибкий, как огонек свечи.

Тикан замолкает, упирает в ладонь тяжелую волохатую голову, прячет от всех глаза.

И Стефка любит про «рушник вышиванний». Она даже перестает копошиться на кухне, придерживает Андрюшку возле себя, чтоб не егозил и тоже слушал.

А песни ведут дальше, по каким-то забытым закоулкам прежней жизни: словно напоминают – ты уже был здесь, и было хорошо. Не жалей…

От таких слов, кто понимает, в человеке самые светлые чувства растут. Будто крылья расправляют. Хочется высоты, полета…

Одно слово: пустяковина. Шелуха на ветру. Говорить не о чем. А Тикан, между прочим, из-за такой чепухи вторую неделю на раскладушке припухает.

Утром встаешь с этой конструкции, бока ноют, голову не повернуть, в затылке что-то лишнее. Чувствуешь себя – будто вытащили из гроба, а зачем – неизвестно. Не жизнь, а оскомина.

Конечно, сам виноват: дверь в ванной забыл замкнуть, недоглядел. Должен был помнить – у Стефки собачий нюх, натура дикая, ее только к чирьям прикладывать.

Тикан мог бы окоротить, но он молчит, как черепаха. По причине – рыльце не без греха…

C кем не случается? Закон природы: живой живое ищет. Не каплун, не холощеный. И наказывать человека раскладушкой, конечно, полное безглуздье.[15]

В тот день выехал Тикан из города. Обычный рейс: туда-сюда и обратно. За Стороженцом снял на дороге клевую деваху, чтоб не скучать. Шутки сыпал с намеками, – хохочет. Брошку на кофточке погладил, – хохочет. В подходящем месте свернули в ближний лес, на часок, может, чуть больше. Познакомились, значит. Всего ничего, воробьи дела.

А когда вернулся в гараж – вдруг у него в мозгах треволненье. Кто ее знает, голубоглазую мадам, еще наградит… Принесешь домой заразу, Стефка чикаться не будет, сама прикончит.

Сроду такие мысли не возникали, а тут аж яйцо заекало. Решил профилактику сделать, чтоб никаких сомнений в смысле здоровья.

Сашка Долинский посоветовал: в солярку окунуть.

– Или, – говорит, – бензином обработай. Огонь – самая надежная дезинфекция.

Долинскому – хаханьки, шутило конопатый, а тут вопрос решать надо: солярка – вещь слабосильная против серьезной хворобы, а Тикан не признает половинной меры, характер рисковый: давить – так до упора.

Пристроился в закутке, за машиной. Перекрестился, как положено, против порчи. Стянул портки и осторожно обработал мазутом свои причиндалы. Бочка с мазутом рядом стояла.

Понятно, гудроном бы лучше, на нем дорога держится, но где его найдешь к нужному моменту. А мазут вот он, государственный, черпай сколько хочешь.

Тикан густо накладывал, не жалел, чтоб любая микроба задохлась.

Домой пришел враскорячку, страдая от неудобства, зато, можно сказать, с легкой душой. Весь калым, до копейки, Стефке отстегнул, малого Андрюшку шоколадкой порадовал. Гуляй, народ!

А сам тем временем бочком, бочком – и в ванную.

Только пристроил под рукомойником свою херомантию, мазут смыть, тут Стефку занесло с чистым полотенцем. Тикан отвернуться не успел.

Стефка себя по щеке, пол-лица в пястку сгребла.

– Хос-с-споди… – еле выдохнула.

– Да ничего, – объяснил Тикан. – Это я… в моторе копался…

– В моторе? Им – вместо отвертки?..

– Отцепись… дай помыть.

– Нет, ты скажи, что это?

– Ну, пристала… ну, зануда… Шутка это, понимаешь ты, шутка!

– Брехло!

– Я тебе говорю: свечи менял. Полдня мудохался, пока снял. Уморился, как щеня, заснул в кабине. А какой-то шибзик в ширинку напихал мазута… Узнаю – придушу…

– Да не скреби его… Он не виноват, что хозяин олух.

– Мы его до блеска…

Стефка предложила:

– Может, в стиральном порошке отмочишь?

– Ты б еще кипяток притащила!

– А чё? Могу. Твои крашенки вкрутую станут. Ты у нас весь крутой! Не мучь его, охламон!

– Отмыть надо…

Тут Стефку шалая мысля ужалила:

– С таким черным хоботом только негритят плодить!.. Зря стараешься, – говорит, – он тебе больше не потребуется.

– Не понял…

– Поймешь!

И в сердцах бухнула дверью.

Вот и мается теперь Тикан на раскладушке, лежит бревном. Изредка слышен гул мотора за окном. Скользит на потолке полоска света, тронет лампочку, и снова темень, до следующей машины…

Долинский был прав: солярка – прозрачная, не так заметно. Без лишнего шума обошлось бы, без тарарама.

Говорят: бабья натура – тихий омут… Хотели бы!.. То – взрывчатка с детонатором, рванет не предупреждая. Ехидства в них выше роста… У Стефки этого добра на целый город хватит.

Главное, не понимает, для ее пользы старался, как наждаком драил. А она серость свою выказывает. Мол, катись подальше! Еще намылишься приставать. Забудь, мазурик, про мужние права! Брысь отсюда, чумазый! Такие разговоры ведет Стефка. Слова в глотке не застрянут. Без тормозов баба, хоть бы сомлела…

И на кой бес Тикану эта суматоха: деваха, мазут, Стефка?.. Другим в гараже везет: дадут дальнюю командировку – вот Сашке Долинскому дали, и укатил на полгода за горизонт. Только Тикан крутится на месте, как пес за хвостом, а имеет… раскладушку – это при его ломаных ребрах…

– Гори оно пропадом… – устало подумал Тикан, но не решил, кому именно гореть. Не успел. Сон легонько дохнул возле уха и погасил обиды.

От храпа над головой Тикана легонько раскачивалась одинокая лампочка.

Загнали нас в горы гравий возить. Кому это нужно – непонятно. Может, военный объект, может, телячья ферма – не спрашиваем. Наше дело, чтоб ходки были. Как говорит Сашка Долинский – мы люди скромные, были бы гроши, а возить мы и воздух можем.

Одно плохо: нет на гравий купца. Гуцулы кладут фундамент из камня, а камень у них под ногами растет. Скучно без калыма.

Да и сёла тут не как у людей: стоит хата на вершине горба, а сосед на другом горбе построился. Напрямки, по воздуху, вроде близко, докричаться можно, а попробуй в гости пойти – с горы в гору – ноги не держат. Обратной дорогой, пока от соседа вернешься, весь хмель в трубу уходит. Так что никакого личного интереса нет по гостям шляться.

Вот по такой причине поселились мы вместе, на одном подворье, по-местному – оседок. А спать в сарай ходили. Хозяин, худой гуцул, волосья сивые до плеч, каждый вечер наказывал:

– Прошу файно[16] – цигарок на пиду[17] не палить.

У него на горище сено хранилось.

Долинский полночи ворочался, бурчал:

– Проклятая солома! Как спицами в бок!

– Зря, Саша, перину с собой не возишь.

– Спи, Федя, спи. Твоей спиной камни шлифовать можно, а у меня хребет порченый, оттоптали.