История армянской архитектуры за советское время поучительна не только для Армении, — в ней отразились общие для всей нашей страны культурные процессы. До 1926–1927 годов была построена только первая Ергэс из армянского камня, в стиле древней классической армянской архитектуры. С 1927 года по 1934 год развертывается бурная дискуссия среди архитекторов; молодежь справедливо восстает против стилизации под древность, против насаждения элементов церковных форм в советских зданиях. Появляются и загибщики, перегибающие палку в другую сторону, — к подражанию упадочным западноевропейским образцам. С 1934 по 1938 год в Армении «период исканий»: уже признано, что в основу армянской архитектуры должна быть положена национальная форма. Но как и где ее искать? Одни обращаются к памятникам V и X веков, считая только их классическими образцами для подражания; другие настаивают на изучении и использовании культурного наследства Ани (XII–XIV века) с его городской, светской, более близкой нашим дням архитектурой.

Огромное оживление в жизнь закавказских архитекторов внесло совещание по национальной архитектуре, состоявшееся в 1940 году в Тбилиси. В этом совещании участвовали зодчие и искусствоведы Грузии, Азербайджана и Армении; от каждой республики делалось два доклада — по древней и по современной советской архитектуре. Из Москвы приезжали Алабян, Руднев, Колли, Буров, из Ленинграда — Симонов.

Но самым лучшим учителем армянских архитекторов оказалось растущее народное богатство, растущая советская культура города и деревни, рост техники строительства и стройматериалов, — те материальные условия, которые неизбежно начали переводить отвлеченные рассуждения о стиле и форме в живые, непрерывно создаваемые элементы формы и стиля. Массовое развитие художественных стел — родников, непрерывные заказы на колхозные дворцы-клубы, на индустриальные стройки, на городские жилые дома, осуществление больших ансамблей, работа над малыми формами — оградами, вазами, лестницами и т. д. — все это дало архитекторам большой опыт и помогает вести отборку лучшего и худшего, удачного и неудачного.

В архитектурных мастерских появились женщины. Они создают проекты, строят; и фигурки в синих комбинезонах появились там, где их никогда не было, — на зыбких площадках и лесах многоэтажных зданий.

Архитектура становится в Армении всенародным делом. И уже создание новых кадров, воспитание их, обучение их происходит в самом Ереване, в своем вузе, на своей архитектурной кафедре, руководимой собственными большими специалистами. Это уже не только смена — это кузница кадров, создание новой творческой интеллигенции, идущей из деревень, из армии, из рабочих техникумов, из заводских цехов, из гущи народа.

Читатель, должно быть, уже заметил, какой скачок делает история армянской культуры при переходе от средних веков в наше время. Подобно перерыву в государственном бытии народа, потери им своей самостоятельности, прерывается и запись его культурного творчества, последовательное развитие этого творчества. В истории архитектуры есть материал для изучения древнейшего времени вглубь, к первым векам до нашей эры, есть материал о древнем мире, до IV–V веков нашей эры; есть дальнейшие века — от V до XIV века. Потом — пауза. После окончательной гибели Двина и Ани армяне строят лишь на чужой земле. Новая история армянской архитектуры начинается уже с советского времени. Возьмем литературу — обилие памятников рукописных, начиная с IV века и до XIII и XIV. Есть памятники устные — народный эпос и песни. Очень мало материалов XVI, XVII, XVIII веков. Но с середины XVIII оживает народная песня, расцветает творчество ашуга Саят-Нова; с начала XIX столетия огромное историческое явление в бытии армянского народа — Хачатур Абовян. Это развитие новой армянской литературы в XIX веке, когда Армения вошла в состав России, обусловлено влиянием великой русской литературы. Но лишь в советское время армянская литература, как подлинная народная литература, расцвела по-настоящему, проникает в народную гущу, превращается в необходимость, в жизненную потребность миллионов людей. Критиками новых армянских книг в газетах зачастую выступают простые люди, и критиками требовательными и строгими, — так, председатель колхоза выступил в печати о книге Тапалцяна «Война», коллектив большого завода разобрал книгу об этом заводе писателя Норайра и т. д.

Возьмем живопись, — с некоторыми отклонениями та же картина. Можно найти древние фрески первых веков нашей эры, можно проследить развитие многочисленных школ миниатюры вплоть до XVI века, с их расцветом в середине века. И явная деградация в века последующие. В середине XIX столетия поднимается одинокая фигура Акопа Овнатана. За ним — несколько художников-армян, работающих в закавказской и русской среде. И опять только с советского времени рождение национального искусства как такового, создание собственного Художественного института.

Приблизительно тот же скачкообразный график можно увидеть и в истории армянской музыки. До Октябрьской революции только единицы, отдельные деятели знали о существовании такой истории. Армяне же в большинстве при словах «армянская музыка» в лучшем случае представляли себе два-три имени армян-композиторов, печатавших свои опусы; в худшем — какой-нибудь веселый пир в саду: на Авлабаре в Тбилиси, на окраине Еревана, с приглашенными сазандарями. Стоит возле большого стола на траве еще один столик, маленький, часто без скатерти, уставленный закусками; три человека в старомодной одежде молча рассаживаются вокруг него, торопливо пьют по стаканчику, разглаживая усы после первой выпивки. Потом один достает из-за пазухи косточку, кладет себе на колени длинный, выложенный перламутром, красивый тар, бродит по нему своей косточкой, неожиданно ударяет ею по струнам, — звук получается глухо-воркующий, приятно затуманенного тембра, словно глубокий голос с хрипотцой. Другой упирает острым концом в колено пузатенькую кяманчу, похожую на скрипку с висячим, как у отъевшегося комара, брюшком, держит ее стоймя и водит взад и вперед по ее сиповатым, пронзительным струнам резкий смычок, сотрясая иногда странным, отчаянным движением щуплое тельце кяманчи. Третий поднял кверху бубны из мягкой ягнячьей кожи, зажмурился и запел, ударяя по ним себе в такт, — запел на бессмертные слова Саят-Нова, на бессмертную тему любви. Слушатели едят и пьют, пьют и едят, подпевают, подносят за очень хорошую песню особо почетный стакан музыкантам… Таков был народный «оркестр», сазандари, спутник свадьбы и праздника в Закавказье, иногда заменяемый зурначами — двумя музыкантами, дудевшими в особые, острые, длинные дудки.

Но армянская музыка никогда не исчерпывалась отдельными композиторами, народными сазандарями и зурной. И у нее была своя длинная история, только от нее осталось, может быть, меньше, чем от других искусств, да и не прочитана, не изучена еще эта история целиком. От глубокой древности дошли до нас инструментальные сложные произведения — «мухгамы», несомненно связанные с музыкой Азербайджана; дошли до нас духовные песнопения — «шараканы»; дошли до нас народные песни, быть может пережившие сотни поколений певцов, переходившие от древних гусанов и випасанов (упоминаемых в летописях) к городским и деревенским певцам нового времени; дошли до нас так называемые «таги», «вокальные симфонии», по определению музыковеда А. Шавердяна (автора большой книги о Комитасе); мелодии XII века для человеческого голоса, диапазоном в полторы октавы. Правда, старую музыку очень трудно прочитать, она записывалась так называемыми армянскими «невмами» или «хазами», особыми значками без линеек, но один «таг», под названием «Назик», расшифрован и напет на пластинку композитором Комитасом[139].

Внимание к этому, оставленному в веках, музыкальному наследству, собирание, чтение и издание его, создание музыкальной среды для его восприятия и оценки началось опять лишь в XIX веке. Одним из основателей армянской музыкальной культуры был композитор и педагог Христофор Макарович Кара-Мурза[140], первый и неутомимый пропагандист армянского четырехголосного пения, бескорыстный энтузиаст армянского музыкального фольклора. Борясь с нуждой, с болезнью, с сопротивлением армяно-грегорианского духовенства, Кара-Мурза делал свое незаметное дело изо дня в день, разъезжал по городам, давал концерты, привлекая к участию в них местное армянское население. На смену Кара-Мурзе пришел Комитас (Согомон Согомонян), чьими бессмертными песнями армянская музыка будет питаться еще века. Трагична жизнь и судьба этого необыкновенного человека. Из Турции, где он родился и получил первое образование, он перебирается во второй половине XIX века в Россию, связывает свое будущее с Эчмиадзином, принимает духовный сан (а с ним вместе и монашеское имя — Комитас), страстно увлекается народной армянской песней, собирает ее, аранжирует, пропагандирует в России и за границей. Он тоже наталкивается на недоброжелательство, клевету, скрытое сопротивление духовенства. Ему кажется, что светский культурный музыкальный очаг для армян можно создать в Турции, Константинополе, и он едет туда в 1914 году — на прямую свою гибель — осенью, когда тучи над Европой сгущаются и уже прозвучал выстрел в Сараеве. Мировая империалистическая война застала скитальца Комитаса в Константинополе. Турки выслали его вместе с группой армянской интеллигенции в Малую Азию. В 1916 году он сошел с ума от невыносимых условий жизни и замолк навеки. Последние годы он жил в Париже, в больнице.